Истории для любопытных. Из коллекции Альфреда Хичкока - Флетчер Флора - Страница 17

— Огонь!

Он подумал: «Мне не нужна его жизнь. Теперь, когда он промахнулся, все, что мне нужно, — там, под деревьями». Он направил пистолет вверх, спустил курок. Пламя с грохотом рванулось оттуда в серый купол над его головой.

Он бросил пистолет и пошел туда, где ждала она. Она шла ему навстречу — лицо сияет, руки протянуты вперед. Ее ладони скользнули вдоль его груди, коснулись лица, пряди волос, выбившейся под свежим ветерком.

— Ты вернулся, Стивен! Вернулся! Наконец-то я этого дождалась! Сколько радости ждет впереди — больше нас ничто не разлучит!

Когда они повернулись и пошли вместе, рука в руке, вдоль края утеса, он мельком глянул назад. Остальные уже ушли, исчезли. На траве, там, где он только что был, неподвижно лежал человек. Он разглядел белый лондонский костюм покроя 1949 года. На выброшенной в сторону руке блестел циферблат часов. Рядом, едва касаясь пальцев, лежало что-то смутно знакомое — тупорылый, неуклюжий современный револьвер. Далеко внизу двигалась в открытое море крохотная россыпь мерцающих огоньков; из трубы парохода вырвался белый клубочек дыма, затем до них донесся слабый гудок.

— Наша любовь была так сильна, Стивен, — прошептала она. — Разве что-нибудь могло положить ей конец?

Они повернулись и пошли оттуда вместе, рука в руке.

Войдите туда, как в обычное бюро путешествий, сказал мне тот незнакомец в баре. Задайте пару обычных вопросов — о поездке, которую вы планируете, об отпуске, о чем угодно. Потом намекните на Проспект, только не упоминайте о нем прямо: ждите, когда хозяин заговорит сам. А если не заговорит, можете спокойно обо всем забыть. Если у вас получится. Потому что вы никогда не увидите этого Проспекта: вы им не подошли, и дело с концом. Если вы сами о нем спросите, хозяин просто посмотрит на вас так, точно не понимает, о чем речь.

Я повторял все это в уме, раз за разом, но в то, что кажется возможным вечером, за кружкой пива, трудно поверить в сырой дождливый день — и, отыскивая дом, номер которого сообщил мне незнакомец, я чувствовал себя дураком. Был полдень, я шел по Западной Сорок второй улице города Нью-Йорка, дул ветер, и моросил дождь; и я, как половина других прохожих, кутался в теплый плащ, придерживал рукой шляпу, склонив голову под косыми струями, и мир был реальным и тусклым, и это было безнадежно.

И все равно, крутилось у меня в мозгу, кто я такой, чтобы увидеть этот Проспект, даже если он существует? Имя? — повторил я про себя, словно мне уже задавали вопросы. Что ж — Чарли Юэлл, молодой служащий банка; если точнее, кассир. Я не люблю свою работу; я мало получаю и никогда не стану получать больше. Я прожил в Нью-Йорке больше трех лет, но так и не обзавелся настоящими друзьями. Да что там, о чем говорить — я хожу в кино чаще, чем мне хочется, слишком много читаю, и меня уже тошнит от одиноких ужинов в ресторанах. У меня средние способности, ничем не примечательная внешность и мысли. Ну как — гожусь я вам или нет?

Наконец я заметил его — старое, псевдомодернистское служебное здание, обветшалое, отставшее от века, не желающее признаться в этом и не способное этого скрыть. В Нью-Йорке таких полно, особенно к западу от Пятой.

Я толкнул стеклянную дверь в латунной раме и вошел в крохотный вестибюль с кафельным полом, недавно вымытым, но все равно неисправимо грязным. Выкрашенные зеленой краской стены были бугристыми там, где подновляли штукатурку. Оглядевшись, я увидел маленький список контор в хромированной рамочке: белые целлулоидные, легко заменяемые буквы на черном фетре. Тут было двадцать с лишком наименований; «Акме, бюро путешествий» стояло вторым в списке, между «А-1, копирование документов» и «Аякс, товары для фокусников». Я нажал кнопку рядом с решетчатой дверью лифта старого образца; где-то высоко в шахте прозвенел звонок. Последовала долгая пауза, затем толчок, и тяжелые цепи с лязгом поползли вниз, и я едва не повернулся и не ушел — мои надежды были безумием.

