Дом на горе - Сергиенко Константин Константинович - Страница 11
- Предыдущая
- 11/46
- Следующая
Продавец «Синикуба» встретил меня с обычной равнодушной приветливостью:
— А, мой юный друг! Давненько не виделись.
Он без конца попивал свой кофе. Казалось, что это не магазин книг, а кофейня. Причем кофейня для одного, окруженного множеством стеллажей с потрепанными корешками.
Я сел в свой угол и занялся каталогом, с волнением ожидая момента, когда хлопнет дверь училища и белая шапочка, поправленная легким движеньем руки, скользнёт под плетение мокрых веток, нависших над входом.
Сегодня нет на окне морозной гравюры, оно в подтеках весенней капели, и фигуры прохожих вдруг начинают струится в живой влаге, сразу перемещаясь в призрачный нереальный мир.
Но ее нет и нет. Я начал беспокоиться. Не пропустил ли. А вдруг она заболела, и я не увижу ее несколько дней. И совсем ужасное опасение посетило меня. За эту неделю она с родителями перебралась в другой город. И больше никогда, никогда…
Я встал и пошел на улицу. Спрятался за дерево близко от входа и стал ждать. От кого я прятался? Разве она помнит меня? Прошло полчаса. Солнце укрылось за тучи, сразу похолодало. Нет, зря я надел весеннее пальто. Впрочем, быть может око осеннее и даже летнее. И уж, во всяком случае, не для холодов. Оно внекалендарное, мое пальтецо, потертое, обносившееся, с расползшейся подкладкой и сквозными карманами.
Но зимнее еще хуже. Оно определенно сиротское.
Я отважился войти в вестибюль. Здесь было тепло и сиятельно. Пол сверкал. Стены сверкали. Сверкало зеркало. Сверкали глаза у бегущих. Кто нес скрипку, кто чехол с трубой или баяном.
Я выбрал укромное место рядом с экзотическим растением, обложенным мелкими камушками. Но времени слишком много. Быть может, она ушла раньше или не приходила вообще.
Мой взгляд привлекла афиша с крупными красными буквами КОНЦЕРТ. Я стал читать. «17 апреля в зале училища состоится концерт учащихся. Музыка эпохи барокко. В программе произведения А. Корелли, Д. Скарлатти, Ж.-М. Леклера, Ф. Верачини, Л. Клерамбо».
За моей спиной кто-то остановился, переговариваясь:
— Маш, ты что играешь?
— Леклера.
— Готова?
— Ой нет. Ужасно боюсь.
— Есть еще время.
Я похолодел. Не оборачиваясь, я вдруг узнал этот голос. «Мне нужно что-нибудь о Моцарте и Сальери… Ты, вероятно, имеешь в виду маленькую трагедию?.. Но когда придет продавец?»
Я съежился, окаменел, не в силах сдвинуться с места.
— Мне кажется, тебе нравится Александр Николаевич.
— А разве тебе не нравится?
— По-моему, он нравится всем. Корешкова просто в него влюблена, да и Глезер, по-моему.
— Все у тебя влюблены в Александра Николаевича.
— Конечно, все. И ты, Маш, влюблена.
— Ну, я пошла. До свидания.
— Маша, Маш! Еще я забыла сказать…
Звуки быстрых шагов. Они убегают.
Я повернулся и успел увидеть белую шапочку, подхваченную и унесенную на улицу округлым махом двери. И вновь, как тогда в магазине, меня достиг свежий; неповторимый запах, принадлежащий лишь ей одной.
«Мне нужно что-нибудь о Моцарте и Сальери, мальчик».
«Пожалуйста, возьмите эту большую книгу».
«Такую большую? Неужели здесь все про Моцарта и Сальери?»
«Да, все про них. И смею вам сказать, что здесь нет банальностей. Должно быть, вы полагаете, что либо Сальери отравил, как у Пушкина, либо это красивая легенда. Все было сложнее, уверяю вас. Знаете ли, что Сальери пытался убить себя, выкрикивая, что он отравил Моцарта. Он искромсал ножом себе горло. Его признали сумасшедшим. Да и не считайте Сальери простым завистником. В свои времена он был известным композитором и жил лучше Моцарта. Но он, без сомнения, понимал, что Моцарт гораздо выше его. Сальери разбирался в музыке. Представьте себе, как нужно было почитать Моцарта, чтобы забыть про свои успехи и стремиться к известности в качестве отравителя. Утвердиться рядом с ним в веках, стать самой ближней к нему фигурой! И он добился этого, хоть вовсе не подсыпал никому отравы.
«Откуда вы все так хорошо знаете?»
Устало: «Я сам написал этот труд. Взгляните на имя автора».
«Но сколько вам лет? Ведь вы еще не проходили «Маленькие трагедии»!
Скромно: «Лермонтов написал поэму «Демон» в четырнадцать лет. Да и Моцарт в эти годы создал ряд великих произведений».
