Расчет вслепую - Льювеллин Сэм - Страница 37

• Предыдущая
• 37/49
• Следующая

— Великолепно. — Кроме его голоса в трубке слышался странный подвывающий гул.

— Ожидать ли вас на борту?

— Не во время «Олимпийского треугольника». Но я приеду на океанскую гонку. «Герцогскую чашу».

— Захватите таблетки от морской болезни. Брин засмеялся.

— Я сегодня говорил с Перегрином Эпсли. Он входит в отборочную комиссию. Эпсли считает, что у нас хорошие шансы. И заметьте, он, кажется, единственный, кто так думает.

Перегрин Эпсли был в прошлом подводником, жестким, как старые ботинки, и ужасным снобом.

— Хорошо, мы попытаемся их переубедить, — сказал я.

— Между прочим, я хотел бы получить отчет о вчерашнем происшествии. Мертвые тела. Мне это не нравится. Направьте мне телекс не позже чем завтра.

Усталость в сочетании с виски придала мне злости. Я сказал:

— Нет времени. Если вам нужно, наймите частного детектива. А пока идите вы...

Я еще долго смотрел на трубку, швырнув ее. Боже, Боже, думал я, нервничаешь перед гонкой, Эгаттер. Так не годится разговаривать с владельцем. Затем я решил: ладно, в сравнении с тем ударом, какой я собираюсь нанести его лодке, бросить телефонную трубку — не такое серьезное дело.

Я налил еще «Феймоуз Граус». Ветер срывал лепестки с последних тюльпанов в саду, и вечерняя жизнь Пултни текла по-обычному спокойно. Я чувствовал себя выключенным из нее. Надо было что-то предпринимать. Я знал, что мне хотелось сделать больше всего на свете. Но я не смел.

— Жалкий трус! — сказал я вслух. Затем набрал номер Салли.

Телефон гудел и гудел, я словно слышал его звонок в пустоте ее дома. Я чувствовал себя все более одиноким и все менее готовым выйти в холодное море и перехитрить самых подлых и самых ловких моряков Англии. В таком настроении можно было отправляться только в одно место: в постель.

Я и отправился.

На следующее утро я встал очень рано, по тихим улочкам спустится к набережной и проделал в течение часа тяжелую работу на месте стоянки «Наутилуса», готовя маленький сюрприз на более позднее время дня. Когда я вернулся домой позавтракать, часы на кухне показывали 7.15.

Флаги пришвартованных лодок, готовых к выходу, развевались вовсю, когда я часом позже шел по пирсу, приветствуя знакомых и отмечая про себя тот дух соперничества, о котором свидетельствовала лихорадочная активность команд. Ветер был достаточный для того, чтобы заставить фалы петь, но не стонать. Пять баллов, западный — таков был утренний прогноз. Я все еще ощущал вкус тройного кофе, густого и черного, выпитого за завтраком, состоявшим из трех яиц, ветчины, жареного картофеля, двух тостов с медом и апельсина. Мне не хотелось столько есть, нервы действовали на желудок, сжимая его. Но, если я этого не сделаю, может случиться, что на дистанции я буду испытывать озноб от низкого уровня сахара. Во время гонок и так происходило много непредвиденного, помимо озноба. Не было смысла рисковать там, где этого можно избежать.

На меня многие смотрели в то утро. Взлет, падение и теперешнее неустойчивое воскрешение Чарли Эгаттера представляло собой весьма интересную тему и для участников, и для зрителей, и для прессы и прочих прихлебателей, заполнивших Пултни за два последних дня. Это было неудивительно. Многие, кто не имел другой информации, считали, что Чарли Эгаттер несколько недель назад убил своего брата. А теперь он ставил на карту все, надеясь на довольно-таки старой лодке выиграть яхтенную гонку. Будь я газетчиком, может быть, и я посчитал бы это весьма завлекательным материалом. Но как Чарли Эгаттера меня все это здорово нервировало.

«Колдун» выглядел по-деловому с его красно-золотым кадуцеем — боевым флагом, развевающимся на фока-штаге[63]. Я поднялся на борт последним; я специально так поступил, потому что команда была хорошим коллективом и я хотел, чтобы они чувствовали себя вместе вполне раскованно до моего появления. Увидев Скотто — его повязки не были видны под просторным снаряжением, — я спросил:

— Как ты? — Он посмотрел на меня, словно я сошел с ума. Если Скотто считал, что с ним все в порядке, значит, так действительно и будет. Именно так. — Ладно. Какие проблемы?

