В балканских ущельях - Май Карл Фридрих - Страница 21

• Предыдущая
• 21/77
• Следующая

— Его сердце молчит.

— Значит, он мертв! — решили люди вокруг.

— Кто убил его? — спросил мужчина, чей голос не был мне знаком.

— Я! — прозвучал ответ.

— Как?

— Я ударил его.

Человек произнес это с чувством удовлетворения, и это убедило меня, что я жив и различаю нюансы речи.

Но толстый пекарь еще был, кажется, чем-то озабочен. Он выказал опасение, что испробованы не все способы убедиться в моей смерти.

— Не дышит ли он?

— Я сейчас послушаю.

Я почувствовал, как кто-то нагнулся надо мной. Чей-то нос приблизился к моему. До меня донесся дух чеснока, табачного перегара и запах крутых яиц. Затем последовало заключение:

— Дыхания нет.

— Отойдем-ка!

Наконец-то они поверили в мою кончину. Но лучше, может, было бы, чтобы они убедились, что я жив? Ведь я не в состоянии был двигаться, и они могли похоронить меня заживо.

Меня охватил страх. Сначала сделалось холодно, потом бросило в жар. Я начал потеть. Люди сидели возле огня и молчали. Они, наверное, занимались мясом, ибо я почувствовал запах жаркого.

Положение мое было безнадежным. Меня ударили прикладом по затылку. Даже не будучи патологоанатомом и врачом, я мог представить себе последствия такого удара. Но сознание меня больше не покидало. Однако двигаться я по-прежнему не мог и приписывал это последствиям травмы. Смогу ли я воспользоваться руками и ногами, причем быстро? В моем положении это являлось непременным условием

Как же выпутаться из такого положения, при том, что враг рядом? Ах, если бы Халеф знал, что я здесь! Но об этом оставалось только мечтать…

Меня охватило смешанное чувство ярости и отчаяния, но более ярости, ибо я еще верил, что Бог придет мне на помощь, хотя часы уже бьют двенадцать. Я сжал кулаки, втянул воздух в легкие, как бы напрягаясь, чтобы разорвать путы. И о чудо! — я уже мог пошевелить руками, ногами и головой, поднять веки!

Постепенно я незаметно проверил, как двигаются пальцы рук и ног — дело оказалось нелегким, голова просто раскалывалась. И чтобы думать, мне приходилось сильно напрягаться. Конечности были словно налиты свинцом, но, пожалуй, я бы нашел в себе силы подняться и сопротивляться. Оцепенение проходило скорее, чем можно было предположить. Еще, наверное, сыграли свою роль твердая воля и желание преодолеть недуг, дух одерживал победу над плотью.

Лежа на спине, я осторожно повернул голову в сторону огня. Там сидело восемь мужчин, которые старательно очищали баранье мясо с костей и с аппетитом отправляли его в рот. Среди них были и толстый пекарь, и жизнерадостный нищий, и пресловутый Мурад, вызвавшийся проводить меня до Кабача.

Вот, оказывается, что имел в виду пекарь, когда, прощаясь, говорил, что мы еще свидимся! Но он явно не собирался меня убивать. Погоди, кусок сала, я еще покажу тебе, на что способен!

А мой проводник Мурад наверняка все знал и предвидел. Не потому ли он столь внимательно всматривался в кусты? Ах вот оно что! Выходит, прежде чем я покинул красильщика, его посланник уехал устраивать мне встречу — предупредить нищего и остальную братию, чтобы те как следует подготовились. Мурад ждал меня в чистом поле и опасался, что мы встретим на дороге гонца и что я что-то заподозрю. Значит, хитрый пекарь отправил меня к нищему с коварным умыслом. Именно так!

А теперь он здесь, вместе с кузнецом-оружейником и хозяином кофейни Дезелимом из Измилана. Он ждал его не сегодня-завтра, и вот этот родственник Жута прибыл в нужную минуту, чтобы нейтрализовать меня и таким образом отвести грозящую опасность.

Как же мне выкрутиться? Один против восьмерых. К тому же связанный и беспомощный. Окно было слишком мало, человек туда не протиснется…

Впереди, в углу, лежало мое оружие. Его отобрали у меня и вместе с другими вещами свалили в кучу. На лежанке я валялся лишь в рубашке и штанах.