Но в конторе «Акме» все оказалось иначе, чем в вестибюле. Я потянул на себя дверь из рифленого стекла, ступил за порог и очутился в большой прямоугольной комнате, чистой и просторной, залитой ярким искусственным светом. У широкого двойного окна, за стойкой, говорил по телефону высокий серьезный человек с седыми волосами. Он поднял глаза, кивнул мне, приглашая войти, и я почувствовал, как у меня забилось сердце: я узнал этого человека по описанию. «Да, „Юнайтед эйрлайнз“, — говорил он в трубку, — рейс… — он заглянул в бумагу, лежащую под стеклом на стойке, — семьдесят три, регистрация за сорок минут до вылета».

Я уже стоял перед ним и ждал, опершись на стойку, озираясь вокруг; хозяин был, несомненно, тот самый, однако все прочее выглядело как в заурядном турагентстве: большие яркие плакаты на стенах, металлические подставки с брошюрами и проспектами, на стойке, под стеклом — отпечатанные расписания авиарейсов и поездов. Что с виду, то и по сути, подумал я и снова почувствовал себя дураком.

— Я могу вам помочь? — высокий седовласый мужчина за стойкой улыбнулся мне, кладя трубку, и я вдруг страшно занервничал.

— Да. — Я замешкался, расстегивая плащ. Потом снова посмотрел на него и произнес: — Я хочу… уехать отсюда. («Глупец, слишком рано! — сказал себе я. — Не гони!») — Я в тревоге следил за тем, какое впечатление произвели на него мои слова, но он и глазом не моргнул.

— Что ж, на свете много интересных мест, — вежливо сказал он. Потом вынул из-под стойки большой блестящий проспект и положил его на стекло, повернув нужной стороной ко мне. Крупные светло-зеленые буквы на нем гласили: «Добро пожаловать в Буэнос-Айрес — это другой мир!»

Я стал разглядывать брошюру, чтобы не показаться невежливым. Там был большой серебристый самолет, разворачивающийся над гаванью в ночи; луна отражалась в море, на заднем плане высились горы. Потом покачал головой; я боялся говорить, боялся сказать что-нибудь не то.

— Может, вам нужно местечко поспокойнее? — Он достал другой проспект: толстые старые древесные стволы, уходящие вверх, за пределы обложки, между ними косые лучи солнца — «Девственные леса штата Мэн, путешествие по Бостонской железной дороге». — Или вот, — он положил на стекло третий, — на Бермудах сейчас тоже неплохо. — На этом проспекте стояло: «Бермуды, Старый Свет в Новом».

Я решил рискнуть.

— Нет, — сказал я, покачав головой. — Я хочу уехать совсем. На новое место, чтобы поселиться и жить там. — Я поглядел прямо ему в глаза. — До конца жизни. — Тут нервы подвели меня, и я стал придумывать пути к отступлению.

Но он только дружелюбно улыбнулся и сказал:

— Пожалуй, мы сможем вам что-нибудь посоветовать. — Он подался вперед, опершись на стойку, сцепив вместе руки; его поза говорила, что я могу свободно располагать его временем. — Так чего вы ищете, чего вы хотите?

Я задержал дыхание, потом у меня вырвалось:

— Сбежать.

— От чего?

— Ну… — теперь я замешкался; прежде я никогда не пробовал облечь это в слова. — От Нью-Йорка, в первую очередь. И вообще от больших городов. От волнений. И страха. От того, что читаю в газетах. И от одиночества. — Я уже не мог остановиться, хотя и понимал, что говорю слишком много; слова сами сыпались наружу. — От невозможности делать то, чего мне по-настоящему хочется, и получать от работы удовольствие. От необходимости продавать свое время только ради того, чтобы прокормиться. От самой жизни — по крайней мере, в ее нынешнем виде. — Я прямо посмотрел на него и добавил: — От этого мира.

Теперь он пристально глядел на меня, изучая мое лицо и даже не притворяясь, будто занят чем-то другим, и я понял, что через мгновение он покачает головой и скажет: «Знаете, сэр, вы бы лучше сходили к врачу». Но он этого не сделал. Он продолжал смотреть, теперь уже на мой лоб. Он был крупным мужчиной, его седые волосы были чистыми и курчавыми, а морщинистое лицо — очень умным и добрым; он выглядел так, как должны выглядеть священники; так, как должны были бы выглядеть все отцы.