Бандиты. Ликвидация. Книга первая - Лукьянов Алексей - Страница 12

• Предыдущая
• 12/47
• Следующая

Увы, заслуженного наказания вдова понести не могла, потому что, во-первых, фирма была оформлена на имя мужа, а во-вторых, Эмма Павловна всем сердцем любила супруга, и известие о его смерти вызвало у мадам Прянишниковой апоплексический удар, в результате которого ее хватил паралич ног.

Историю эту, как забавный курьез, Богдану рассказал Сергей Николаевич, но она возымела совершенно неожиданное продолжение. Совсем недавно, в глухом железнодорожном тупике одного из питерских вокзалов, о котором транспортный отдел ЧК, видимо, и не подозревал, появился вагон без маркировки, под завязку забитый мешками с гречей. Двое вполне приятных, хотя и не слишком молодых человека за разумную цену меняют продукт на любую конвертируемую ценность. Богдану было назначено на восемь вечера.

Встретились на Невском, у Пассажа. Их было четверо — барыга и трое мордоворотов.

— Приветствую вас, — сказал барыга.

— Мое почтение, — ответил Богдан.

— Ну как?

— Да ничего.

Барыга приподнял брови:

— Совсем ничего?

— Абсолютно.

— Я же вас просил.

— Мне очень жаль.

— Но я могу рассчитывать?

— Бесспорно.

— Хорошо бы в течение недели.

— Постараюсь.

— Как насчет гарантий?

— Гарантий быть не может. Но я постараюсь.

— Это будет — фирма?

— Естественно.

— Так что — звоните.

— Непременно.

— Вы помните мой номер телефона?

— К сожалению, нет.

— Запишите, пожалуйста.

— С удовольствием.

— Хоть это и не телефонный разговор.

— Согласен.

— Может быть, заедете прямо с товаром?

— Охотно.

— Помните адрес?

— Боюсь, что нет...

Разговор был дурацкий, и оба это понимали, но никто не хотел раскрывать карты раньше времени. Встреча вполне могла быть подстроена чекистами или уголовкой, так что осторожность не могла помешать. И когда тема для разговора себя исчерпала, Богдан взял да и ляпнул наугад:

— Как здоровье Эммы Павловны?

Барыгу будто мешком с гречкой оглушили.

— Откуда вы...

Богдан понял, что слишком сильно ткнул в нужную точку, но идти на попятный было поздно.

— Я не знаю. Просто слышал. Но если вы действительно от Эммы Павловны, я готов взять все.

— Все? — еще больше опешил барыга, и тогда Богдану стало ясно, что этот шут гороховый — просто попка и на самом деле возможности Богдана оценивает кто-то из мордоворотов.

— Вы отказываетесь? Ну, тогда ладно. Слава богу, адреса вы мне никакого не дали, так что — адью. — Богдан развернулся и пошел в сторону Желябова.

— Стой, шустрый, — сказал чей-то недружелюбный голос.

Богдан послушался и обернулся обратно. «Барыгу» как ветром сдуло, и двое из трех мордоворотов тоже уходили в сторону Садовой. Оставшийся был среди них самый крупный.

— Откуда про Эмму Павловну знаешь?

— Папаша покойный рассказывал, перед тем как на фронт германский уходил.

— Насчет фирмы не врал?

— Если вы мне не доверяете, зачем тогда весь этот разговор?

— Ладно, хрен с тобой. Приходи через три часа на Ваську, на Смоленское кладбище, сведу тебя с Эм-Палной. Но только учти — понравишься ты ей, то будете дела иметь, а не понравишься — лучше тебе сразу ноги в руки брать.

Вот она — рыба, думал Перетрусов. Настоящая крупная рыба, а не все эти бандиты-жулики. Такая не шарит по чужим карманам, она берет чужое, как свое, и сети против нее ставить бессмысленно — или порвет, или утянет на дно вместе с рыбаком. Только такую и имеет смысл ловить.

— А вы весьма осведомленный молодой человек, — сказала Эмма Павловна.

Жила она в какой-то задрипанной каморке, где помещались только кровать, кресло и столик, весь заставленный коробочками и пузырьками. В каморке стоял тяжелый запах мочи, лекарств и плесени. Кремнев был прав — Прянишникову разбил паралич, и она не вставала с постели.

Эмма Павловна величаво восседала в своей кровати — большая, одутловатая, в чепце и халате поверх ночной рубашки, и смотрела Богдану прямо в глаза.

— Что у вас со зрением?

— Не переношу яркого света.

— Можете снять, у меня неярко.

Богдан послушно убрал пенсне в карман пиджака, и Прянишникова еще жаднее стала в него всматриваться.

— Интересные у вас глаза.

— Благодарю.

— Колдовские.

— Это плохо?

— Нет, что вы. У моего покойного супруга были такие. И у младшего сына тоже... Как вас, я запамятовала?

— Ваня, — назвал Богдан свое конспиративное имя.

— Разве серьезного мужчину могут звать Ваня? Иван! А по батюшке?

— Васильевич.

— Иван Васильевич — вот это уже по-мужски. Я скажу Федору, чтобы звал вас Грозным.

— Я вовсе не грозный.

— А я старая больная женщина, и что с того?

— Вовсе вы не старая.

— Да что вы? Такой молодой — и такой неловкий льстец. Впрочем, ладно, оставим обмен любезностями. Не буду спрашивать, как вы обо мне узнали — слухами земля полнится, был грех, попалась. Но сейчас-то где я споткнулась?

— Да нигде, Эмма Павловна. Или на том же месте, как сказать. Я как про вагон гречки услышал, так сразу и подумал — знакомый почерк.

— И вы вот так решили, что старая больная женщина способна украсть целый вагон?

— Я решил, что только умная женщина сможет умыкнуть вагон, не вставая с места.

Прянишникова расхохоталась неожиданно красивым и молодым смехом.

— Определенно, вы мне нравитесь. Полагаю, мы сможем быть друг другу полезны. Теперь скажите мне, вы и вправду готовы расплатиться за крупу фирменным товаром?

— Теперь я уже сомневаюсь, что этот товар может вас заинтересовать...

— А вы не сомневайтесь. Итак?

— Реквизированный товар фирм «Макс фактор», «Жиллет», «Проктэр энд Гэмбл».

— Косметика и галантерея? Вы удивляете меня все больше. А откуда вы возьмете все это?

— А откуда вы берете то, что у вас?

Прянишникова снова расхохоталась.

— Знаете, Федор может вас всего переломать, и вы рады будете рассказать то, что знаете, и то, чего знать не можете. Поверьте, так бывало, и не раз. Но ваше бесстрашие, граничащее с глупостью, мне нравится. Будьте добры, снимите со стены фотографию, я покажу вам своих мальчиков.

Богдан обернулся и увидел на стене, сразу за креслом, большой групповой снимок.

— Подойдите.

Богдан подошел. Эмма Павловна нежно провела по стеклу рукой и показала сначала на одного совсем зеленого, остриженного наголо мальчишку лет четырнадцати, сидящего в ногах преподавательского состава, а потом на юнца с усиками, стоящего в центре, в четвертом ряду.

— Младший — Лешенька, старший — Кирилл.

— Что с ними? — немного деревянным голосом спросил Богдан, разглядывая фото.

— Революция. Оказались среди тех несчастных, что защищали Зимний. И, как сами понимаете, не защитили.

Богдан стоял рядом с Прянишниковой и думал, что сейчас она его расколет — так громко билось его сердце.

Впрочем, Эмма Павловна поняла его совсем иначе.

— Не волнуйтесь насчет Федора, я пошутила. Нет, не убирайте, я посмотрю еще немного, — и она прижала рамку к себе. — Простите — расчувствовалась я что-то. Младшенький мой, Алексей, сейчас бы примерно такого возраста, как вы, был.

Она промокнула платком совершенно сухие глаза и сказала:

— Идет, мы заключим с вами сделку. На самых выгодных условиях. Жду вас через день, оговорим порядок обмена. А пока извините — мне пора пить лекарства.

Огромный Федор проводил Богдана до квартиры (ответная любезность, пришлось засветить свою хату, если уж Прянишникова засветила свою), и только тогда Перетрусов вздохнул с облегчением. Кремнев оказался прав сто тысяч раз — отвлечься от одного дела в пользу другого весьма помогает.

На фотографии юнкеров Михайловского артиллерийского училища рядом со старшим сыном «старой и больной» Прянишниковой стоял не кто иной, как Александр Скальберг.

Всю ночь Богдану не спалось, он ворочался с боку на бок, курил у окна, но спать не мог. Не потому, что беспокоили сны, а потому что новость эта — Шурка Скальберг был юнкером — жгла, словно горячий пирожок.

• Предыдущая
• 12/47
• Следующая