Выбери любимый жанр

Сочинский вариант - Михеев Михаил Петрович - Страница 28


Изменить размер шрифта:

28

— Нет, не хочу!

Вероятно, это прозвучало у меня излишне категорично, и подполковник Григорьев глянул на меня понимающе, с сочувствием.

— Надоели, чувствую. Вам, молодой женщине, и с этим жульем возиться. Уж на что я — старый зубр, привык вроде, а тоже временами устаю навоз разгребать. Ведь этот навоз куда гаже настоящего. На том — хлеб, цветы вырастить можно. А на этом? Послал я копии допросов Приходько, пусть покажет мамочке, посмотрит она, какое добро вырастила. А если говорят, что дочь характером чаще всего в отца, то, надо полагать, и Щуркин такого же поля ягода…

Он проводил меня до дверей.

— Привет сердечный вашему начальнику передавайте, как водится… И знаете, нравится мне, что Башков согласился с вами вернуться. Что там дальше будет — не знаю. Но вот сейчас, сам, без конвоя!… Рассказывать буду — не поверят. Фантастика!…

В Адлеровский аэропорт меня отвез, конечно, все тот же Ковалев.

Перед зданием аэропорта он, вдруг притормозив, свернул в аллейку, за пышные кусты какой-то незнакомой мне южной растительности. Я не поняла.

— Сидит!— сказал Ковалев.

— Кто сидит?

— Взгляните вон туда, за кустики.

Я выбралась из машины. В отдалении на скамейке, подняв воротник пальто, нахлобучив серую шапку, одиноко сидел Башков. Хмурый, неподвижный. На других скамейках сидели люди по двое, по трое, с ним же рядом никого не было.

— Не буду вас провожать,— сказал Ковалев.— Еще застесняется.

Я взяла с заднего сиденья свой «диккенсовский» чемоданчик. Ковалев достал из кармана «Паркер», с которым я ходила в комиссионный магазин.

— От доктора Ватсона,— сказал он.— На память!

Говорят, слово «да» имеет в произношении куда меньше интонаций, нежели слово «нет!». Хорошие чувства тоже выражаются малым запасом слов.

— Спасибо! Большое спасибо вам за все…

Что еще я могла сказать лейтенанту Ковалеву? А он улыбнулся, тронул машину и исчез из моей жизни — может быть, навсегда,— хороший человек, лейтенант Сочинского отделения ОБХСС — Ковалев…

В самолете мы сели на свои места, согласно купленным билетам: Башков — у борта, я — с краю. За дорогу несколько дежурных, ничего не значащих слов. Он уже не разговаривал со мной — видимо, ему было не до того. Он даже не глядел на меня. Как и в аллее на скамейке, сидел сосредоточенный, отстранившийся. Иногда возился в кресле, устраиваясь поудобнее, и опять неподвижно замирал, уставясь в спинку переднего кресла.

Я не вызывала его на беседу, предоставив ему держаться, как он хочет. Даже пробовала задремать.

В Оренбурге самолет делал посадку. Пассажиров попросили пройти в аэровокзал. Когда объявили продолжение рейса, я оказалась в самолете одной из первых, села на свое место, откинулась на спинку сиденья и вдруг забылась в каком-то тревожном полусне. Очнулась, когда взревели моторы, самолет готовился к взлету. Двери были уже закрыты, зажглась надпись: «не курить…»

Место рядом со мной было пустым.

«Ну и черт с ним!»— ожесточилась я. Нервно и зло застегнула ремни. Опять закрыла глаза.

— Вам плохо?

Возле меня стояла стюардесса.

— Нет, спасибо…

Стюардесса улыбнулась и прошла мимо.

Я опять закрыла глаза. Услыхала, как кто-то тяжело подошел ко мне.

— Давно вошел,— сказал Башков.— Увидел, что спите, решил не беспокоить. Занял чье-то пустое кресло. Позвольте, я сяду на свое место. Устали?

— Немножко.

— Крепкие у вас все же нервы, Евгения Сергеевна.

— Если бы. Уснуть не могу.

— Я мешаю?

— Нет, не вы. Мысли о вас мешают.

За иллюминатором самолета внизу виднелась белесая туманная муть. Мы пролетели, наверное, с полтысячи километров, когда он опять заговорил:

— Благодарен я вам, Евгения Сергеевна,

— Это еще за что?

— За то, что не спите из-за меня. Думаете про меня. Не важно, что думаете, важно, что про меня. Вы — единственный человек, который думает обо мне.

