Летописец - Вересов Дмитрий - Страница 50

• Предыдущая
• 50/76
• Следующая

«Что же ты такое знала, Дана? Чему была свидетелем? И по какой причине решили, что ты свидетель опасный? — вопрошал академик фотографию жены после похорон. — Если тебя спросить, ответила бы ты сама на этот вопрос? Что за не устаревающие сведения оказались в твоем распоряжении? Кому бы они навредили, проговорись ты ненароком? Приобщение к некоторым тайнам смертельно. Такие тайны, даже если они мумифицированы, рано или поздно вдруг начинают разлагаться, накапливать трупный яд, привлекать стервятников. Поэтому источник тайных сведений должен быть… уничтожен. Дана, Данечка. Секретный сотрудник. Мне было хорошо с тобою и надежно».

Аврора, которую неожиданная смерть матери потрясла, решила, что замуж выйдет не раньше чем через год. Такой срок траура она установила для себя. И этот срок истек наконец. И Аврора, с живыми бутонами в роскошной «бабетте», в полуприлегающем кремовом платье до колена, в шелковых перчатках, расписывалась в книге регистраций гражданского состояния (или как там эта книга называется). После нее расписывался Михаил и выронил от волнения ручку. Потом по распоряжению торжественно надутой загсовской тетки они обменялись кольцами, но целоваться при тетке не стали, а лишь улыбнулись друг другу. И Аврора прошептала Михаилу на ухо, что, если они сейчас же не уйдут, она этой индюшке язык покажет, и будь что будет.

Потом были хлопоты по обмену квартир, их необходимо было соединить в одну. Им удалось обменяться на Васильевский, и они поселились неподалеку от отца Авроры, на том участке 3-й линии, что между Большим и Средним проспектами, в одном из бывших купеческих особняков.

«А сегодня в Ленинграде состоялось торжественное открытие нового моста, названного мостом Александра Невского. Мост был построен по проекту института „Ленгипротрансмост“, — читала дикторша с прелестным, но слишком строгим, лишенным мимики лицом и залитой лаком прической. — Это передовое достижение отечественной науки. При создании моста были применены технически сложные и экономичные конструкторские решения. Впервые стальные тросы были проложены не внутри бетонной конструкции, а снаружи, что является новым словом в мостостроении. Создатели моста будут представлены к правительственным наградам. Среди награжденных…» Далее были названы имена и фамилии тех, кто руководил строительством нового моста, в том числе и имя Михаила Александровича Лунина.

Михаил хмуро смотрел семичасовые новости по первой программе и растирал пальцами переносицу, стараясь не выплеснуть раздражение в окружающее пространство.

— Поздравляю, Миша, — сказала Аврора и положила руки ему на плечи. — «Трудовое Красное Знамя»?

— Да, наверное, — неохотно ответил Михаил.

— Ты не рад? Почему? Или пока лучше не спрашивать?

— Не рад и не доволен. Извини, что ворчу. Я с ними ругался, ругался, а потом плюнул. Все равно не слушают и гнут свою линию. Я со своей стороны делал все, что мог, выкладывался по полной. Но делото в проекте. То есть он, конечно, чертовски смелый. И экономичный, видите ли. Тросы снаружи.

— Это плохо?

— Экономично, видите ли, — раздраженно повторил Михаил. — Легче и быстрее тянуть. Только через год максимум они провиснут, и подтягивай их потом. Все время и постоянно. Да и бетон я недолюбливаю еще со студенческих времен. Мертвый материал. И будет благополучно разрушаться, потому что гидроизоляция, по-моему, не ах. Да что теперь. Дело сделано, ленточка перерезана. Скоро трамваи пойдут.

— Ну и не грусти. Давай лучше подумаем, где будем встречать Новый год. У папы не получится. Его пригласили в Москву, во Дворец съездов. Там елка для самых взрослых. Говорят, будут в подарок ордена раздавать. А мы как?

— Не рано ли об этом думать, Аврора? Впрочем, знаешь, никуда я не хочу. Лучше дома, с детьми. А еще лучше — на дачу. Подальше от пьяного соседушки-дворника и его «придворных» дам. Детей нарядим кем-нибудь. Помнишь елку в Зеленогорске?

