В направлении Окна - Лях Андрей Георгиевич - Страница 8
- Предыдущая
- 8/43
- Следующая
По прошествии всего двух часов с ответной речью выступил директор Программы Идрис Колонна. Его выступление, мягко говоря, не являло примера дипломатической сдержанности. Досталось всем — и криптонам, которые оказались бессмысленными варварами, и леонидянам, которые лезут без разбора в чужие дела, и землянам, за чьи грехи приходится расплачиваться. В заключение Колонна сказал, что действие контракта приостановлено на два года, и уже в настоящий момент четыре из одиннадцати стимфальских флотов вышли в космос.
На следующий день Кромвель подписал указ об увольнении в запас всех добровольческих формирований; через полгода в Басре, сожженной дотла столице Криптона, был подписан акт о капитуляции, что было, надо сказать, жестом чисто символическим — от потерпевших поражение подпись ставил представитель Дархана, главного союзника Криптона, поскольку ни одного живого обитателя неразумной планеты к тому времени обнаружить не удалось. Если не считать ничтожного числа полумертвых и невменяемых, раскопанных позднее по бункерам, и небольшой части эмигрантов, в значительной степени ассимилированных, криптонская нация прекратила существование.
За три месяца до этих радостных событий, в Стимфале, на Ботвелл-сквер, был открыт монумент защитникам Ригля-18 — высокий гранитный «палец» с высеченными именами погибших. В торжественной речи на церемонии открытия Кромвель отметил «мужество заправщика Холла, который в течение трех часов маневрировал под огнем противника без всякого прикрытия».
Сам заправщик Холл стоял в это время возле него, смотрел на белую кромвелевскую гриву — не из-за нее ли его прозвали Серебряным Джоном? — летную куртку с маршальскими погонами, стариковские руки с рельефным плетением вен, и чувствовал себя глупо и не на месте, то и дело поправляя волосы — ветер с моря продувал осенний Стимфал — давно уже все позабыли, что этот город Пяти Космодромов был когда-то знаменитым морским портом, вторым Роттердамом.
Холла наградили, дали ему Солнечный Крест второй степени — как он понял, и как потом объяснял Анне, не за его собственные подвиги, но ради тех, кого увенчали посмертно хотя бы одного, но отметить прижизненно. Его таскали по всевозможным собраниям и банкетам, побывал он и на том, памятном, в Институте Контакта.
Нет, подумал Холл, проезжая мимо дорожного щита с надписью: «Брно — 5 км», там был разговор с Овчинниковым Это отдельно. Это потом.
По возвращении на Землю Холл и ахнуть не успел, как его с необычайной вежливостью, но исключая всякую возможность отказа, повезли в Сванетию, горный край сказочной красоты — родину Отара Кергиани. Там, в огромном то ли храме, то ли ритуальном зале, при колоссальном стечении народа устроили одновременно суд и тризну.
Это сборище, очень строгое по виду и очень трогательное по сути, потрясло Холла. На стене висела трассовая схема, и по ней ему пришлось рассказывать, как разворачивались события и что говорил командир; поднимались фантастического вида старики, некоторые даже при кинжалах, и высказывались, как, по их мнению, следовало поступить — Холл напряженно слушал синхронный перевод. В конце концов было решено, что и Отари, и уважаемый гость, несмотря на отдельные тактические неточности, в целом вели себя верно и мужественно, и лишь одно горько и прискорбно — что нет возможности похоронить героя в земле его предков.
Уже стемнело, когда холодным сентябрьским вечером в Праге, на площади Академии, Холл вышел из такси, взял чемодан и под прерывистой мелкой моросью зашагал к дому. Поднявшись к себе, он отпер дверь длинным ключом и вошел в мастерскую, погруженную во тьму; дважды налетев на стулья, подошел к столу, зажег привинченную к краю лампу и, не снимая пальто, закурил.
Все было по-прежнему, лишь на подоконнике прибавилось пустых бутылок, да на мольберте в углу стоял незнакомый, смутно видимый в полумраке портрет — кто-то из испанцев, машинально подумал Холл, кажется, девятнадцатый век. Гюнтер своеобразно воспользовался предоставленными ему правами. На столе, среди разворошенных папок с бумагами, пленок, кассет и календарей, стоял, отражая свет деревянным полированным боком, высокий, в стиле ретро, телефон. Холл курил, смотрел на него, клял себя за безволие, но поделать ничего не мог — шепотом помянул сатану, снял трубку и набрал номер Анны.
