Через пустыню - Май Карл Фридрих - Страница 24

• Предыдущая
• 24/90
• Следующая

— А куда ты направляешься?

— В Эт-Тур.

— А потом?

— В монастырь на Джебель-Синай.

— Так тебе надо переправиться через море?

— Да. Куда идет твой корабль?

— Тоже в Эт-Тур.

— Не возьмешь ли меня с собой?

— Если ты хорошо заплатишь и позаботишься о том, чтобы мы не осквернились от тебя.

— Об этом не заботься. Сколько ты за это хочешь?

— За всех четверых да еще за животных?

— Только за меня и моего слугу Хаджи Халефа. Эти двое мужчин вернутся со своими животными назад.

— Чем ты будешь платить? Деньгами или чем другим?

— Деньгами.

— Еда наша?

— Нет. Вы дадите нам только воды.

— В таком случае ты заплатишь за себя десять, а за своего Хаджи Халефа восемнадцать мисри [75].

Я рассмеялся бравому малому в лицо. Это было чисто по-турецки: за короткий переезд и несколько глотков воды потребовать восемнадцать мисри, то есть почти тридцать четыре талера.

— За день ты дойдешь примерно до бухты Наязат, где твое судно станет на ночь на якорь? — спросил я.

— Да.

— Значит, к полудню мы будем в Эт-Туре?

— Да. Почему ты спрашиваешь?

— Потому что за такую короткую поездку я не дам восемнадцати мисри.

— Тогда ты останешься здесь и будешь вынужден плыть с каким-нибудь другим капитаном, который запросит еще больше.

— Я не останусь здесь и не поплыву с другим. Я отправлюсь с тобой.

— Тогда ты дашь ту сумму, которую я назначил.

— Слушай, что я тебе скажу! Эти двое проводников дали мне своих верблюдов и сопровождали меня пешком от Каира всего за четыре талера Марии-Терезии. Во время хаджа каждый паломник перебирается через море всего за один талер. Я дам тебе за себя и за слугу три талера — этого достаточно.

— Тогда ты останешься здесь. Мой самбук — не торговое судно — он принадлежит султану. Я взимаю закат [76] и не могу брать на борт пассажиров.

— Как раз потому, что твой самбук принадлежит султану, ты и должен меня взять. Посмотри-ка еще раз в мой паспорт! Здесь написано: «Оказывать любую помощь, даже бесплатно, заботиться о безопасности». Ты понял? Частному лицу я должен был бы заплатить, сколько он потребует. Слуге же султана мне платить не надо. Я добровольно даю тебе эти три талера. Если ты еще не понял, то я сделаю так, что ты возьмешь меня даром.

Ему стало ясно, что я загнал его в угол, и он несколько умерил свои требования. Наконец, после долгого спора он протянул мне руку.

— Пусть будет так. Ты находишься под покровительством падишаха, и я возьму тебя с собой за три талера. Давай их!

— Я заплачу их, сходя с корабля в Эт-Туре.

— Эфенди, все ли христиане такие жадные, как ты?

— Они не жадные, они предусмотрительные. Позволь мне пройти на борт. Я хочу спать на корабле, а не на берегу.

Я расплатился с проводниками, которые, получив еще и бакшиш, немедленно взобрались на своих верблюдов и, несмотря на поздний час, отправились в обратный путь. Потом мы с Халефом поднялись на борт. Палатки у меня с собой не было. Странствующие по пустыне страдают как от полуденной жары, так и от сравнительно резкой ночной прохлады. Тот, кто беден и не наскребет на палатку, чтобы согреться, прижимается ночью к своему верблюду или к своей лошади. Сейчас со мной больше не было животных, и я вынужден был искать убежища за перегородкой на корме самбука.

Крик с суши прервал мой отдых. Турок призывал своих людей к вечерней молитве.

Но едва стихла молитва, как я услышал другой голос. Он раздавался за скалой, закрывавшей вид на север.

— В Аллахе находим мы полное удовлетворение; и великолепен Он, Милостивый! Нет никакой власти, никакой силы, кроме той, что от Бога, Высочайшего, Великого. О Господи наш, йа-Аллах, о Охотно Прощающий, о Всемогущий! Йа-Аллах, Аллах-ху!

