Кровавый удар - Льювеллин Сэм - Страница 66

• Предыдущая
• 66/71
• Следующая

— Уже? — спросил он. — Мы же только пришли. Я девчонку завел.

— Те двое отплыли, — сказал я. — Пора и нам.

— Что за спешка? — допытывался он.

Сердце у меня выпрыгивало из груди.

— Я хочу их догнать.

— Какая муха тебя укусила?

— Не меня.

Экипаж прыгал на палубу с норвежской барки.

— Сосчитай их. — Имея дело с Питом, нет смысла выходить из себя.

Он преувеличенно тяжело вздохнул и пересчитал команду.

— Все тут, — сказал он.

Я научал на стартер. На борту появились перлини. Я включил двигатель на полную мощность. Мы вошли в фарватер.

Город быстро отделялся. Я развернул карту на крышке конуры над кубриком. Сейчас два часа дня. Команда поставила паруса, и я уменьшил силу двигателя. "Лисица" кренилась под западным ветром — этот же ветер дул, когда мы переплывали Финский залив. Кильватер клокотал за кормовым подзором, нос со свистом рассекал воду. Мы шли по фарватеру со скоростью восемь узлов. В пять часов мы ворвались в широкий голубой Гуллкронафьорд. Острова на дальней стороне фьорда один за другим поднимались из моря, из темно-синих становились изумрудно-зелеными, как острова в сновидении. В шесть тридцать мы причалили к острову, на котором стоял домик Амиаса Теркеля.

Залив был пуст, там гулял только ветер да солнце бросало блики на воду, темные сосны отражались в ней, как в зеркале. Я был рад, что здесь никого нет, так рад, что у меня вспотели ладони, державшие штурвал. Деревья вокруг как будто приглушили грохот бросаемого якоря. С борта спустили шлюпку. Я забрался в нее, завел мотор.

Пит спросил:

— Может, мне доплыть с тобой? — Лицо у него было мрачное. Может быть, он все-таки не такой толстокожий?

— Сам справлюсь, — сказал я. Отплывая от борта "Лисицы", я вспоминал, как пулеметная очередь разнесла в щепки надгробье моего отца. Никто на "Лисице" не заслуживал, чтобы в них стреляли.

Кроме меня, за то, что я идиот.

Я проплыл вдоль берега. Домик Теркеля сгорбился на опушке соснового леса, по бокам стояли поленницы. Было так спокойно, что воздух казался вязким, как сироп. Я пришвартовался у пристани, вышел на берег и направился к хижине. Стояла тишина, в которой слышался только шепот ветра и жужжание мух.

Жужжание мух.

Под распятием на стене хижины на полу лежала какая-то черная груда. Когда на нее упала моя тень, взлетело с жужжанием черное облако. Я наклонился: коричневая кожа, коричневые шорты. И коричневая засохшая кровь на груди. Из нее торчал нож. Кровь вокруг него была еще красной и липкой. Рука Теркеля сжимала рукоятку ножа. Как будто он покончил с собой. Кто-то постарался, чтобы это выглядело именно так.

И он же велел Теркелю навести меня на мысль, будто мой отец жив. И позаботился, чтобы я не смог вернуться обратно и спросить, зачем ему понадобилось лгать.

В горячем неподвижном воздухе резко и тошнотворно пахло кровью. Я вернулся на пристань, сел в шлюпку, отчалил. Ворчание мотора заглушило жужжание мух. И то хорошо. Можно отгородиться этим шумом, превозмочь тошноту и немного подумать.

Амиасу Теркелю велели сказать мне, будто мой отец жив. Это значило совершенно точно, что я сойду на берег и буду его разыскивать. Исчезновение Билла Тиррелла в Эстонии — очень удобный несчастный случай.

Последним несчастным случаем была смерть Амиаса Теркеля. Теперь несчастные случаи начнут происходить уже совсем с другими людьми.

— Все в порядке? — спросил Пит, когда я вернулся на борт.

Я ухмыльнулся ему. Должно быть, это напоминало оскал черепа, но я пока не мог позволить себе говорить. Я показал на якорь, поднял вверх большой палец. Потом спустился вниз, и меня окутал уют кают-компании с ее кожей и деревом.

Послышался лязг якорной цепи "Лисицы". Можно подумать, что у нас увеселительная прогулка в Ньютаун-Крик. Я начал думать о Ньютаун-Крике. Не то чтобы Ньютаун-Крик мне нравился. Но все же лучше, чем думать об этом кошмаре, облепленном мухами, который лежит перед хижиной у залива. Пит высунул голову в люк.

