Летописец - Вересов Дмитрий - Страница 23
- Предыдущая
- 23/76
- Следующая
Рудька в Лидочке тоже поначалу увяз было, да получил отлуп, но не загоревал, а задумал свести с Лидочкой Мишку Лунина, потому что был не только предприимчив, но и наблюдателен и заметил, что Лидочке Мишка во как нужен — как свежая кровь вампиру. Рудька Мишке и намекнул: будь, гвардеец, посмелее, погляди на девушку, скажи пару нежных словечек, девушка-то ждет.
И Миша стал искать предлог к душевному разговору. Только институтская обстановка к такого рода мероприятию не располагала, потому что Лида попала в ту самую привилегированную «математическую» группу и на занятиях они редко пересекались, а встречались, в основном, как корабли в море, идущие встречными курсами: «привет», «привет» в коридоре на противоходе, и разминулись, разошлись, каждый в свой порт назначения. Она — в Комсомольскую аудиторию на занятия по матричным методам быстрого счета, а он — в зал Николаи на семинар по экономике строительства.
Лида сама сделала первый шаг к более тесному знакомству. Как-то раз теплым паутинно-золотым днем позднего сентября она подошла к Михаилу и спросила его, не составит ли он ей компанию. Не претит ли ему роль, как бы это сказать, благородного кабальеро, сопровождающего прекрасную даму на концерт Вертинского? Великий Пьеро дает всего один концерт в Доме ветеранов сцены, а билеты, так уж повезло, уже есть. А тот, кто достал билеты (ее дальний родственник, что-то вроде четвероюродного кузена), так уж повезло, заболел, бедняжка, горлышко простудил, скушав мороженого в ее обществе, а ему горлышко беречь надо, так как он оперный тенор. По этой причине она сама имеет право выбрать, кого ей пригласить с собою, и приглашать человека не интересного ей она бы не стала. Вот так.
Миша не стал спрашивать, почему бы ей не пригласить в сопровождающие, скажем, Кирюшу Тягунова, известного любителя такого рода вычурных песенок, или признанного красавца Илью Подорожного. Он не стал спрашивать — по ее вполне откровенному взгляду и так все было ясно, к тому же и Рудольф Всезнающий намекал. И он выразил готовность сопровождать «прекрасную даму», а также благодарность за то, что выбор пал именно на него. Вечером в воскресенье Миша купил на Кузнечном рынке поздние пригородные астры и отправился дальше, на угол Литейного и Чайковского, где они с Лидой договорились встретиться перед концертом. Оттуда пешком отправились на Петровский остров, где на берегу Малой Невки среди лип и кленов находился Дом ветеранов сцены.
Михаил и Лида сидели в пятом ряду правее центра. Отсюда поседевший и редковолосый маэстро наблюдался в трехчетвертном ракурсе на черном фоне рояльного крыла. Он давно уже не выступал костюмированным, этого и не разрешили бы, но маэстро со временем попросту перестал нуждаться в гриме. Фрачная пара, стоячий воротничок с отогнутыми уголками, белый галстук-бабочка, зализанные остатки волос… Собственно, что такого? Вполне традиционный облик как для сцены, так и для приема в каком-нибудь посольстве. Кроме того, разочаровывала старческая уже расплывчатость черт. Но высоко взлетающие брови, совершенная графика замкнутого орнамента ушной раковины, многозначительный иероглиф узкого, длинного рта, утверждающая вертикаль средней линии носа — все это осталось от Пьеро, а белые манжеты на черном фоне в движении своем рисовали набегающие складки широких рукавов всегда печального клоуна. И руки. Руки играли со светом и тенью, с белым и черным, руки комкали сгустки тьмы, ловили и рассеивали свет электрических звезд. Руки оправдывали нарочитую манерность пения, культивированную картавость, частую капризность интонации. Кисти рук взлетали в поднебесье, падали с высоты, умирая в нисходящем полете; оживали и распускались экзотическим цветком в ожидании небесной благодати; в отрицающем веерном движении напрягались до струнной дрожи; увядали от внезапно осознанной поруганности чувств; трепетали влюбленной стрекозкой; сплетались ласточкиным гнездом; волновали черный водоем сцены, то пуская мелкую рябь, то поднимая штормовые волны. Вертинский пел в дуэте со своими руками.