Эти слова были произнесены глубоким басом, однако имя Аллаха молящийся каждый раз произносил на квинту выше. Я узнал эти слова и эти восклицания: так привыкли молиться воющие дервиши. Турки поднялись и посмотрели в том направлении, откуда раздавался голос. Вскоре появился маленький плот, на котором стоял на коленях человек, работающий коротким веслом и в такт гребкам приговаривавший молитву. Вокруг его красного тарбуша был обмотан белый тюрбан. Белой была и вся остальная одежда. Это свидетельствовало о принадлежности к дервишскому ордену кадирийя, состоявшему по большей части из рыбаков и моряков и учрежденному Абд-аль-Кадером аль-Джилани. Увидев самбук, гребец на мгновение насторожился, а потом закричал:

— Ля-илла иль-Аллах!

— Иль-Аллах! — ответили хором остальные.

Он держал курс на судно, подогнал плот к самому борту и поднялся на палубу. Мы, то есть Халеф и я, не одни находились на борту: за нами на судно проследовал рулевой. К нему-то и обратился дервиш:

— Аллах тебя храни!

— Меня и тебя! — гласил ответ.

— Как ты себя чувствуешь?

— Так же хорошо, как и ты.

— Кому принадлежит этот самбук?

— Его величеству султану, любимцу Аллаха.

— А кто ведет его?

— Наш эфенди, верги-баши Мурад Ибрахим.

— Чем вы загружены?

— У нас нет фрахта. Мы направляемся от одного места к другому, собирая закат, предписанный великим шерифом Мекки.

— Много подают правоверные?

— Ни один не отказывается, потому что тому, кто подает милостыню, Аллах отплатит вдвойне.

— Куда вы направляетесь?

— В Эт-Тур.

— Завтра вы туда не попадете.

— Мы заночуем у Рас-Наязат. Куда ты хочешь попасть?

— В Джидду.

— На этом плоту?

— Да. Я дал обет добраться до Мекки на коленях.

— Но подумай про банки, рифы, отмели, свирепые ветры, которые то и дело здесь дуют, про акул, которые стаями будут окружать твой плот!

— Аллах — единственная сила. Он меня защитит. Кто эти люди?

— Гя… Немей со своим слугой.

— Неверный? Куда он едет?

— В Эт-Тур.

— Разреши-ка мне здесь поесть фиников; потом я отправлюсь дальше.

— А тебе не хотелось бы остаться на ночь у нас?

— Я должен плыть дальше.

— Но ведь это очень опасно.

— Правоверному нечего бояться. Его жизнь и ее конец отмечены в Книге судеб.

Он сел и вытащил пригоршню фиников.

Вход за перегородку я нашел запертым на задвижку. Мы отошли на край палубы, и я перевесился через фальшборт. Оба собеседника были на приличном удалении от меня, а я очень пристально смотрел на воду, и они могли подумать, что я не понимаю их разговор. Дервиш спросил:

— Это немей? Он богат?

— Нет.

— Откуда ты это знаешь?

— Он дал только шестую часть суммы, затребованной нами. Но у него есть государев паспорт.

— В таком случае, он, безусловно, очень важный человек. Много у него багажа при себе?

— Совсем никакого багажа. Правда, много оружия.

— Он будет носить оружие, чтобы только пощеголять. Ну, вот я и управился с едой. Теперь мне надо отправляться дальше. Поблагодари своего хозяина за то, что он позволил ступить на свой корабль бедному факиру [77]!

Несколько мгновений спустя он уже опять стоял на коленях на своем плоту. Он схватил весло, заработал им в такт, подпевая при этом своим «Ля-Аллах, Аллах-ху!».

Этот человек произвел на меня странное впечатление. Почему он забрался на судно, а не пристал к берегу? Почему он спрашивал, богат ли я, а во все время разговора буквально обшаривал палубу взглядом, остроту которого так и не смог скрыть. Внешне у меня не было ни малейшей причины для опасений, и тем не менее этот человек показался мне подозрительным. Я готов был поклясться, что он не был дервишем.

Когда он уже больше не мог меня видеть невооруженным глазом, я направил на него подзорную трубу. Хотя в тех краях сумерки очень короткие, все-таки еще было достаточно светло, чтобы различить его в окуляре. Он уже не стоял на коленях, как это предписывал бы дервишу взятый им обет, а удобно уселся и, наполовину развернув свой плот, греб к противоположному берегу. Да, что-то было «неладно в датском королевстве».

• Предыдущая
• 24/90
• Следующая