— Выходим в фарватер, — сказал я. Не позвонить ли в полицию? — пришло мне в голову. Но полиция нас задержит, и начнутся бесчисленные расспросы. У нас нет времени отвечать на расспросы.

Я взял телефон, набрал номер, который дала мне Надя. Вроде дозвонился, но связь тут же прервалась. Мы были очень далеко, среди больших камней, вдали от всяких передатчиков. Антенна рации возвышалась на верхушке мачты. Я позвонил на береговую радиостанцию. Эфир был полон помех. Оператор соединил меня.

Я спросил:

— Ты звонила своему приятелю Грузкину?

— Да, — ответила она.

— Ну и?..

— Как я и думала. Он установил в моей машине электронное следящее устройство, потому что один твой соотечественник его предупредил, что тебя надо опасаться.

— Я так и знал.

— Но этот соотечественник — не частное лицо.

— Да?

— Он знал обо всех твоих передвижениях. Он сказал, что ты шпион. Он сказал, что его... э-э... агентство хочет избавиться от тебя, не важно, каким образом, потому что ты провалил хорошую операцию.

— И твой босс согласился.

Она колебалась.

— Мой босс согласился, только когда узнал, что с тобой я. Он злой человек. Хочет отомстить. Думаю, мне небезопасно здесь находиться.

— Оставайся на месте, — сказал я. Дал отбой и попросил береговую радиостанцию соединить меня с гостиницей "Сибелиус" в Хельсинки.

Когда там ответили, я сказал:

— Я хотел бы поговорить с контр-адмиралом Ричардом Уилсоном.

Грызя карандаш, я ждал, когда он подойдет к телефону.

Наконец его теплый голос произнес:

— А, Билл. Надеюсь, вы звоните, чтобы извиниться за тот старт.

— Нет, — ответил я.

Он рассмеялся.

— Ну хорошо, — сказал он. — Черт побери, я, должно быть, старею. Это было здорово.

Его грубоватое добродушие оказалось слишком неожиданным, чтобы сработать. Я сказал:

— Нужна ваша помощь. Одной женщине в Хельсинки необходима защита британского посольства.

— Что-о? — изумился он. На линии затрещали помехи.

— Она эстонка. Ей грозит опасность похищения.

Теперь его голос был так же добродушен, как рычание белого медведя.

— Вы что, пытаетесь шутить? — спросил он.

— Если вам нужно подтверждение, позвоните моему брату Кристоферу.

Наступило молчание. Я почти слышал, как у него в мозгу крутятся шарики. Наконец он сказал:

— Я помогу.

Я продиктовал ему Надин номер и дал отбой. Потом переключил рацию на переговорный канал и сказал:

— "Ксеркс", "Ксеркс", я "Лисица", "Лисица", прием.

Снова помехи. Рация ответила:

— "Лисица", "Лисица", я "Ксеркс", "Ксеркс", прием.

— Привет всем, — сказал я. Побольше добродушия, думал я про себя. Излучай дух товарищества и сотрудничества. — Вы где? Прием.

— Веселимся. — У оператора был молодой веселый голос. — А вы небось горько плачете после этого вашего старта? Прием.

— Ага. — Меня пот прошиб от нетерпения. — Где вы находитесь? Прием.

Помехи, помехи...

— Прием, — сказал оператор.

— Повторите, прием.

— В двадцати милях от Ханко, — сказал голос. — Останавливались пообедать на Наманоне. Мы во внутреннем фарватере, прием.

В обеденное время Амиас Теркель принял своего последнего гостя.

— Жаль, — сказал я. — А мы в наружном. Будем о вас скучать, прием.

— Лучше, чтобы вы о нас скучали, чем в нас врезались! — захихикал радист. Остальное утонуло в помехах.

Я дал отбой, взбежал по трапу. "Лисица" с работающим двигателем гладко шла по узкой кишке между двумя скалистыми островами, паруса полоскались в безветренном воздухе. Край черной тучи с золотистыми краями упорно наползал с запада.

— К нам идет, — сказал Пит.

Я подтолкнул к нему карту. Фарватер загибался влево, змеился между островами и камнями. Десятимильная узкая полоса, отмеченная буйками, тянулась посреди кое-как обозначенных мелей. Мы отстали мили на две, не больше.

• Предыдущая
• 66/71
• Следующая