Горбачев и Ельцин. Революция, реформы и контрреволюция - Млечин Леонид Михайлович - Страница 63

Помощник Горбачева Георгий Шахназаров вспоминал, как сильно на него подействовала речь Бориса Николаевича:

«Публично покаявшись в том, что не нашел смелости выступить против благоглупости брежневского режима, Борис Николаевич сразу перешел в разряд деятелей общенациональных. Так непривычно, так дико было слышать подобные признания с высокой съездовской трибуны, что свердловский первый секретарь покорил сердца многих, истосковавшихся по искреннему, идущему от сердца слову. К тому же могучее телосложение, благородная седая шевелюра, открытый взгляд выразительных серых глаз, горделивая осанка — все это производило отрадное впечатление. Женщины были покорены, мужчины не скупились на похвалы…

Сам я, не скрою, с восторгом выслушал его выступление на съезде и уже в первом перерыве, обсуждая услышанное с коллегами, высказал мнение, что Горбачев получил сильного союзника, который может быть использован как своего рода “таран” демократических реформ…»

Ельцин мог выступать более напористо и смело, а Горбачеву оставалось следить за реакцией общества и либо поддержать смельчака, либо пожурить за излишнюю прыть. В таком тандеме они могли бы продержаться долго. Однако скоро выяснилось, что Ельцин не намерен играть роль «горбачевского авангарда» и будет добиваться собственного места на политическом олимпе. Одновременно выявился его стиль как политического деятеля — резкие неожиданные шаги, нежелание идти на компромисс, готовность рисковать, ставить все на карту, чтобы «снять весь банк».

Весь первый месяц работы в горкоме Ельцин провел в поездках по городу. Это было нечто небывалое для Москвы. Первый секретарь побывал на Петровке, в главном управлении внутренних дел, а потом поехал на один завод, на другой, третий, четвертый… Он заходил в магазины, столовые. Интересовался зарплатой, жилищными делами, детскими садами, пионерскими лагерями. Спрашивал не просто так: просьбы, которые мог исполнить, выполнял. Если обещал открыть в новом районе магазин или пустить дополнительный автобус, то делал. Теперь, когда магазины открываются в силу экономической потребности, а не решением горкома, его усилия вызывают, наверное, улыбку, но тогда все это нравилось.

Ельцин ездил на метро и в троллейбусе, чтобы увидеть, как в час пик чувствуют себя горожане. Он появлялся в магазинах и спрашивал у продавцов и директоров, куда делись выделенные им продукты. Он сразу стал очень популярен. Совсем не походил на других партийных чиновников.

Борис Николаевич сократил ввоз рабочей силы — лимитчиков. Столица и без того перегружена, говорил он, пусть предприятия повышают производительность труда. Открылись полторы тысячи новых магазинов, стали проводить торговые ярмарки. Первый секретарь устраивал в городе «санитарные пятницы» — выгонял чиновников убирать улицы.

Люди жаждали обновления, и он пытался очистить партийный аппарат от гнили и вообще преобразовать его. Москвичи увидели в нем искреннее желание улучшить их жизнь. Хотя было и другое — он хотел отличиться, доказать, что способен изменить жизнь в городе.

Ельцин провел кампанию по искоренению семейственности в кадрах министерства иностранных дел и министерства внешней торговли. Он требовал, чтобы в элитарный мидовский Институт международных отношений принимали не только детей большого начальства, и вообще обещал добиться справедливости при приеме в столичные высшие учебные заведения. Став президентом, Борис Николаевич уже не будет так строг к родным и родственникам. Как минимум его собственная семья приобретет невиданное влияние на государственные дела.

Известный артист Леонид Сергеевич Броневой вспоминал, как он участвовал в правительственном концерте в Кремлевском дворце съездов, читал «Стихи о советском паспорте» Маяковского. После концерта за кулисы пришел первый секретарь горкома Ельцин. Кто-то из артистов Свердловского хора спросил его:

— Борис Николаевич, как вам тут, в Москве?

Он махнул рукой:

— Даже не спрашивайте!..

Повернулся к Броневому:

— Вы — сибиряк?

