Великое сидение - Люфанов Евгений Дмитриевич - Страница 47
- Предыдущая
- 47/199
- Следующая
Казанский вице-губернатор Кудрявцев писал царю: «Башкирское воровство умножается, и татары Казанского уезда многие пристали и многие пригородки закамские, также и на Казанской стороне Камы-реки дворцовое село Елабугу осадили, и из тех пригородков Заинек, который от Казани расстоянием 200 верст, сожгли и людей порубили, а иных в полон побрали, а уездных людей, татар и чувашу Казанского и Уфимского уездов воры башкирцы наговаривают, будто ратных людей посылают прибыльщики без твоего указа, собою, и чтоб везде русских людей побивать, потому что они с прибыльщиками одноверцы, и, собрався великим собраньем, хотят идти под Казань».
Петр поручил князю Хованскому потушить башкирский пожар как можно скорее и постараться сделать это мирными средствами. Хованский послал из Казани толмача и верных ясачных татар для переговоров с повстанцами, и встреча их произошла на Арской дороге в восьмидесяти верстах от Казани.
Посланцы Хованского спрашивали: «Для чего они, воры башкирцы, великому государю изменили и в Казанском уезде многие села и деревни и церкви пожгли и людей порубили и покололи?»
Воры на это отвечали: «Села, деревни и церкви пожигают и людей рубят и колют они для того, чтобы великому государю учинилось подлинно известно, потому наперед до сего к нему великому государю и Москве на прибыльщиков о всяких своих нуждах посылали они свою братью ясашных людей и челобитчиков, и те их челобитчики были переиманы и биты кнутьем, а иные перевешены, а отповеди им никакие в том не учинено. И чтоб великий государь пожаловал их, велел с них, башкирцев и татap, и с вотяков и с черемисы для их скудости новонакладную на них прибыль снять, и они, башкирцы и татары отступят и пойдут в домы свои, и разоренья никакого чинить не будут, и свою братью от такого воровства уймут».
Распоряжения снять с них «новонакладную прибыль» не поступило, а потому и покорности не было.
Башкиры Ногайской дороги осадили Соловарный городок под Уфой, и, «наложа на телеги сухова леса, зажегши, подвезли под городовую стену, и тот город и церковь выжгли и людей побили».
Из Зауралья приказчик Белоярской слободы Григорий Шарыгин доносил, что в слободу к ним приезжал башкирец Атаяк, слыхавший о сборе мятежных башкир на озере Чебаркуле для подготовки нападения на слободу. И там был сын нового башкирского хана Рыс-Махамбет, спешно проводивший сборы вооруженных башкир.
Владелец Невьянских заводов Никита Демидов тревожно сообщал: «Ныне на Невьянских заводах от воровских воинских людей башкирцев вельми опасно жить» – и просил прислать с Верхотурья казаков и солдат, «чтобы казны не истерять и заводов в разоренье не привести».
Башкиры продолжали сопротивляться царским властям, не выплачивать новонакладных сборов и не выдавать беглых.
Тревожные вести, доносившиеся в Казань до Хованского, чередовались с реляциями об успешных действиях усмирителей: по Арской дороге продвигался отряд Осипа Бартенева и в тридцати верстах от Казани нанес поражение повстанцам. Вышедшие к нему с повинной башкиры несли на себе плахи и топоры. Со стороны города Сергиевска, где сера из воды бежит, продвигался отряд Невежина, отбивший мятежных башкир от Билярска.
Пригасало возмущение в одном месте, но разгоралось в другом, не успокаивалась многомятежная Россия, волнуясь в кровавом бунтовстве.
До бога – высоко, до царя – далеко. Некому покарать нечестивых вершителей неправды; отдано Российское государство во власть лихоимцам, а сам царь где-то за тридевять земель воюет со шведами. От Москвы и от других извечно стоящих стольных русских городов царь в дальней дали, а от города Астрахани и еще того дальше, потому как стоит эта Астрахань на самом краю русской земли и за ней только соленая глубь неоглядного Хвалынского моря. Не сразу доплывают до Астрахани по Волге-реке вести-новости, из которых хороших не припомнишь, а плохих лучше бы никогда и не знать, – топило бы их невозвратно зыбучей волной. И без того жизнь не в радостях.
