Сочинский вариант - Михеев Михаил Петрович - Страница 19

• Предыдущая
• 19/33
• Следующая

В комнате послышались торопливые шаги, что-то стукнуло, зашуршало.

Затем дверь открылась.

Невысокая тоненькая девушка, в шелковом халатике, наскоро наброшенном, поясок завязывала уже в дверях. У нее были черные волосы до плеч, красиво посаженная головка, и вообще она хорошо бы смотрелась — ее портили маленькие прищуренные глазки и тонкие холодные губы. Можно было не спрашивать — это была Эмилия Щуркина и никто более. Кроме того, я же видела ее на фотографии.

Халатик на ней — насколько я разбиралась как товаровед — был, похоже, японский, стоил дорого и, конечно, был куплен не на студенческую стипендию.

— Здравствуй, Милочка!

— Здравствуйте…

— Приехала к тебе от мамы.

Я сразу перешла на «ты», считая, что такое обращение придаст большую непосредственность нашему последующему разговору.

Я ожидала, что она удивится,— и ошиблась.

— Проходите!— сказала Милочка.

В небольшой чистенькой комнатке стояли две кровати. Нетрудно было догадаться, на какой спит Милочка. Если одна кровать была застелена серым «казенным» одеялом, то вторую покрывал дорогой шерстяной плед, а подушку — кружевная накидочка. Накидочка сдвинулась набок, а подушка выглядела так, будто под нее что-то засунули. Это «что-то» и сейчас лежало там — из-под подушки торчал белый матерчатый уголок. Вернее всего, она «что-то» примеряла перед моим приходом, она и сейчас выглядела несколько смущенной, я чуть подивилась такой застенчивости.

Я присела на стул возле ободранного письменного стола с грубо намалеванным на дверке инвентарным номером — на этот счет у всех завхозов привычки одинаковы, могут написать свой номер на передней стенке полированного шкафа.

Милочка устроилась на кровати. Когда я повернулась к ней, подушка была уже поправлена и из-под нее ничего не торчало.

Я еще раз удивилась. Пожалуй, мне нужно было тогда поменьше удивляться…

— Как дела у моей мамы?

Вопрос был, что называется, «нейтральный», я ответила так же:

— Видела ее два дня тому назад.

— У нее… надеюсь, все хорошо?

Я внимательно посмотрела на Милочку, она тут же застенчиво опустила свои мышиные глазки. Но вот здесь-то она уже не могла меня обмануть. Унаследовав от отца его внешность, она еще не успела развить врожденный актерский талант. Это приходит не сразу, а в процессе практики. Врать тоже нужно уметь. Нигде и никому, пожалуй, так много и изобретательно не врут, как на допросах следователю ОБХСС. За время практики по следовательской работе я такого вранья и сама успела наслушаться достаточно. Несомненно, Милочка уже что-то знала о своей матери, во всяком случае, о ее аресте и следствии. И сведения эти получила от своего отца, хотя он и уверял меня, что дочери незачем это все знать. Более того, у меня появилось убеждение, что мой приход ее тоже не удивил, а вот об этом ее мог предупредить только «солидный гражданин из порта, с большим портфелем».

Почему Владислав Витальевич так воспротивился поначалу моему намерению встретиться с его дочерью, а затем и сам прибежал к ней, чтобы предупредить ее об этом?

Несомненно, у него были на это какие-то важные причины.

И я пожалела, что заранее сказала ему о своем желании увидеть его дочь. Приди я неожиданно, возможно, я узнала бы больше. Теперь было уже поздно. «Ревизия, о которой предупредили, обычно не находит ничего!»

Когда я шла сюда, я не собиралась посвящать Милочку во все подробности. Какой бы плохой Аллахова ни была, она была ее мать. И заботилась о дочери, как могла. И дала ей все, что могла дать,— деньги и вещи, обеспеченную бездумную жизнь. Большего она дать ничего не могла, потому что у нее самой больше и не было ничего. Ни моральных, ни нравственных начал. Я надеялась, что «разумное, доброе, вечное» как-то еще могло отложиться в сознании дочери благодаря школе.

Нет, и этого я не заметила.