— Можно сказать — да, работал в Иркутске.

Борис Николаевич повернулся к сопровождавшим его чиновникам из министерства культуры:

— Почему вы не даете людям звания?

А Броневому никак не присваивали звание народного артиста СССР. Слова Ельцина оказалось достаточно. Через несколько дней коллеги уже поздравляли Броневого.

Встреча Ельцина в московском Доме политпросвещения с пропагандистами продолжалась шесть часов. Борис Николаевич говорил очень откровенно и свободно. Такого еще не было.

Ельцина спросили, почему освобожден от должности второй секретарь Октябрьского райкома партии.

— Он снят с работы и получил партийное взыскание, — ответил Борис Николаевич. — Квартиру в многоквартирном доме он отгрохал себе барскую, с персональным камином и персональной дымовой трубой, пронизавшей весь дом. Таким князьям не место в партии! На партработе должны работать кристально чистые люди…

Забавно перечитывать эти слова сейчас, когда новая номенклатура понастроила себе дворцов. Стремление к обогащению, которое стало так заметно при новой власти, естественно, но Ельцин, став президентом, не сделал ничего, чтобы помешать разложению своих чиновников. Даже скорее это поощрял. Во всяком случае за камин в квартире он больше не увольнял.

С горожанами первый секретарь беседовал участливо, интересовался их делами и мнением, не отмахивался от чужих забот. С руководителями говорил жестко. Городская номенклатура, избалованная тихими гришинскими временами, пришла в ужас. Несправившихся Ельцин сразу же снимал с работы. Находил новых, из них тоже немногие уцелели. Он привел в Мосгорисполком Юрия Михайловича Лужкова, который многие годы будет его верным союзником.

Вторым секретарем горкома сделали Василия Георгиевича Захарова, первого заместителя заведующего отделом пропаганды ЦК.

«В январе 1986 года мне позвонили из приемной М. Горбачева и предложили через час явиться к “самому”, — вспоминал Захаров. — Спросил: надо ли взять какие-то материалы? В ответ — нет. Я немало удивился, не каждый день вызывают к генеральному…»

В кабинете генерального сидел Ельцин…

— Ты знаешь, произошла смена руководства в Московском горкоме, — объяснил Михаил Сергеевич. — Борис Николаевич подбирает кадры, в первую очередь секретарей горкома. Он сам хороший хозяйственник, строитель. Но Москва — это столица, здесь огромные культурные ценности, активная культурная жизнь, целая армия работников науки и образования, культуры. Тут нужен не только хороший орговик, но прежде всего умный и опытный идеолог. Борис Николаевич попросил рекомендовать на должность второго секретаря тебя. Для успешной работы на этом посту все у тебя есть: долго и успешно работал в Ленинграде секретарем обкома, ученый — доктор наук, вел идеологию, культуру, науку, образование…

Захаров выразил сомнение:

— Я — ленинградец, а, как известно, между Москвой и Ленинградом всегда было определенное соперничество. Секретарь ленинградского обкома становится вторым секретарем Московского горкома! Никогда ни один ленинградский функционер не был не только вторым, но и рядовым секретарем в Москве. Партийный аппарат — особенно первые секретари райкомов — могут встретить меня не очень хорошо, и это осложнит мою работу в городе.

Горбачев ответил, что Захарова берут не из Ленинграда, а из аппарата ЦК, а это уже другое дело:

— Кроме того, партийный аппарат тебя уже знает, ты часто выступал на активах, собраниях. Мы изучили этот вопрос и уверены, что тебя примут.

Василий Захаров потом поинтересовался у Ельцина, почему тот его выбрал.

— Ты пока не «спаялся», не переплелся с москвичами, — ответил Борис Николаевич.

Говоря это, он характерно вращал руками, как будто в них был шар:

— Ты еще не увяз в московских клановых связях.

«Я не раз мог убедиться в его нерасположенности к московским мифическим или реальным группировкам, — рассказывал Захаров. — Прихожу, бывало, к нему с кандидатурой на замещение какой-то должности, которую должен рассмотреть горком. Он долго читает “объективку”, затем спрашивает: