Прилив - Льювеллин Сэм - Страница 48

• Предыдущая
• 48/72
• Следующая

— Я подвезу тебя.

— Не надо.

Бьянка поцеловала меня в щеку. Я задержал ее на мгновение. Затем повернулся, вышел из комнаты и спустился по ступенькам вниз. Утро было жарким, небо — чистым.

Отель стоял на тенистой покрытой клинкером[34]улице.

— Где мы находимся? — спросил я девушку-регистратора.

— На авеню Марлоу.

— В каком городе?

Лицо девушки было цвета теста. Она взглянула на мою грязную одежду и презрительно фыркнула:

— С утра были в Саутгемптоне.

Я доехал на такси до автомобильной стоянки у паромной переправы, забрался в свой «БМВ» и направился на запад.

Тело мое было липким от грязного пота. А голова представляла собой внутри куда более бедственную картину, нежели снаружи. Я был отравлен, истощен и покрыт кровоподтеками, оттого что дружки Артура Креспи швырнули меня на настил понтона.

Но беда была не в этом.

А в том, что всякий раз, вспоминая о случившемся накануне вечером, я ощущал слабость в желудке, пот выступал на моих ладонях и ледяные мурашки пробегали между лопатками, словно порывистый ветер с дождем и снегом по озеру.

Беда заключалась в том, что меня напугали.

«Держись подальше. Никому не говори, куда направляешься». Поскольку стоит проявить хотя бы чуточку любопытства в делах, которые тебя интересуют, и они силой вольют джин в твою дочь, а затем убьют ее.

Я отправился прямо в Пултни.

Это достаточно спокойное место, чтобы чувствовать себя в безопасности. Гавань защищает своими гранитными руками обитающие в ней станки рыбацких лодок и маленьких яхт. С макушки западного волнолома спасательная станция наблюдает своим благожелательным оком за ходом дел. Над гаванью и набережной ярус за ярусом высятся дома, теснясь друг к другу в поисках тепла и безопасности.

Моя квартира находится в центре поселка, окна ее смотрят на набережную. В «Русалке» горели фонари, а от находящегося в противоположном конце набережной яхт-клуба доносились взрывы хохота. Я повернул ключ в замке, отпихнул в сторону груду почты, скопившейся под почтовым ящиком, и вошел.

В квартире стоял такой запах, какому там и следует быть, если окна не открывались почти две недели. Квартира состояла из одной большой комнаты с печью и террасой, кухни и трех спален, из которых использовалась лишь одна, разве что Фрэнки приезжала погостить. Когда это случалось, весь дом наполнялся ее друзьями, которые пили мое вино, играли на моем фортепьяно и спорили на моих диванах. Как было бы здорово, если бы все они находились здесь сейчас!

Но никого не было. Лишь фотография яхты «Фрея», кровать, телефон и картина Уоллера... Я закинул в комнату свои вещи, открыл окна и раскупорил бутылку бургундского.

За окнами затаились убийство, произвол и люди, способные растерзать ваших детей, чтобы продолжать делать деньги. Мир за окнами был страшен.

Почти так же, как и думы, терзающие изнутри.

Я выпил стакан бургундского словно микстуру, затем повторил. В незашторенном окне я мог видеть свое отражение: долговязый, худощавый, небритый, обгоревший на солнце человек с темными мешками под глазами развалился на диване. Олицетворение покоя? Олицетворение ужаса? Я не желал быть олицетворением чего бы то ни было. Я жаждал превратиться в ничто, чтобы никто не причинил вреда моей дочери. Я позвонил в квартиру Джастина в Лондоне. И, услыхав голос автоответчика, сказал:

— Я нездоров. Пригоню твою машину, когда в другой раз приеду в Лондон.

Задернув шторы, я вытащил шнур телефона из розетки, допил вино и бросил бутылку в камин. Затем отправился в спальню, растянулся на влажных, пропитанных солью гавани простынях и заснул тревожным сном.

Когда я проснулся, за окном пламенело солнце. Кто-то колотил в дверь. Я повернулся в постели и натянул на голову одеяло.

— Мик, это ты? — донесся крик через прорезь почтового ящика.

Я вскочил, набросил халат, пробрел по светлым доскам гостиной к двери и открыл. На пороге стоял худощавый мужчина с прядями темных волос над загорелым лицом. Судя по виду, он не спал пару недель.

