Мир не меч - Апраксина Татьяна - Страница 7
- Предыдущая
- 7/61
- Следующая
– Нужно чистить синюю ветку. Всю, повдоль.
– Ай, спасибо, хорошо, положите на комод… – напевает Лаан, усмехаясь. Нос у него уже пришел в совершенно нормальный вид – напрасно я думала, что сломан. На этом медведе все заживает, как на… допустим, на собаке.
– Хорошо, скоро займемся.
– Какое скоро? – заводится с пол-оборота ребенок. – Вы туда спуститесь, б… блин!
– Горелый.
– Что?! – Тенник поворачивается ко мне, в желтых глазах совершенно человеческого разреза, но без белков, пульсируют кошачьи зрачки.
– Блин, говорю, горелый. А также кочерга. Ядреная. Мы тебя услышали. Тебя кто послал, староста нижних?
Тенник аж давится вафлей от моей проницательности. Интересно, где достали такого молоденького мальчишку. И зачем. И с какой поры нижние вот так вот по-простому отправляют к нам курьеров с ценными указаниями. И кого звать на зачистку, дело грязное, муторное и неблагодарное. Много интересного принес малолетний когтистый тенник. Или я как-то проснулась в неполной памяти?
– Вот что, любитель блинов. Допивай чай и отправляйся к своим, скажи – все сделаем. На Альдо обиду не заковыривай. Он, конечно, сволочь – но он ветку чистить и будет, сам знаешь.
– Мне велели с вами пойти.
– Зачем? – Брови Хайо ползут вверх, скрываются под челкой, там и остаются. У него вообще очень выразительная физиономия, и рожи он строит мастерски. Сейчас на его лице написано горькое сожаление о том, что Хайо не позволил белобрысому обидеть тенника так, что тот смылся бы. Тенник, разумеется. Альдо мы как-нибудь переживем.
– Я слухач, – гордо заявляет мальчишка.
Я приглядываюсь к нему – тощий, долговязый, в затрепанной одежонке не по размеру. Возраст, конечно, не определишь, но по нашим меркам – лет пятнадцать. Мордочка с острыми чертами слегка чумазая, но очень симпатичная. Длиннющие нечеловеческие пальцы, когтей сейчас почти не видно, только самые краешки. Волчонок с кошачьими лапами. Забавная зверушка и живучая, на первый взгляд. Но тащить его на зачистку?
– Как тебя зовут?
– Кира, – отвечает тенник.
Повисает многозначительная пауза. Про Киру-слухача мы слышали множество легенд, баек и сплетен. Весьма лестных, надо сказать. Самого ни разу не видели – слишком деловой он был, не снисходил до нас. И уж никак в них не вписывался строптивый подросток вида «я начал жизнь в трущобах городских». А имена у тенников не повторяются – прописная истина.
И чужим именем назваться не посмеет никто.
– Да нет, не можешь ты быть тем самым Кирой, – лениво говорит Лаан.
– Я? Да, блин… – взвивается мальчишка, подскакивает, роняя кружку.
– Горелый. – Хайо усмехается. – Ну и куда с тобой таким идти? Дергаешься, как блохастый.
– Не верите – идите сами. – Кира вспоминает про профессиональную часть и садится, демонстративно медленно поднимая кружку и водружая ее на стол. – Вот я посмотрю, что от вас оглоеды оставят…
Меня пробирает дрожью, Хайо приоткрывает рот и так и застывает.
– Еще и оглоеды. Все лучше и лучше, – басит Лаан. – Радуешь ты меня, дитя городских джунглей.
– Ну а я про что…
– Ладно, Кира. Если ты не будешь драться с Альдо и вообще дергаться, пойдешь с нами. А сейчас – пойдем-ка со мной, пошепчемся, – говорю я.
Тенник покладисто идет за мной в комнату напротив студии. Сейчас это здоровенная, квадратов на сорок, гостиная. Кожаные кресла, широкий диван, всякая прочая европейского вида мебель, на стенах какие-то гобелены, икебана…
Я сажусь на диван, смотрюсь в зеркальный шкаф напротив. Круглая физиономия, длинные светлые волосы, джинсы и белый свитерок в облипку. Забавно. Черт лица мне не видно – далеко, но это и не самое интересное. Нос, рот, глаза на месте – и достаточно. Тенник усаживается рядом, вплотную, и кладет лапу мне на бедро. Рука горячая – чувствуется даже через плотную ткань. Поворачиваю к нему лицо – он усмехается, демонстрируя тонкие острые кошачьи зубы, наклоняется, прижимает лоб к моему виску.
