Царь Федор. Трилогия - Злотников Роман Валерьевич - Страница 30

• Предыдущая
• 30/237
• Следующая

Федор Никитич, реальный лидер рода, вообще слыл на Москве первым щеголем. Местные портные своим клиентам так и говорили, когда свою работу нахваливали: «Ну как на Федоре Никитиче сидит…» Еще там было с полдюжины родов, которые мне, вероятно, придется изрядно проредить. Не столько потому, что мне так уж этого хочется, сколько потому, что они сами не удержатся. Мне же в тысяча шестьсот седьмом, то бишь семь тысяч сто пятнадцатом, всего восемнадцать будет. Ну как такого молоденького царя на прочность не испытать? Вот я и собирался позволить им все это попробовать. А уж затем по факту, так сказать, мятежа и измены… И для остальных будет наглядный урок, который лет на десять — пятнадцать отобьет у боярской верхушки всякое желание ввязываться в заговоры против царя. Хотя от яда мне тогда стоит поберечься. Ну да ничего, побережемся. Я уже начал искать информацию, где сейчас обретаются наиболее крутые спецы по этому направлению…

Следствие прошло быстро, но озвученные обвинения Романовых были не в подготовке мятежа и государственного переворота, а в колдовстве. Ну да царю-батюшке виднее…

А затем батюшка дал прием в честь польского посла Льва Сапеги. Посольство прибыло в Москву еще по осени, до романовского мятежа, и на это зрелище сбежалось посмотреть пол-Москвы. Да что там пол — вся Москва прибежала. Посольство было большое, почти тысяча человек, одежда роскошная, кони убраны золоченой сбруей. Поляки ехали подбоченясь, задорно крутя ус и по-хозяйски поглядывая по сторонам. И только я один знал, что, если мне не удастся убить свою «бабочку», они действительно придут сюда, в Москву, полноправными хозяевами. Правда, ненадолго. Но и за это время успеют нахозяйничать так, что страна будет долго-долго кровью харкать… Впрочем, я всегда исповедовал принцип, что во всем, что происходит со мной, виноват только я сам. Даже если непосредственно какую беду со мной сотворил кто-то другой. Значит, я позволил ему это с собой сделать. Недодумал, недоглядел, недоостерегся, в конце концов, просто не стал достаточно сильным или, наоборот, слишком, не по своим силам, обнаглел… Так что винить поляков в том, что они воспользовались моментом, любезно предоставленным им самими русскими, — глупо. Не хрен было подставляться. Поляки — это просто соседи. С ними то дрались, то мирились, то детей крестили, то посуду били, ну как и положено добрым соседям, которым друг от друга все равно никуда не деться. Лаймы с их высокомерным принципом, что у Англии не бывает постоянных союзников, а есть только постоянные интересы, куда опаснее. И вот у них спесь так уж спесь, куда до них простодушным полякам…

Поляки просидели в Москве до начала весны. А я прошел хорошую школу современной дипломатии под руководством, похоже, одного из самых ловких в сем искусстве людей этого времени — собственного батюшки. Он гонял Сапегу и в хвост и в гриву, то рассыпаясь перед ним в уверениях в своей сердечной дружбе и к королю польскому Сигизмунду III Вазе, и, естественно, к самому другу милому великому канцлеру литовскому Льву Сапеге, то, наоборот, неделями не принимая Сапегу ко двору и веля не давать полякам никакого корма, не пускать их со двора и даже воду продавать им задорого. Однако к концу зимы наконец договорились, и первого марта батя закатил роскошный прощальный пир. На котором удалось блеснуть и мне, поскольку я научил батиных поваров одному хитрому способу особого копчения осетра. Полякам мой осетр пришелся по вкусу (ну еще бы, не раз опробовано не только на их соотечественниках, но и на известных гурманах — французах с итальянцами, и всегда за уши не оттащишь), а Сапега решил поблагодарить меня лично.

— Угодил же ты, царевич, нам, угодил! — смеясь, воскликнул он, когда батюшка пояснил, что сии осетры приготовлены по «придуманному» мною рецепту, и, спесиво подбоченясь, спросил: — А чем я тебе угодить могу?

Я улыбнулся. На нечто подобное я и рассчитывал. У меня даже ловушка для него подготовлена была. Не то чтобы я так уж нуждался в том, что хотел попросить, существовали способы добыть это и по-другому, но почему бы не воспользоваться тем, что само в руки идет?

— Слыхал я, — вкрадчиво начал я, — что лучше коней под лыцарей, от пяток до макушки в железо одетых, чем в Речи Посполитой, во всем белом свете более нигде нет.

Сапега приосанился:

— То так, царевич.

