Красная площадь - Фрид Валерий Семенович - Страница 7

— Отдашь?

Ствол пулемета опустился еще ниже, глянул прямо в лицо Кутасову. И в этот момент из-за угла пакгауза выбежал Амелин.

Уговаривать и рассуждать не было времени. Комиссар подскочил к исчерненной пулями стене и стал рядом с Кутасовым.

Карпушонок крякнул, скривился — и все-таки нажал гашетку. Но матрос подшиб ногой ствол пулемета, и «гочкис» выплюнул последнюю очередь куда-то в небо…

Наташа плакала, уткнувшись лицом в шинель Уно. А эстонец осторожно, чтоб не толкнуть ее, доставал из кармана кисет и трубку.

— Зачем плакаешь, молоденький девчонка?.. Все хорошо! Все хорошо!

По перрону шли Кутасов и комиссар, а за ними охрана — двое солдат-большевиков с винтовками и гранатами.

— Отдание чести категорически отменено! — внушал комиссар, клацая зубами от злости и от малярии. — И зачем оно вам?.. Это что, тоже закон войны?

— Да, закон, — стоял на своем Кутасов.

— А ну вас!.. И вообще, надо понимать, с кем имеете дело. Это пока еще не воинская часть, а так… шарага!

Кутасов ухмыльнулся.

— Нет, милочка моя. Вот тут вы ошиблись. Это полк прекрасный — бывалый, дружный… Фронтовики! Я бы с ними до Индии дошел, как Александр Филиппыч.

— Какой Александр Филиппыч?

— Македонский.

Перед дверью знакомой кладовки Кутасов резко остановился.

— Сюда? Я сюда не пойду.

— Опять двадцать пять!.. Это для вас единственное безопасное место!

— Да я про другое, — смущенно буркнул Кутасов. — Тут мыши… Я их боюсь.

Амелин даже растерялся.

— Ну, я не знаю… Ну хотите, я вам сюда кошку принесу?

— Кошек я тоже терпеть не могу.

Наташа сидела съежившись у «буржуйки» в станционном буфете. Вошел Амелин, поглядел на нее удивленно и обрадованно.

— Можно я у вас посижу? — попросилась Наташа. — Я дома боюсь.

— Наталья Владимировна, зачем же вы спрашиваете? — Амелин стал торопливо застилать свою раскиданную постель. — Да вы не переживайте. Как-нибудь уладится.

— Ну почему они на него? Ведь он очень хороший… Вы знаете, он даже добрый.

— Николай Павлович?.. Да, — согласился Амелин. — Он у вас…

Комиссар не докончил. Под его подушкой, плоской и твердой, как ржаной корж, лежал, оказывается, пакет. Серый пакет, прошитый ниткой и засургученный.

— Это вам, — объяснила Наташа. — Его еще ночью привезли. Когда вы бредили.

— Тут написано — «срочно», — мягко укорил Амелин.

— Ах, господи. Они всегда пишут «срочно».

Комиссар сломал печать, вытащил депешу. И, как всегда бывает, в глаза ему бросились самые главные строчки: «…вероломно нарушив перемирие, немцы перешли в наступление широким фронтом. С получением сего вам надлежит…»

— Что они вам пишут?

— Это секретное.

Он сидел ссутулившись, уставя глаза в какую-то непонятную ей точку.

— Плохие новости?

— Хуже не бывает. — Амелин не жаловался, просто думал вслух. — Хоть бы Николай Павлович был… А что ж я могу один?

В дверь крепко постучали — наверное, прикладом. Вошли Карпушонок, матрос Володя, Уно и бородач Камышов. Все были при винтовках, даже у матроса торчал за плечом кавалерийский карабин.

— Извините за беспокойство, — вежливо сказал Володя Наташе и сразу отвернулся к комиссару. — Мы к тебе пришли как полковой комитет.

— Комитет я распустил, — жестко напомнил Амелин.

— Ты слушай, а не петушись. Без комитета сейчас нельзя. На нас вдут немцы.

— А вы откуда знаете? — вскочил комиссар. — Это сведения секретные!

Уно вынул изо рта трубочку.

— Пойди на улицу, одевай очки и увидишь свой секрет… Без очков тоже увидишь.

По дороге, ведущей к станции, неспешно двигался германский полк — пехотинцы в зеленых шинелях и плоских фронтовых касках, обоз, пушки, гаубицы. В орудия были впряжены пегие першероны — по шесть битюгов в упряжке. Немцы чувствовали себя уверенно, даже разведки не выставили — чего им было бояться?..