— О, я да не помню! А уже почти три года прошло. Только не знаю, захотят ли мальчишки наряжаться. Большие уже. А еще вот что: я хочу взять билеты в цирк на посленовогоднюю неделю. И не говори мне, что ты не пойдешь. Там большая программа, будут слоны-ы-ы, львы-ы-ы, ти-и-игры, кло-оу-ны и Игорь Кио.

— Почему Игорь? Он, по-моему, Эмиль, — удивился Михаил.

— У него брат Эмиль и отец Эмиль, он недавно умер. А Игорь с этого года выступает с программой отца. В его память, должно быть.

— А без Кио никак нельзя? — состроил кислую гримасу Михаил. — Все эти штучки. Любой современный грамотный технарь вычислит на раз.

— Какое счастье, что я не грамотный технарь, а физик-теоретик. Якобы. А на самом деле, скорее, отдельская секретарша-машинистка. И еще самоотверженная мамаша двоих детей. Поэтому Кио посмотрю с удовольствием. А ты потерпишь, — веселилась Аврора.

— Ладно, ради клоунов. Кто там нынче?

— Карандаш с Манюней из Москвы приехали. Как тебе?

— Уже хорошо. Он очень славный, и Манюня тоже. А Олег Попов?

— Ну ты и жадина. Всех тебе подавай. Будут еще двое разноцветных коверных, чтобы создать контраст черному, как грач, Карандашу.

— Что ж, в цирк так в цирк, — вздохнул Михаил, а потом добавил, удивленно посмотрев на Аврору: — А знаешь, какая мне мысль пришла сейчас в голову? Я с того момента, как с тобой познакомился, сам снова стал ребенком, начал жить заново. Нет, ты не смейся. Я не в том смысле — метафорическом. Я. Нет, ты смеешься все-таки! Я в буквальном смысле. Я словно родился в том столкновении на горке, мир перевернулся, когда мы все полетели кубарем, и мы попали совсем в другой мир, где мы — другие. И вот скоро мне исполнится три года.

— Мне, знаешь ли, тоже, — подхватила Аврора и загрустила: — Нам бы еще маму, сиротинушкам. Только ты мальчишкам не говори, что нам всем по три года. Может быть, они и поверят, что мы с тобою неразумные трехлетки, и тогда станут воспитывать. А что касается их, то — дудки. Они не позволят записывать себя в ясельники. Второклассники как-никак. Взрослые октябрята, смелые ребята.

Руки у Антоши Фокусника, то есть Антуана Ришаровича Баду, были золотые, на удивление ловкие, а язык длинный. За что и пострадал в свое время, как он говорил. «Казус», — говорил он и разводил руками. Он, правда, на всякий случай умалчивал о деталях казуса.

Ровесник века, петербуржец-петроградец-ленинградец Антуан, сын французского повара, имевшего ресторацию в Петербурге, давно, сразу после первой и последней в своей жизни отсидки, на всякий случай затаился в уральском городке да так и остался там. Он уже лет тридцать числился завхозом в городской больничке, а на самом деле выполнял обязанности слесаря, электрика, водопроводчика — кого придется — под крылом многотерпеливой Ксении Филипповны Долинской, главврача и заведующей в одном лице. А на войну его не взяли в связи с болезнью почек, заработанной в лагере.

У завхоза-слесаря в трехэтажной больничке не слишком маленького и не слишком большого районного центра под названием Среднехолмск работы было не особенно много, поэтому он подрабатывал везде, куда звали, а также служил порученцем у Ксении Филипповны. Многотерпеливой, как уже говорилось. Потому что творческое начало у Антуана Ришаровича непрерывно бунтовало, требовало выхода. Энергией он был наделен — на троих бы хватило. А выливалось все это в «казусы».

Понаделал, например, Антоша на досуге бумажных цветов, сплел из них веночки и украсил ими больничные стерилизаторы. И если б просто возложил веночки, а то ведь припаял к никелированным ящичкам, похожим, по его мнению, на гробики, по четыре петельки и продел веночки и еще закрепил проволокой. «Казус вышел, Ксения Филипповна! Я же от всей души. Кгасота, как сказал Лев Маггагитович, актгиса Ганевская, — великая сила!»

• Предыдущая
• 50/76
• Следующая