Тепло. От него пахнет морской солью.
Не такой уж он и юный, слухач Кира. Я удивляюсь, как ловко он нас всех провел, притворившись мальчишкой. Или не притворившись – среди тенников есть и те, кто меняет не внешность, но возраст. Сейчас это – взрослый, уверенный в себе мужчина. Даже слишком, пожалуй, уверенный – рука уже у меня на плече, и пальцы спускаются по груди, а зубы прикусывают шею.
Я вздрагиваю от удовольствия, потом смотрю на настежь открытую дверь.
– О чем шептаться-то будем, – мурлычет он, опрокидывая меня. – О делах?
– Дверь закрой, войдут…
– Не войдут. – Обе лапы уже под моим свитером, когти царапают соски, и мне это нравится. – Не дергайся…
Ехидна, кошара паршивый, ругаюсь я про себя, но закрываю глаза и притягиваю его к себе.
Через сколько-то минут – или часов – бешеной скачки мы откатываемся друг от друга, насколько позволяет диван. Я облизываю искусанные губы и с трудом сдвигаю бедра, ощущение такое, что по мне проехался поезд. Когтистый и зубастый поезд с хорошей потенцией. Кира валяется на боку, смотрит на меня – опять выглядит совсем ребенком, и мне делается как-то неловко. Тоже мне растлительница малолетних…
– Так о чем ты хотела говорить? – «Малолетний» совсем не похож на жертву, скорее на кота, дорвавшегося до горшка сметаны.
– О делах, – вспоминаю я его насмешку.
Кира потягивается. Фигура у слухача – одни слезы, ребра и ключицы торчат, как у жертвы блокады, живот прилип к позвоночнику. Таких всегда хочется откармливать, отмывать и вязать им толстые теплые свитера. Но если верить хотя бы трети слухов, у этого тенника свитеров должна быть коллекция, а котлеты ему обеспечены в половине домов Города.
– Ну?
– Почему прислали тебя?
– Потому что там совсем погано. Оглоеды и не только.
– А что ж раньше?..
– А раньше и просили. Альдо послал.
Я тихо, бессвязно вою, жалея, что врезала красавчику только один раз. Временами Альдо бывает умницей и солнышком. И на зачистках выкладывается так, что потом неделями ходит бледный и полупрозрачный. Но на любое дело его нужно тащить за шкирку и пинками.
– Ну кто ж к нему по таким делам обращается-то? С ума сошли?
– Хе, – резко усмехается Кира. – А где остальных неделю с лишним носило? Одна Витка тут просидела дня три, да Лик пару раз показывался, а из них зачистщики…
Да уж, зачистщики из них аховые. Я пожимаю плечами – я понятия не имею, где носило меня и остальных. Иногда за этой завесой от внешней, не связанной со здешними делами памяти остается всего ничего. Меня позвали, Лаан меня позвал – это я помню. Остальное – еле-еле. Где-то меня носило…
А, была история с историческим клубом и семьей вампиров, припоминаю я. Не самое важное и не самое спешное дело. По большому счету, совершенно не обязательно было заниматься этим самой. Но меня не назовешь пчелкой-труженицей, как и остальных, за исключением, разве что, Витки-целительницы. Возможностью отдохнуть или погрузиться с головой в какую-нибудь ерунду я не пренебрегаю.
Что было до того? Тайна сия велика есть. Не помню, как ни стараюсь. Хорошо вспоминается только предыдущий визит на верхнюю завесу. Мы с Лааном и Хайо сносили одно из обветшавших зданий Города.
– Не Смотрители, а халявщики полные, – кривится тенник, – у одной Витки совесть есть, зато пользы другой – никакой.
– Уймись, обличитель. – Я защипываю в складку кожу на боку Киры, поворачиваю запястье. Он морщится, скалится. На подбородке присохшие чешуйки крови – его или моей, не знаю.
– Не накувыркалась?
– Не хами.
– Не накувырка-а-алась, – тянет он, прижимаясь ко мне, и по шее скользит шероховатый язык.
Я поворачиваюсь спиной, пытаясь обдумать предстоящую нам зачистку и общую раскладку, но тенник не унимается. Ему, наверное, все равно – с кем, как, в какой позе. Очень характерно для всей их породы, особенно для слухачей.
– Перестань!
– Злая ты, Тэри, злая… а напрасно. Чем лучше я тебя буду чувствовать, тем проще мне будет.
- Предыдущая
- 7/61
- Следующая