Брно. Подвальчику «У Моста», наверное, лет семьсот. Как и в былые времена Холл поставил машину между двумя каменными тумбами, спустился по восьми стершимся дугами ступенькам и толкнул дверь. Те же «демократические» скамьи, те же бравые глазурные усачи на расписных тарелках вдоль стен, из новшеств лишь стеклянная кабина газетного ларька, фонарем выпирающая справа от стойки. Холл взял внушительную, с крышкой, полуторалитровую кружку светлого пива (в этот раз пришлось объясняться по-немецки), на пятнадцать с лишним долларов накупил газет и всевозможных глянцевых изданий и уселся за черный лакированный стол. В подвальчике кроме двух стариков в этот час никого не было, музыкальный автомат у двери тянул что-то из репертуара шестидесятых годов.
Что ж, поглядим. Даже шрифты поменялись. Консультативное совещание глав государств — участников движения неприсоединения. И что? Вот — в своей речи Г. Сталбридж, председатель объединения, обвинил администрацию Дж. Дж. Кромвеля в имперском — так, так — и гегемонизме. Да, Звонарь гнет упорную линию. Еще — религиозный конфликт на Изабелле, Конгрегация по делам орденов, ага, епископ Джаксон заявил, что несовместимо — и так далее — словом, требовать от церкви, во главе которой стоит женщина. Джоан Стивенсон, в свою очередь, обвинила Ватикан... и все такое. Американский журнал, чей-то «Монитор», спрашивает в лоб: перейдет ли кабельное телевидение, как и кинопромышленность, в собственность мафии? Главари — так, так — Тоскано Ригозо и Рамирес Пиредра — отказались комментировать. Дон Джентильи согласился встретиться с нашим корреспондентом, так, накануне его машину обстреляли... Калибр... Доктор медицины Симпсон...
Холл отложил газеты и вернулся к пиву. Плакало ваше кабельное телевидение, подумал он, и тотчас же в памяти всплыло лицо Овчинникова, «северного красавца», министра иностранных дел Стимфала. Это он курировал малопонятные для Холла отношения Стимфала с земной мафией, и его слово в этих кругах имело немалый вес. Холл вновь хмыкнул — не убери Овчинникова Кромвель, бойкого министра точно прикончили бы мафиози — уж слишком активно он погнал подвластные ему преступные синдикаты на освоение своей любимой периферии, никакой Пиредра, или кто там еще, не стал бы этого долго терпеть. Изрешетили бы, как пить дать, просто не успели раскачаться, все сделал сам Серебряный. Впрочем, когда они с Холлом сидели рядом на пиру победы в Институте Контакта — длинные такие стояли столы под сенью древ — и Овчинников сказал: «Доктор Холл, я давно собирался с вами поговорить...»
Нет, прервал себя Холл. Сначала все-таки Анна. Ведь он и принял предложение Овчинникова из-за нее, из-за того максимализма, который смотрел на него из ее карих глаз и требовал заниматься каким-то грандиозным делом, каким-то, черт его дери, краеугольным начинанием... Он, конечно, и сам искал дела, и предложение было, слов нет, заманчивым, но все-таки начать следует с Анны.
По сути, она сказала ему «да» в тот первый вечер его возвращения. Почему? Жаль, что он не вел тогда никаких записей или дневника — хотя все равно бумаги погибли при аресте... а теперь толком не вспомнить, и лишь ясно ощущается — громадная разница между тем, как он представлял ситуацию тогда и как представляет сейчас. Ну а как сейчас?
Холл оставил газеты на память заведению рядом с кружкой, вернулся в машину и развернул схему. Так, сегодня он ночует в мотеле — вот квадратик у автострады, а утром, ни свет ни заря, должен быть в Нитре — и у него остается еще полтора дня, точнее, ночь, день и кусочек вечера.
- Предыдущая
- 8/43
- Следующая