С балкона станционной башенки Амелин смотрел на приближающегося врага в бинокль. Рядом топтался начальник станции с обмотанной бинтами головой.

А 38-й гренадерский выстроился вдоль путей, молчаливо ожидая приказа.

Амелин опустил бинокль и рванулся вниз по винтовой лесенке.

Перед арестантской стоял тулуп — стоял сам по себе, свесив пустые рукава.

— Николай Петрович! — закричал еще на бегу Амелин. — А где часовой?

— Побежал воевать с немцами, — сказал из кладовки голос Кутасова.

— И ключ унес?.. Николай Павлович, я сейчас!

— Не надо! — запретил комполка. В зарешеченном окошке появилось его лицо: видимо, Кутасов встал ногами на ларь, заменявший ему койку. — Говорите быстро, что происходит.

— Немцы от нас в версте… Примерно полк.

— С артиллерией?

— Да. Шесть орудий.

— Что думаете делать?

— Наши к бою готовы, — твердо сказал Амелин. — Умрем, а станцию не отдадим.

Кутасов на секунду прикрыл глаза, соображая.

— Приказ будет такой. Не умирать, станцию отдать. Уступить без боя!

— То есть как? — вскинулся комиссар.

— Вот так, и никак иначе! — Когда Кутасов хотел быть неприятным, у него это хорошо получалось. — Их больше, они сильнее. Значит, надо ударить внезапно, в самом неожиданном месте… И обязательно выключить из боя их артиллерию. Не то нам капут… Ставьте один пулемет на водокачку…

— Да что ж мы так разговариваем! — опомнился Амелин. — Я сейчас за ключом!

— Успеется!.. Значит, пулемет на водокачку. Пулеметчиков туда — этого растрепанного, который по нас с вами стрелял. Его фамилия Карпушонок… И еще нужен храбрый и сравнительно интеллигентный человек… Ага! Братишка-матрос…

Теперь на станции ни одной серой шинели не было видно; зато кишмя кишели зеленые германские.

Пристанционный пятачок был забит орудиями и обозными фурами.

Два обер-лейтенанта и седоусый гауптман — в шинели с меховым воротником, в обтянутой фетром остроконечной каске «пикельхаубе» — разговаривали на перроне с начальником станции. Начальника станции изображал матрос Володя. На нем была красная фуражка и чужая железнодорожная шинель.

— Мы хотим получить пять пульманов для лошадей и шесть платформ для артиллерии, — объяснял гауптман.

— Яволь, яволь, — поддакивал Володя по-немецки, хотя офицер говорил с ним на чистом русском языке.

— И мы хотим получить тридцать чистых пустых вагонов для наших солдат.

— Яволь, яволь, — угодливо кивал Володя.

Маневровый паровозик «кукушка» — чумазый и расторопный, как мальчишка-подмастерье, — уже подтягивал с запасного пути вереницу красных вагонов. Состав остановился напротив перрона.

— Айн момент, — извинился Володя перед немцами, подошел к станционному колоколу и ударил в него три раза.

По этому сигналу двери теплушек раздвинулись, оттуда полетели гранаты, с криками полезли серые русские шинели. С подножки паровозика спрыгнул комиссар, размахивая браунингом, он побежал вдоль перрона. А за ним солдаты с уставленными вперед гранеными жалами штыков.

Матрос Володя рванул из-за пазухи наган.

— Битте! — сказал он с удовольствием и выстрелил в грудь гауптману.

…С водокачки бил по немцам пулемет. Карпушонок стрелял короткими очередями — по-крестьянски расчетливо и по-снайперски метко.

…Перрон уже очистили от немцев. Запыхавшийся Амелин подбежал к дверям кладовки, где все еще томился Кутасов.

— Николай Петрович! — жалобно крикнул комиссар. — Вы не поверите… Дурак часовой потерял ключ!

И Амелин стал выворачивать замок, действуя браунингом как рычагом.

— Да черт с ним! — орал Кутасов через решетку. — Посылайте роту, чтобы ударить по обозу! Главное — не дать им увезти пушки!

Мимо пробегал Уно. Он поглядел на замок и отцепил от пояса гранату.

— Сейчас делаем ключ.

Вынув из «лимонки» запал, он сунул его в скважину кованого лабазного замка. Потом ударил по запалу пяткой приклада. Хлопнул маленький взрыв, замок развалился, и Кутасов наконец выскочил на волю.