— Ваша жена тоже думает.

— Жена… Жена — это совсем другое, она по-своему думает. Обязанность ее такова.

Я хотела сказать, что и моя обязанность такова, но промолчала, он тоже замолчал, отключился. До самого Новосибирска мы не произнесли ни слова. Когда самолет уже сел и очень долго подруливал к своему месту, разворачивался, Башков выпрямился. Я почувствовала, что он глядит на меня, но упрямо не поворачивалась к нему. Он сказал:

— Я могу уйти, Евгения Сергеевна…

Он не спрашивал разрешения, он как бы напоминал мне об уже разрешенном, договоренном.

— Идите…

— Мне хочется быть честным перед вами…

— Вы бы лучше постарались быть честным перед всеми. Что это за выборочная честность? Впрочем, ваше дело. Не буду вас уговаривать. Мне просто по-человечески вас жалко. Не сегодня — завтра вас обложат, будут брать, как медведя в берлоге… Ведь рано или поздно вам придется…

— Не придется!

Я пристально посмотрела на него.

— Я серьезно, Евгения Сергеевна. Без рисовки…

— А ну вас!…

Я отвернулась и закрыла глаза. Слышала, как пассажиры потянулись к выходу.

Я сидела и ждала, когда он уйдет.

Видимо, запасы моей нервной энергии подходили к концу. Я боялась, что из-за какого-нибудь пустяка я сорвусь и даже расплачусь по-бабьи тут же, в самолете, а потом никогда этого себе не прощу.

Он повозился, встал, тихо произнес:

— Спасибо вам.

Я не шевельнулась.

Не открыла глаз, не ответила ничего. И он ушел. Я осталась сидеть.

Знала, что мне нужно быстрее покинуть самолет и с первого автомата позвонить, чтобы срочно гнали «оперативку» к аэропорту, что нужно обо всем сообщить полковнику Приходько… а я все сидела, будто ждала какого-то чуда…

— Что с вами?

Я открыла глаза. Опять она — стюардесса.

— Простите, зазевалась.

Я встала.

Стюардесса опять улыбнулась, подняла с полу листок бумаги, сложенный вчетверо.

— У вас упало что-то.

— Это, кажется, не мое.

— Бумага лежала у вас на коленях.

Я развернула листок. И увидела длинный столбик цифр. Номера, даты, суммы в рублях. Не сразу поняла, что это такое.

Стюардесса вопросительно глядела на меня.

— Да, вы правы,— сказала я.— Спасибо. Это не мое, но это написано для меня.

4

Город встретил пронзительным ледяным ветром, проникавшим в рукава и за воротник куртки. Колючие снежинки пополам с песком больно хлестали по щекам, песок хрустел на зубах. С аэровокзала позвонила Борису Борисовичу, мне никто не ответил.

Зато Петра Иваныча, приехав, застала дома.

Обрадовался он мне очень. Помог снять мокрую куртку, разыскал и принес мои шлепанцы. Терпеливо ждал за дверью, пока я переодевалась, и с трудом расстался со мной, когда я направилась в ванную.

Увы! горячей воды не оказалось.

— Только что была,— оправдывался Петр Иваныч.— Это наши отопленцы мудрят, чтоб им пусто было. Готовятся, видите ли, к зимнему сезону, линии проверяют, паразиты… Но я могу предложить лучший вариант. Загодя подумал.

— Какой же? Согреете чайник и вымоете меня в тазике?

— Да…— вздохнул он.— А ведь совсем недавно я мыл в тазике свою дочь. Ей сейчас столько же лет, сколько вам. Господи! всего четверть века тому назад. Как жаль, что вам не два года…

— Мне тоже жаль.

— Вот я и предлагаю вам грандиозное мероприятие, для оздоровления вашего тела и души.

Петр Иваныч достал из тумбочки березовый веник.

— Это еще что?

— Не видите — веник, березовый.

— Это я вижу. А что с ним делать?

— Удивительно бестолковая девчонка. Забирайте веник и идите в баню.

Я бог весть сколько лет уже не была в бане, никогда не парилась, вообще представляла это только по кинокартинам. Но… баня так баня! Все равно горячей воды не было, а вымыться и погреться мне было необходимо.

В бане я по инструкции Петра Иваныча распарила в кипятке веник и вошла в парную. На верхней полке какая-то любительница усиленно хлестала себя по спине.

28
Перейти на страницу:
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело