В балканских ущельях - Май Карл Фридрих - Страница 42

• Предыдущая
• 42/77
• Следующая

Я спросил у фельдфебеля:

— Здесь есть носилки?

— Да, господин.

— Приготовь их и обеспечь людей. Он ушел, и тогда я спросил капитана:

— Ты действительно мусульманин?

— Да, а почему ты спрашиваешь?

— А твоя жена — христианка?

Он испытующе посмотрел на меня и ответил:

— Нет, но у тебя, видимо, есть основания для такого вопроса?

— Да, я уверен, что она христианка.

— Да, она была другом неверующих. Когда я только приехал сюда, мне нужна была служанка, я взял старую женщину, не ведая, что она христианка. Заметил это только потом, когда она захотела обратить в свою веру мою жену. Я прогнал ее. С того времени Хара становилась все тише и незаметнее, она часто плакала и скоро заболела: худела и теряла силы.

— Скажи честно: ты не был жесток с ней?

Он ответил быстро, как будто ждал этого вопроса:

— А что, я должен был допустить, что она станет гяуром?

— Она все-таки стала христианкой, соорудила в кустарнике алтарь и молилась по обычаям христиан, но продолжала болеть и умерла. Она умерла во время молитвы. Да будет мир между вами.

— А ты христианин?

— Да.

Он долго смотрел мне в глаза. Видно было, как он борется с собой, потом он сказал:

— Это ничего, что ты не веришь. Веди нас туда!

— А ты не хочешь оставить детей дома? Они ведь слишком малы, чтобы видеть мертвых.

— Ты прав, пошли одни.

Мои спутники все еще стояли внизу, у двери. Увидев их, он сказал:

— Я думал, что ты один, потому как не слышал, что вы подъехали. Вы мои гости. Там дальше — конюшня, а здесь моя собственная гостиница. В башне я живу один. Вы можете проходить и располагаться.

— А где фельдфебель? — спросил я.

— Он пошел сообщить остальным, чтобы прекратили поиски. Мы пойдем одни.

Мои спутники поскакали к указанному зданию, а Халеф повел моего вороного. Капитан, увидев Ри, уже не мог отвести от него глаз. Он даже на мгновение забыл о своем горе.

— Это твоя лошадь? — спросил он.

— Да.

— У христианина и такой конь! Ты, должно быть, предприимчивый и богатый человек. Не забудь напомнить мне, что я должен отплатить тебе за твою доброту.

— Аллах создал всех людей и повелел им быть братьями. Тебе не за что меня благодарить, пошли.

Мы стали подниматься в гору. Добравшись до кустарника, я остановился. Он стал озираться:

— Это здесь?

— Да. Там, в кустах.

— В этой чащобе? Кто бы мог подумать. А как ты ее нашел?

— Не я, моя лошадь. Она заржала и встала как вкопанная.

Мы пробрались через заросли на ту самую крохотную полянку. Никогда не забуду сцену, которая произошла следом за этим. Увидев тело жены, он громко вскрикнул и бросился на землю рядом с ней. Он брал ее на руки, целовал в холодные губы, прижимался к щекам и любовно гладил по волосам. Наверное, он очень любил ее — и так жестоко с ней обошелся! Она скрывала от него свою веру. Какие же душевные муки она испытала!

Похоже, его посетили те же мысли. Теперь, держа ее на руках, он не плакал, впившись взглядом в ее черты, как будто пытаясь найти в них разгадку какой-то своей тайны. Потом задумчиво произнес:

— Она умерла от болезни под названием печаль. Наверное, это было моей ошибкой, когда я принялся спорить с ним:

— Она умерла в вере, а это свято. Христианство допускает женщин на небо, а ты хочешь украсть у нее это небо.

— Не говори так. Твои слова разбивают мое сердце. Она мертва, и я виноват в этом. О, если бы она хоть на мгновение открыла глаза, сказала хоть слово! Один взгляд, одно слово — но она ушла не прощаясь. И никогда уже больше я не увижу ее и не услышу ее голоса!

Я тихо стоял рядом. Он осмотрел венок из роз.

— Это не молельная веревка мусульманина, — задумчиво проговорил он. — На ней должно быть девяносто девять узелков, которые означают девяносто девять фраз из Корана. А на этом что-то другое. Что они означают?

Я объяснил ему.

— А ты можешь обратиться к Деве Марии?

Я сделал все, что он просил. Когда я закончил, он задумчиво сказал:

— Ты думаешь, она простит мне мои прегрешения?

— Простит, потому что была христианкой и любила тебя.

— Это молельная веревка старой служанки, которую я выгнал. Я заберу ее, потому что Хара держала ее в руках, умирая. А тут, вверху, крест старухи, она оставила и то и другое. В этом месте я ничего не трону и буду часто приходить сюда. Никто, кроме меня, не должен это видеть. Я вынесу тело сам. Выходи!

Он прикрыл мертвую вуалью и сказал:

— Ты видел ее лицо — это грех, но, поскольку она умерла христианкой, я спокоен. Никто другой не должен ее видеть.

Он уселся и еще долго сидел рядом с ней и корил себя. Постепенно он успокоился. Потом пришли фельдфебель с людьми и принесли носилки. Их привел Халеф. Тело доставили в башню. Мальчикам было девять и одиннадцать лет. Они тяжело переживали потерю матери, и, не в состоянии выдержать их слезы, я вышел на улицу. Жители окрестных домов вернулись с поисков и теперь стояли в отдалении, выражая тем самым капитану свое соболезнование.

По его распоряжению, нам принесли еду. Самого капитана нигде не было видно. Позже я попросил передать ему, что мы собираемся уезжать, и он пригласил меня подняться к нему наверх. Он сидел в своей комнате рядом с телом. Протянув мне руку, спросил:

— Ты покидаешь меня?

— Да, я должен продолжить свой путь.

— Это так необходимо? Может, останешься еще на сегодня? Если бы Хара была жива, то рассказала бы мне об учении Христа. Но ее уже нет, и некому, кроме тебя, поведать мне об этом. Останься, не оставляй меня наедине с мыслями, которые меня изводят.

Времени у меня совсем не было, но отказать я тоже не мог и потому согласился. Спутники мои не возражали против такой задержки, и я просидел у капитана допоздна. Я не был миссионером, но сердце его было открыто, и я попытался бросить туда семена в надежде, что они взойдут и принесут свои плоды. Я остался с ним до следующего утра, а потом мы продолжили наш путь.

Мы проехали Барутин, к полудню достигли Дубницы, а вечером прибыли в Неврокоп, ранее известный своими железными рудниками. На следующий день мы двинулись дальше.

Мы находились в знаменитом месте, потому что в этих горах, если верить греческой легенде, Орфей силой своего пения заставил двигаться деревья и скалы. К обеду мы достигли наконец Мелника.

Само собой, мы поскакали не в то место, куда направились Манах эль-Барша и его соучастники, мы искали другой приют, но все дома были уже заняты. Ярмарка началась, и приезжих было предостаточно. Албани уволил своего «лошадника» и теперь был один. Ему было легче найти комнату, нам же, с лошадьми, пришлось куда сложнее.

Спешившись перед одним из постоялых дворов, мы заметили человека, который подошел и спросил:

— Вы ищете место для ночлега?

— Да, — ответил я. — Ты чем-то можешь помочь нам?

— Вам — да, другим — нет.

— А почему только нам?

— Потому что у вас есть копча, вы — братья. Мой господин разместит вас у себя. Он возница и живет неподалеку. Я отведу вас.

— Буду очень благодарен. И мы пошли за ним.

— Я его уже видел, — шепнул мне Халеф.

— Где?

— У въезда в город. Он стоял и кого-то ждал там. Теперь я тоже вспомнил, что мы проезжали мимо него, а позже убедился, что он ждал именно нас.

Он отвел нас к дому с такими широкими и высокими воротами, что мы могли въехать туда прямо на лошади. Там стояли два запряженных волами фургона, собственность нашего нового хозяина. В глубине двора располагались стойла, и нам показали, куда поставить лошадей.

— Наверное, нам нужно сначала поговорить с твоим

господином?

— Зачем?

— Ну как же, мы пока не знаем, примет ли он нас.

— Примет. Место есть, а людям, которые носят копчу, здесь всегда рады.

— Так он тоже член братства?

— Да. Вот он идет.

Через двор шел маленький толстый человечек, который сразу же мне не понравился. Он заметно косил, хотя в принципе я не против людей, страдающих от этого природного дефекта. Но у этого парня была такая крадущаяся кошачья походка и столь причудливо выстриженные баки, что у меня не осталось сомнений: этот человек двуличен.

• Предыдущая
• 42/77
• Следующая