Проблем не обнаружилось. «Колдун» находился в настолько хорошей форме, насколько она вообще была для него возможна.

— Отдать швартовы, — приказал я. — Скотто, флаги. Скотто пошел к инструментальному ящику, поработал над фалами, и два флага поднялись на бакштагах — вымпел Королевского клуба океанских гонок класса I и под ним флаг "К", который был на всех лодках, участвовавших в гонках на Кубок Капитана. Флаги хлопали и развевались под крепким ветерком, когда мы шли под двигателем вдоль бухты, минуя пирсы.

Бухта расширилась. Я скомандовал:

— Генуя номер два.

Впереди лежало серое море, кое-где играли белые барашки. Ветер дул сильно и плоско вдоль берега. На лодке, кроме меня, никто не раскрывал рта.

— Грот поставить.

Лебедочники навалились огромными руками и плечами на лебедки Левмара, и охряно-бедый парус из кевлара быстро пошел вверх по мачте.

— Геную поставить.

Шкотовые скосили глаза на контрольные устройства, поигрывая шкотами, и «Колдун» мягко отклонился от ветра и ускорил ход, направляясь к открытому горизонту. Команда заняла свои места: у штурвала — я и Дуг, тактик, со своим планшетом. В кокпите — Ник, шкотовый, мачтовик и фальшик, и Криспин, второй рулевой, занимающийся также грота-шкотом. Затем гориллы: Скотто и Дайк, баковый матрос.

Все мы сидели с наветренной стороны и сосали глюкозные таблетки. Команда равнодушно глазела на привычное серое море и на далекие белые треугольники парусов около маленьких темных силуэтов лодок комиссии. Было холодно, сыро и мирно. Но я у штурвала хорошо чувствовал лодку. Дуг, тактик, нажимал кнопки цифрового указателя у своего места, смотрел через бинокль на белые паруса и писал что-то несмываемым карандашом на планшете. Почти идиллическая обстановка была лишь временным затишьем. Это был момент, когда мы набирали дыхание, прежде чем парусная гонка станет настоящей битвой.

Мы сделали несколько поворотов, чтобы почувствовать, как мы идем. Вначале мы слишком напряглись. Ник, шкотовый, перебрал геную, и я выругался крепче, чем следовало. Но минут через десять или около того мы начали успокаиваться, и каждый занялся привычным для себя делом, на котором и сосредоточился. Я отдавал команды: чуть подобрать бакштаги, потравить шкоты, перераспределить вес команды. Но если бы меня спросили потом, что я говорил, я не знал бы, что ответить. Я стал составной частью такелажа.

— Скоро пятиминутный сигнал, — сказал Дуг. — Займем место справа.

Первая часть дистанции «Олимпийского треугольника» обычно устраивается против ветра, что усложняет предварительные маневры. Главная задача заключается в том, чтобы пересечь стартовую черту точно в момент выстрела, идя на максимальной скорости. Теоретически считается хорошей идеей стартовать с одной из крайних точек, поскольку нельзя полагаться на то, какой стартующим представляется черта по сравнению с видом из судейской лодки. Если вы начинаете на правом фланге, идя в крутой бейдевинд[64] правым галсом при ветре, дующем справа, вы имеете право преимущественного прохода перед другими. Если же стартуете с левого фланга, далеко от судейской лодки, перед вами, возможно, будет больше чистой воды.

Но на практике все не так просто.

Мы подошли на расстояние в пятьдесят ярдов от минного тральщика, который исполнял роль судейского судна, прокладывая путь между кренящимися мачтами и блестящими корпусами, заполнившими стартовую зону.

— Пять минут, — сказал Дуг.

В этот момент одна из башенок тральщика выпустила струю белого дыма, и яхты привелись к ветру. Я увидел Арчера у штурвала «Кристалла», коротко подстриженные темные волосы которого ерошил ветер. Он меня тоже, конечно, разглядел, но не подал вида, что узнал.

• Предыдущая
• 37/49
• Следующая