Михаил почти и не слушал. Почти не слушал даже и тогда, когда маэстро вдруг обернулся в его сторону и, глядя сквозь него невидящим сценическим взглядом, запел:
Миша почти не слушал, а лишь следил за мистерией рук и внезапно почувствовал, насколько он неуместен здесь в своей гимнастерке и орденах, насколько неуместна здесь благоухающая «Персидской сиренью» Лида.
Немного ощипанные за время концерта Мишины астры Лида бросила на сцену, под ноги Вертинскому, и он склонился, поднимая их в смиренной благодарности. Но смиренность его была столь изящна, что не оставалось сомнений в ее отрепетированности, привычности, и Михаилу этот пируэт с поклоном, с прижатыми к груди цветами показался насмешливо-ироничным, снисходительным. С такой снисходительностью обходятся с ряженными в карнавальные костюмы детьми, делая вид, что не узнают их, и дурашливо пугаются Митеньки в плюшевой медвежьей шкуре, удостаивают почестей Милочку в наряде принцессы, насыпают драже в колпачок гномику Сереженьке, щекочут картонное ушко пискляво мяукающей киске Ларочке.
Возвращались с концерта пешком. На Тучковом мосту плескался ветер с залива. Лида безуспешно пыталась одновременно поплотнее запахнуться в жакет, подколоть волосы и удержать взлетающую юбку. Миша обнял девушку, заслоняя ее от ветра. Так они и шли, обнявшись, изучая друг друга на ощупь: через Тучков, по 1-й линии Васильевского острова, мимо университета и Кунсткамеры, через Дворцовый мост, где порывы ветра стали чуть ли не ураганными; потом по улице Халтурина, пахнущей бакалеей и булочной на углу Запорожского переулка, потом наискосок по мертвенно-розовому при свете фонарей хрустящему песку Марсова поля, через крутой мостик Лебяжьей канавки, мимо зыбкого пространства Летнего сада, по Пестеля до Моховой, а потом налево, на Чайковского, к дому Лиды.
У Летнего сада случился страстный поцелуй, которого не могло не случиться, потому что изгиб Лидиного бедра, приспособившись за время пути к амплитуде их совместных движений, вдруг по-особому удобно стал лежать под Мишиной рукой. В поцелуе Михаил немного потерял контроль над собой и прижал Лиду к ограде, так что ее шелковые чулочки порвались о цокольный камень, а задравшаяся не без Мишиной вины юбка обтерла запыленный лик одной из Медуз, гнездящихся на решетке. Лидочка целовалась умело и безо всякого стеснения прижималась к Михаилу, а потом, опять-таки нисколько не стесняясь, стянула изорванные чулки и опустила их в урну рядом с Медузой, точно жертву принесла. Потом подобрала липовый тусклый лист — кособокое сердечко, засунула в карман жакета и сообщила:
— Это на память. В книжке засушу.
— Рассыплется, и труха будет, — буркнул заведенный Михаил.
Лида посмотрела понимающе, выгнула губы луком и вдруг пообещала:
— Я, Миша, не буду тебя долго мучить. Но немножко-то можно, а? Хочешь, я тебе за мученья курсовой проект рассчитаю по матричному методу? Мне ничуть не сложно. Хочешь?
— Сам рассчитаю, — почти разозлился Михаил.
— Умница, — обрадовалась Лида, — потому ты мне и нравишься, такой взрослый и самостоятельный. А еще мне понравилось с тобою целоваться. Ммм! Ты не бойся, прижимай покрепче. Все, что могло порваться, уже порвано. Выброшено и забыто. Миша-а-а.
Прижимать крепче Миша не стал, и Лида, посмотрев через плечо с понимающей насмешкой, взяла его под руку и повела к дому. Они вошли в освещенное парадное, миновали пожилого охранника в форме и поднялись на второй этаж к квартире.
- Предыдущая
- 23/76
- Следующая
