Белая кокарда - Корделл Александр - Страница 4

• Предыдущая
• 4/22
• Следующая

— Патрик, сынок, да ты, никак, в рифму говоришь! — засмеялся кто-то.

— В рифму или не в рифму, а только это святая правда. Мы — люди лорда Фицджералда, мы здесь, чтобы тебя встретить, сынок. Ну теперь ты, может, уберёшь свою шпагу?

— Попробуйте отберите её у меня, — сказал я.

Вот в чём беда Ирландии — здесь собственному брату нельзя довериться. Этим я не верил, хоть говор у них был уэксфордский.[7] Я слышал, как кто-то прошептал:

— Это бешеный Риган, у них у всех повадка тигриная. Если он орудует шпагой так же, как его отец, пробьём ему лучше голову и свяжем его, а не то плохо нам будет, если мы опоздаем.

Они подступали всё ближе, улыбаясь и сжав кулаки.

Майя приближалась.

Сердце громко застучало у меня в груди. Я ясно слышал её. Вот она несётся по тропе от Фишгарда, всё ближе, ближе, копыта гремят по кремнистой земле. Один из четырёх, бородатый, поднял голову и прислушался; тот, что лежал в беспамятстве у моих ног, пошевелился. И тут краем глаза я увидел Майю. Она подскакала, блестя в лунном свете влажными боками, с летящими по ветру поводьями и с хлопьями пены на шее. Вот и она! Перемахнула через живую изгородь, разбросав завопивших людей, заскрежетала копытами, развернулась — я прыгнул, схватился за седло и подтянулся. Но не успел закинуть ноги в седло, как на меня кинулся один, потом другой, и вместе они стащили меня вниз. Я грохнулся о землю, и они навалились на меня. Всё смешалось, копыта, проклятья, они придавили меня к земле, я увидел их жестокие лица и блеск глаз. Изогнувшись, я скинул одного, повернулся набок и врезал кулаком другому в челюсть, но, когда я поднялся на ноги, на меня кинулись трое остальных. Один подбил мне ноги, и, когда я упал, самый дюжий из них схватил меня за горло одной рукой, замахнувшись другой.

— Только двинься, — проговорил он, тяжело дыша. — Только двинься, бешеный Риган, и я тебя прикончу, понял?

— Не трогай его, Дэн! — крикнул кто-то.

— Ах, вот как? А знаешь, что он мне все зубы выбил? Это был тот, кого я сбил с ног.

— У него кулаки, как копыта у мула из Ти?пперэри. Видал ты, как он мне врезал?

Они захохотали, и кто-то сказал:

— И врежет ещё, когда встанет. Как ты там, в порядке, сынок?

Этот был молодой с кольцами в ушах. Он наклонился, оттащил своих людей и поднял меня на ноги, остальные держали меня сзади. Он стоял смело и весело, уперши руки в бока, а я смерил его взглядом, ибо ветерок донёс до меня приближающийся стук копыт.

— Приносим извинения за грубость, Риган, но ты тоже не очень-то приветлив.

Он нагнулся, поднял мою шпагу и подал её мне; меня отпустили.

— Мсье Пуанкаре велел тебя взять, и мы тебя взяли. На тебе ни царапинки, так что не говори о нас дурно, когда будешь ему докладывать, а то он нам задаст.

Мсье Пуанкаре?! Это имя прозвучало для меня музыкой. Он был другом моего отца; француз, лучший, насколько я знал, фехтовальщик во Франции, он был связующим звеном между ирландцами, готовящими восстание, и самыми известными людьми в Париже.

— Друг твоего отца, сынок. Теперь ты нам веришь?

— Нет, — отвечал я.

— Что же, веришь или нет, только через десять минут ты со своей кобылой будешь на борту «Руана», что идёт в Ирландию, и благодари свою счастливую звезду за нас, французов и ирландцев. Ибо по дороге в Фишгард тебя поджидают двенадцать — это те люди, что убили твоего отца. Ты бы запросил смерти, парень, среди них трое этих, проклятых гессенцев.

Этот полк отвратительных наёмников, введённых в Ирландию англичанами, ненавидели и проклинали, они были сущим бичом для всего края.

Майя подскакала, и один из них схватил её за поводья со словами:

— Прилив вот-вот начнётся, Майк. Если мы не поторопимся, нам придётся на корабль вплавь добираться. А пароль он сказал? У нас ведь тоже есть права, не забудь.

Я улыбнулся. Хорошо быть среди своих, ирландцев-патриотов; наконец-то я им поверил.

— За Бога, за честь, за Ирландию, — сказал я.

Они окружили меня и, отвернув воротники камзолов, показали мне белые кокарды, а я показал им свою, приколотую к рубахе, — это был знак моей миссии.

— За Ирландию, любимую страну! — вскричал один, и они низко мне поклонились.

Я заметил, что они обвязали копыта Майи мешковиной, ибо они так гремели по каменистой земле, что разбудили бы и мёртвых, и узкой тропой мы спустились по скалистому склону к морю. Я видел, как блестели глаза на их бородатых лицах, слышал, как они тихо переговаривались; их страшили гессенцы.

— Всё в порядке, Риган? — спросил один.

— Да, — сказал я.

И я улыбнулся, глядя ему в лицо. Странный способ праздновать своё семнадцатилетие, подумал я, на борту французского капера,[8] идущего в Ирландию под флагом Пуанкаре, друга моего отца. И с зашитым в седло письмом, которое надо доставить лорду Эдварду Фицджералду, одному из величайших людей Ирландии.

Странно, я не чувствовал страха, только растущее возбуждение.

Меня к этому готовили. Сколько я себя помню, отец вечно разъезжал между Пембрукширом и Ирландией, готовя восстание против английского ига. Подобно ему, я был рождён, чтобы посвятить себя служению своему краю. В географии я не очень-то разбирался, зато хорошо стрелял из мушкета и пистолета; в арифметике я был не силён, зато фехтовать меня обучили в 1797 году во Французской фехтовальной академии, которую одно время возглавлял мой отец.

Сердце моё забилось, когда в просвете меж быстро бегущих облаков внезапно показалась луна и я вдруг увидел на море капер; мне не терпелось подняться на борт и увидеть мсье Пуанкаре, чтобы вместе с ним послужить любимой Ирландии.

Но если б я знал, сколько крови прольётся от Мита до Килдэра, от Уиклоу и до Уэксфорда, я отбил бы Майю у патриотов, и ускакал назад, домой, и сжёг бы письмо к лорду Эдварду Фицджералду, роковое для Ирландии.

«Руан» я узнал тотчас: зловещий, с низкой посадкой, он стоял у заброшенного причала к востоку от пристани; огней на нём не было, только на корме горел фонарь, бросая кровавое пятно света на чёрную воду. Я никогда не встречал Жоржа Пуанкаре, через которого отец держал связь с Французской Директорией, однако я часто видел, как его маленький капер крадётся вдоль пембрукширского побережья, — то выскользнет из-за мыса Святой Анны, то возникнет прямо в Хейвене и следит себе за манёврами британского флота, которым командовал Нелсон. Ибо Ирландии важно было знать местонахождение Нелсона. Для того чтобы французы поддержали Ирландское восстание, высадившись в заливе Бантри, необходимо было точно знать, где находится Нелсон.

Майя, как помнится, скосила на меня глаз, когда матрос повёл её по мосткам, чтобы поставить в стойло, а я спустился вслед за молодым ирландцем-патриотом в каюту на нижней палубе.

— Мсье Пуанкаре, сын Шона Ригана!

— Невредимый? — спросил голос из-за двери.

— С головы ни волоска у него не упало и на теле ни царапинки, а вот у Дэ?на Фэ?рлонга челюсть расшатана, да и у Ми?ка До?йла глаз так заплыл, что ничего не видит.

Раздался оглушительный смех — замок на дверях скрипнул.

— Настоящий Риган, тут не ошибёшься!

Пуанкаре распахнул дверь, протянул мне руку, широко улыбнулся. Человек крупного сложения, лицо смуглое, на щеках шрамы от сабельных ран. Отец говорил, что он — наш лучший агент во Франции, к тому же богат от рождения; наследник аристократического рода, он считался лучшим фехтовальщиком в Париже, хотя и был, как ни странно, левшой. И хоть я обучался в Академии фехтования в Париже, я его никогда не видел; правда, о его искусстве ходили легенды. Многие пали от его руки, сказал мне однажды отец, но все были убиты в честном поединке, и он никогда не затевал ссоры сам. Страстный поклонник генерала Бонапарта, он посвятил себя делу Ирландии.

• Предыдущая
• 4/22
• Следующая