Я принялся осматривать мои путы. Это были ремни, причем крепкие. С ними ничего не сделаешь. Если напрячься, они только разрежут мне кожу. Что же делать? Одна надежда — да и то зыбкая — по-прежнему притворяться мертвым. В любом случае, они поволокут меня в лес, чтобы закопать. И у них хватит ума снять с меня ремни, ведь они денег стоят. И только тогда я смогу воспользоваться своими руками и ногами.

Если они захотят похоронить меня без одежды, то им точно придется развязывать ремни. И я покажу им, на что способен, хотя бы погибну достойно.

Оставалось терпеливо ждать развязки. Не вечно же они будут так молча сидеть! Любой разговор между ними мог бы оказаться для меня полезным.

Но вот тот человек, чей голос не был мне известен и кого я принял за кузнеца-оружейника из Измилана, отложил последний мосол. Он вытер нож о штаны и убрал его в сумку.

— Так. Поели, теперь можно и поговорить. Сколько с нас причитается? Кто платит?

— Никто, — ответил нищий, — я этого барана украл.

— Тем лучше. День начался с экономии. Я приехал, чтобы дать вам всем выгодную работу, а вы, гляжу, заварили тут другую кашу, как видно, еще более выгодную. Не могу понять, как это все произошло. Я приехал к Бошаку, и мы так быстро мчались сюда, что по дороге даже не успели переговорить.

— Аллах-иль-Аллах! Я в жизни так не скакал! — признался толстяк. — Я устал как собака, еле дышу.

— Ты-то дышишь, дружок. А вот он — нет. Кто этот чужак?

— Христианин из страны франков.

— Да пригвоздит Аллах его душу к раскаленной сковороде. Как он у тебя оказался?

— Он встретил мою жену по дороге и расспросил ее. Вызнал все наши домашние секреты и хотел наказать нас, если я не отдам свою дочь в жены Сахафу.

— Она же принадлежит Москлану, нашему собрату. Кто вообще посвятил чужеземца в наши тайны?

— Не знаю. Он говорил о Москлане, о Жуте, обо всем. Он знал о наших зарослях в овраге и шантажировал меня этим.

— И ты ему что-нибудь обещал?

— Верующему я еще что-то мог сказать, но он ведь христианин. Поезжайте в Стамбул и поговорите с неверующими — там много русских христиан, которые говорят, что не надо держать слово тому, кто во время разговора тихо сам себе скажет, что он нарушит слово. Почему бы нам так не сделать?

— А ведь ты прав!

— Я послал тайком слугу к Сабаху и здешним друзьям и велел ему рассказать, что у нас происходит. Сабах должен был притвориться больным, My рад — подождать чужеземца, чтобы проводить его сюда, а остальные спрятались за деревьями, чтобы потом ворваться в хижину. Вот что мне известно, пусть остальные доскажут.

— Ну, Сабах, что же было дальше? — спросил кузнец-оружейник.

— Все очень просто, — ответил нищий. — Чужеземец приехал с My радом, который сделал вид, будто едет дальше, и слез с лошади. Я наблюдал за ним через окно и сразу же улегся на кровать. Он вошел и стал рассказывать, что он привез от пекаря передачу.

— Что! Ты послал ему вино? — взвился измиланец.

— Да.

— Ты его обратно не получишь.

— Это почему же?

— Потому что мы его выпьем.

— Как это? Вы — верные сыны ислама. Пророк запретил вам пить вино!

— Нет, не запретил. Он сказал всего лишь: «Все, что опьяняет, да будет проклято!» А бутылка вина нас не опьянит.

— Это моя собственность!

Тон, которым это произнес толстяк, не оставлял сомнений, что он будет бороться за свою посудину до конца, и нищий со смехом заметил:

— Не спорьте о наказах Пророка. Вино выпить нельзя.

— Почему же? — изумленно спросил измиланец.

— Потому что оно уже выпито.

— Что ты себе позволяешь? Кто тебе дал право заявлять такое? — вскричал пекарь.

— Ты сам. Ты ведь его мне отправил. А я разделил его со своими спутниками. Если бы приехал с нами, то выпил бы с нами. Вон валяется пустая бутылка — возьми и понюхай, если твоя душа так стремится к ней.

— Ты, чертово отродье! Чтоб ты еще хоть раз что-то получил от меня!

— Прекратите препираться! — скомандовал кузнец. — Давай рассказывай, Сабах!

Тот, к кому это относилось, внял требованию. Он сказал:

• Предыдущая
• 21/77
• Следующая