Воспитывать Милочку было уже поздно.

Но правду я ей должна сказать. Пусть знает, куда приводят кривые дороги, по которым пошла ее мать.

— Я встречалась с твоей мамой у следователя.

Милочка удивленно вскинула глазки, на этот раз у нее получилось даже вполне натурально, но я уже не верила ничему.

— Твою маму арестовали за хищение народного имущества. Идет следствие. Когда оно закончится, твою маму будут судить. Будут очень строго судить. Ей могут дать лет десять, а то и пятнадцать лишения свободы.

— Ужасно…

— В колонии строгого режима, без свиданий, без амнистий, без передач.

— И ничего нельзя сделать?

Я опять взглянула на Милочку, но она уже не смотрела на меня. Она перебирала тоненькими пальчиками складки халатика из блестящего японского шелка и не поднимала глаз.

«А что если…» — подумала я.

— Твоя мама считает, что ей еще можно помочь. Только нужны деньги. Очень много денег. Десять—пятнадцать тысяч рублей.

— Так много… Где же их взять?

— Твоя мама направила меня к твоему отцу. Он сказал, что поищет. Может быть, и найдет. Он обещал мне позвонить.

— Когда? — быстро спросила Милочка.

— В субботу.

Я пристально смотрела на Милочку, но она по-прежнему не поднимала на меня глаз. Она была достойная дочь своего отца, я уже ничего не могла разглядеть на ее лице.

Делать мне здесь больше было нечего. Я могла спросить, был ли у нее Владислав Витальевич, но уже знала, что она соврет.

— Ты помнишь это кольцо?

— Конечно. Это кольцо мамы, папа подарил ей на день рождения.

О кольце предупредить Милочку Щуркин не успел. Я сняла кольцо с пальца.

— Я передам его тебе. Дай-ка мне руку, а то сама можешь не надеть. Нет, не правую, это еще не обручальное.

Кольцо плохо держалось на тоненьком пальчике. Милочке пришлось сжать руку в кулачок.

— Носи и вспоминай почаще о своей маме.

Она проводила меня до дверей.

Пройдя коридор, я быстро обернулась. Притворив двери, она смотрела мне вслед, как бы желая убедиться, что я действительно ухожу.

Так зачем же к ней приходил Владислав Витальевич?…

Дома у Ирины Васильевны был гость.

Я услыхала его прежде, чем увидела. Они беседовали о прошлогоднем осеннем сезоне, и, думаю, не только я, но и жители соседних домов могли быть в курсе их разговора.

Когда я открыла калитку, они сидели на крыльце. Это был молодой мужчина самой курортной внешности, томный и вкрадчивый, в замшевой куртке и вельветовых шортах, со сверкающей впереди застежкой-молнией.

— Мой прошлогодний жилец,— представила его Ирина Васильевна.

Он назвал имя, я не стала его запоминать. Ирина Васильевна собиралась было устроить коллективное чаепитие, молодой человек с готовностью её поддержал, с надеждой поглядывая на меня. Я не возражала бы против стаканчика чайку с домашним вареньем, но без добавления к этому еще и молодого человека в вельветовых шортах.

По примеру лермонтовских барышень сослалась на больную голову и прошла к себе.

Ирина Васильевна проводила гостя до калитки, но и оттуда я слышала их разговор… тут позвонил Ковалев и, не вдаваясь в подробности, сказал, что подъедет к столовой. «Есть новости!» — добавил он.

По своему, пусть небольшому, опыту я уже знала, что когда в нашей работе появляются новости — это, чаще всего, плохие новости.

К столовой я прибыла раньше, чем Ковалев.

Он приехал на такси, я побыстрее забралась в машину, удачно опередив многих желающих. Ковалев свернул в первый же переулок и выехал на малопроезжую улицу. Он не торопился начинать разговор, но по его лицу я уже догадалась, что предчувствия меня не обманывали.

— Да говорите, что случилось! — не выдержала я.— Георгий Ефимович сбежал?

— Нет, Георгий Ефимович сидит, как мышь в норе.

Других несчастий вроде у меня не предвиделось, я несколько успокоилась.

• Предыдущая
• 19/33
• Следующая