Опа, а рыбка-то уже поклевку делает. Ну-ну, двинем дальше.

— А скажи мне, великий боярин, у кого во всей Речи Посполитой самые лучшие кони?

Сапега гордо вскинул голову:

— Так то всем известно — у меня! Моя гусарская хоругвь — самыми добрыми конями во всем Войске польском славится. Не так ли? — возвысил он голос.

Остальные сидевшие за столами поляки дружно загудели, подтверждая его слова. Я мысленно усмехнулся. Что ж, рыбка заглотала крючок. Осталось лишь подсечь… Я эдак тяжело-простодушно вздохнул:

— Везет тебе, великий боярин, а у меня тоже сотоварищи воинские есть, а кони у них хоть и славные, да только все говорят, что вашим польским не чета…

Действительно, кроме царской школы отец по осени завел мне рынд из детишек самых родовитых бояр — Скопиных-Шуйских, Воротынских, Голицыных, Лыковых-Оболенских, Шереметевых. Я так понял, что батюшка посчитал, что я слишком уж увлекся дружбой со школьными отроками, кои все были из совсем уж худородных, а опираться мне, по его расчетам, так и так придется на высшее боярство. Вот он таким хитрым образом и создал некий противовес. Ну и мои одиночные вылазки (то есть с Немым татем, конечно) в Москву и окрестности, за кои он меня поругивал, ему также очень не нравились. И он таким образом просто принудил меня брать с собой охрану. Потому как если бы я все-таки сбежал, уже теперь от рынд, то по всем канонам и правилам им из-за этого был бы великий срам и бесчестие. Ну и как мне в таком случае дальше было бы с ними жить?

— Так ты доброго коня хочешь, царевич? — расплылся в улыбке Сапега.

Ага, щас, разбежался! Дешево отделаться хочешь, посол…

— А давай меняться, великий боярин, — предложил я. — Я тебе завтра таких осетров пришлю, несколько. Может, тебе доведется и круля Польского ими угостить. Пущай и он полакомится… А ты мне равного числа коней ваших пришлешь. И чтоб на одного жеребца — несколько кобылиц было. Вот тогда и посмотрим, правду ли люди бают, что лучше польских коней во всем свете нет.

Сапега подкрутил ус и рассмеялся.

— Ай, царевич, — он повернулся к батюшке, — добрый воин растет, государь, добрый. Не угощение какое или утварь драгоценную попросил, а коня боевого… А ну, слушайте все! — взревел он. — Я прилюдно обещаю, что по приезде отберу лучших коней из своих табунов и отошлю в дар царевичу!

— По счету осетров, коих я для тебя к завтрему сам приготовлю! — напомнил я.

— По счету осетров, кои сам царевич для меня приготовит, — важно и очень торжественно возвестил поляк.

Я протянул ему свою детскую руку, и Сапега торжественно хлопнул по моей ладони своей лапищей. Все! Рыбка попалась. Поляк даже не подозревал, что назавтра к его поезду подгонят десять возов с тремя сотнями огромных копченых осетров. А приехавший с обозом дед Влекуша запустит среди поляков слух, что царевич перед своими сотоварищами воинскими поклялся, что из присланного табуна возьмет себе под седло самого наихудшего. А лучших — им отдаст. Ну типа посмотрим, какого коня ты, вельможа польский, именно царевичу под седло подгонишь…

Чуть позже, выйдя на улицу, поскольку пафосный посольский пир начал переходить в банальную пьянку, что мне, во-первых, не нравилось и, во-вторых, было еще не по возрасту, я остановился на углу. Подышать. Из темноты надвинулась тень. Немой тать снова занял свое место подле меня. Бесшумный, всегда готовый, смертоносный… Он всегда был при мне. Я не знаю, когда он спал, ел, отправлял естественные надобности, мылся. Похоже, только тогда, когда я сам его кормил и загонял в баню. Он стал для меня таким же привычным, как тень. Без него я чувствовал себя неуютно, ну будто голым, но таких мест, где я появлялся без него, было немного — Думная палата, личная батюшкина горница, то есть его рабочий кабинет… ну и всякие торжественные официальные мероприятия типа сегодняшнего пира. Хотя на таких вот пирах я бы предпочел появляться с ним, поскольку времена были простыми, и во время подобного мероприятия меня, как, впрочем, и любого, даже батюшку, вполне могли отравить или прирезать. Но деваться было некуда — повеление батюшки… Сзади раздался шорох. Дед Влекуша также двигался довольно тихо, но до Немого татя ему было далеко. Я улыбнулся. Вот и вся моя гвардия пока. Остальных еще учить и учить…

• Предыдущая
• 30/237
• Следующая