«Уж не хотите ли вы сказать, что вы тоже гений?»
Спокойно: «Нет. Я лишь предлагаю нужную вам книгу».
— Друзья, — сказал я на срочном заседании братства. — Есть ценное предложение.
— Какое? — спросила Санька. — Опять добрый поступок?
— В нашей кассе почти четыре рубля. Плюс пять рублей личного капитала Голубовского. Я предлагаю на эту сумму купить Лялечке весенних цветов. На рынке уже есть розы.
Молчание.
— Вообще-то… — говорит Санька. — Это было бы клево.
Лупатов молчит.
— А почему розы? — недовольно говорит Голубовский. — Можно чего-нибудь и подешевле. Розы по два с полтиной штука.
— Как раз три.
Снова молчание.
— Давайте голосовать, — предлагаю я. — Кто за розы?
Девочки и я поднимаем руки.
— Кто против? Нет. Двое воздержались. Значит, придется покупать… Или как? — Я неуверенно смотрю на Лупатова.
— Что вылупился? — говорит он сухо. — Розы ваши меня не касаются. Поважней есть вопросы. Сегодня прием нового члена. Эй, Вдовиченко!
Топтавшийся вдали Вдовиченко неуверенно приближается к нам.
— Становись сюда, — говорит Лупатов, прокашливается. — Вдовиченко… Вдовиченко Владимир, ты присутствуешь на заседании «Братства независимых». Пока нас пятеро, но скоро будет в десять раз больше. Тебе предлагается вступить в братство. Суханов, расскажи о наших задачах.
Я сделал паузу для важности, а потом начал:
— Главная наша цель быть независимыми. Ни от кого не зависеть. Мы не признаем авторитетов, стараемся разобраться во всем сами. Мы поддерживаем друг друга, у нас все общее. Каждого брата защищают другие. Сейчас идет разработка Кодекса братства, после чего будет даваться клятва с подписью кровью…
После недолгого молчания Лупатов спросил:
— Ну что, вступаешь?
Вдовиченко опустил голову.
— Каждый делает посильные взносы, — добавил Голубовский. — Вступительный взнос два рубля.
— Обойдемся без взносов, — сказал Лупатов. — Так что, Вдовиченко?
— Я… — промямлил тот. — Я не могу…
— Да ты что? — изумился Голубовский. — Это большая честь, старик!
Вдовиченко тоскливо уставился в тускнеющую даль.
— Может, ты крови боишься? — тихо спросила Рая. — Но ведь пока мы не будем…
— Или Калошу? — презрительно сказал Лупатов.
— Да нет… — Вдовиченко совсем поник. — Я не могу…
— Упрашивать не станем, — медленно произнес Лупатов. — Уматывай. И не рассчитывай больше на мою защиту.
Вдовиченко продолжал стоять. По щекам его потекли слезы, он принялся поспешно вытирать их рукой.
— Уматывай! — яростно крикнул Лупатов.
Вдовиченко повернулся и, сгорбившись, пошел прочь. Все молчали.
— Не будет ему житья, — сказала Санька.
Снова молчанье.
— И последнее, — сказал Лупатов. Он вытащил из кармана листок бумаги. — Послание от Калоши. Найдено утром в моей тумбочке. Читаю: «ПРИГОВОР. Всем вам будет хана! Приговариваются. Лупатов — к смертной казни. Голубовский к штрафу в 50 рублей. Суханов — к штрафу в 50 рублей. Если не положите штраф через три дня за портрет Ньютона в физкабинете, будете есть дерьмо при всех в столовой. Всем вам хана! Мстители».
Опять молчание. Голубовский бормочет растерянно:
— Где же я возьму пятьдесят рублей?
Лебеди продолжали ночной полет. В стороне пронесся огромный лайнер, украшенный ровной строчкой иллюминаторов. Чуть раньше пилот лайнера заметил слабые черточки на экране радара. «Прямо по курсу, — сказал он, — Что бы это могло быть?» Они запросили землю. «Тоже видим, — ответили оттуда. — Предмет не опознан, временно измените курс. Попытайтесь сделать фотографию». Лайнер уклонился и направил в темноту окуляр ночного объектива. Щелкнули аппараты, выхватив из несущейся ночи встречный объект. Через несколько минут перед пилотами лежала влажная глянцевая карточка. — «Что там?» — спросил первый пилот. «Похоже, птицы», — с недоумением ответил второй. «Какие птицы на высоте в десять тысяч метров?» — «Не знаю, пять птиц». — «Но они шли на нас со скоростью вдвое большей, чем мы!» — «Но это птицы! — настаивал второй пилот. — Смотри, вот крылья, вот шея, клюв». — «Чепуха какая-то, — сказал первый пилот, — никто нам с тобой не поверит».
- Предыдущая
- 11/46
- Следующая