— Неужели я разбудил тебя?! — удивился мужчина.

— Чарли, — сказал я.

Семья Чарли Эгаттера выводила яхты из Пултни с тех стародавних пор, которых уже никто и не помнит. Чарли был конструктором судов, довольно хорошим: его имя постоянно было на слуху в яхтенных гаванях от Тасмании до Анкориджа. К тому же Чарли являлся консультантом верфи «Яхты Сэвиджа».

— Не найдется ли у тебя чашки кофе? — спросил он.

Я попросил его поставить чайник. Через большое балконное стекло в комнату вливалось солнце. Снаружи шумы набережной разрастались до грохочущего гула, обычного для переполненной гавани юго-западной Англии. Он был привычен и ему следовало бы оказывать на меня воздействие своеобразного успокаивающего бальзама для опустошенной души. Но он лишь мешал мне изолироваться от внешнего мира.

Я натянул джинсы и рубашку из имеющейся в шкафу одежды, пришел на кухню. Там Чарли с огорчением на лице созерцал кофейник.

— Молоко прокисло, — сообщил он.

— Будем пить черный кофе.

Я поставил блюдца и чашки на поднос, и мы отправились на балкон. В воде гавани прыгало солнце. Лодки для ловли омаров были окружены виндсерфингами. В глубине гавани скучились шесть крейсерских яхт.

— Я слыхал, у тебя были трудности с «Арком»?

— Можно и так сказать.

Мне хотелось думать о Пултни, позволяя обычным вещам наполнять глубокую пропасть, что разверзлась предо мной.

— Что случилось?

— Негодный кингстон. Он сломался в пути.

Я не хотел говорить об этом.

Но Чарли был не из тех, кого легко отвлечь.

— Сломался?

Расселина, ничем не заполняемая, зияла предо мной. Когда я поставил кофейную чашку обратно на блюдце, она клацнула словно кастаньета.

— Электролиз, — объяснил я.

— Но как, черт побери, это произошло?

— Кто-то пытался организовать несчастный случай, желая потопить яхту, чтобы подать исковое заявление по страховому полису.

— А, — понимающе протянул Чарли. У него были темные умные глаза. — И ты знаешь кто?

— Да.

— И каким образом?

— Нет, — сказал я. И сунул руки в карманы джинсов, чтобы Чарли не заметил, как они дрожат. — И меня это не интересует, черт возьми.

Он нахмурился и спросил:

— Ты уверен?

— Сложное положение, — объяснил я. — Игра мерзких интересов.

— Вот оно что!

— А теперь, — начал я, — видишь ли, я слегка не в себе. У тебя же, я уверен, впереди занятой день и много дел...

Чарли, не глядя на меня, допил свой кофе.

— Что ты сделал с собой? — спросил он.

— Пьянство проклятое, — как мне показалось, довольно умно объяснил я и усмехнулся. Я ощущал вкус железа между зубами, горло все еще саднило от джина. «Нам это еще больше понравится, когда займемся малышкой Фрэнки», — обещали они.

— Ну ладно, — сказал Чарли и встал. Его глаза равнодушно смотрели на меня. — Да, не знаю, нуждаешься ли ты в чем-нибудь. Но если это так, тебе известно, где я живу.

— Спасибо, Чарли, — поблагодарил я, пытаясь изобразить улыбку.

Она не убедила ни меня, ни его. Когда Чарли уходил, я подбирал с пола письма, чтобы создать впечатление, будто я намереваюсь поработать. Потом закрыл за ним дверь, накинул на нее цепочку, бросил письма в корзину для бумаг и снова отправился в постель.

Я знал Чарли добрых пятнадцать лет. Он объявился в Вест-Индии на яхте, которую сам сконструировал. Когда Чарли вернулся в Англию, я навестил его и он убедил меня купить на оставшиеся деньги эту квартиру на набережной. Она расположена над его конструкторским бюро, и это было замечательное вложение капитала. Я работал с Чарли, участвовал с ним в гонках. Он был тверд как скала. И если был кто-то, с кем я мог бы поделиться трудностями, так только с ним.

Но я не мог делиться ни с кем, поскольку при одной лишь мысли об этом ощущал вкус железа и джина и слышал мурлыкающий голос:

• Предыдущая
• 48/72
• Следующая