Пошумели и, похоже, свыклись многие русские люди с изумлявшими взор нововведениями затеваемыми царем Петром: обязательным брадобритием и новомодным платьем по немецкому образцу, а до Астрахани эти новшества докатились в последний срок. Она все еще продолжала жить по-старинному. В ней и стрельцы – в своем допрежнем звании, тогда как в Москве их всех под корень перевели, но вот подошло время, когда астраханцам предоставлялось или безропотно следовать ненавистной еретической моде: мужское лицо оголить да в постыдно-кургузое обряжаться, или же со всем рвением постоять за порушаемую старину.
Объявились непокорные люди самых разных житейских достатков. Первым из них был человек из гостиной сотни Яков Носов, а к нему сразу же присоединились тоже гостинодворцы Артемий Анцыфоров да Осип Твердышов. И примкнули пятидесятники стрелецких полков, сержанты солдатской части и посадские, среди которых было много раскольников.
Привольно до этого жилось астраханскому воеводе Ржевскому и другим начальным людям, находившимся в большом отдалении от Москвы, и они привычно действовали по своей дурной прихоти: что хочу, то творю! Постоянными притеснениями давно уже возбуждали недовольство астраханских жителей. Лучшие рыболовные тони были в руках воеводских приспешников да у монастырей, которым все больше постная, рыбная пища требовалась: осетры, севрюги да стерляди. Воевода Ржевский ввел причальные, привальные и отвальные подати; почти в два раза повысил цену на соль, что ставило под угрозу рыболовные промыслы посадских людей, а на пристанях и на промыслах кое-как перебивались с нужды на недохватки многие беглые люди.
Офицеры, среди которых было немало иностранцев, презиравших все русское, находились такие, что присваивали себе кормовые деньги стрельцов и солдат, заставляя их работать на себя. В довершение всего в один июльский день ураганом пронеслась молва о том, что в Астрахани в течение семи лет будет запрещено играть свадьбы, а всех невест прикажут выдавать замуж за немцев, которые для этого приедут из Казани.
– Батюшка… Матушка, что же делать-то?.. – вопили заневестившиеся дочки.
– Да то и делать, что лучше за последнего галаха, за нищеброда, чем за немца-еретика.
Не до сватовства, не до промедления времени. Пока только слух прошел и еще не было объявлено указа, – значит, следовало родителям торопиться, чтобы дочку не онемечили, и в первое же воскресенье было сыграно в Астрахани более ста свадеб. Хотя иной зять и не ахти какой завидный, но и то хорошо, что он единоплеменный, – уберег господь от непоправимой беды с еретиком породниться.
И еще от одного непотребства, слава богу, избавились, а до этого было так: войди в воеводскую канцелярию, отвесь низкий поклон самому воеводе или кому из его подручных, одновременно с этим поклонишься находившимся там деревянным кумирским богам, к коим и сам воевода, и все другие начальные люди привержены. Озлобившись на такое идолопоклонство, взбунтовавшиеся астраханцы всех этих кумирских богов в печах пожгли, как дрова, чтобы никакого глумления над христианской верой никто учинять не мог, поклоняясь тем поганым кумирам. Правда, вскоре выяснилось, что это были простые деревянные болваны, столярным умением поделанные наподобие человеческой головы, и предназначались они для бережения пышнокудрых париков, чтобы те на них расправлялись. Но все равно хорошо, что огнем их пожгли.
Никак не угомонить было забунтовавших, и в первые минуты воевода Тимофей Ржевский плечами пожимал: чего они взголчились? Или у старых бородачей память отшибло, что еще царь Федор Алексеевич дворянам и приказным людям повелевал носить короткие кафтаны вместо долгополых охабней и однорядок. Чего ж теперь на веленья царя Петра ополчились? И в бытность царя Михаила иноземную одежду даже царским детям шили.
– Это у тебя, похоже, память отшибло, – шумели ему в ответ ярые ревнители старины. – И ты, воевода, на царя Михаила напраслину не клепай. От него указ был, запрещавший носить срамное кургузое платье, и чтобы других иноземных обычаев никто из русских людей не перенимал: волос на голове не подстригали и бороды свои берегли. На что уж Никон-патриарх больше нечестивцем был, нежели священным пастырем, а и тот, увидав немецкие кафтаны, велел изрезать их на куски да сжечь.
- Предыдущая
- 47/199
- Следующая
