Реквием по пилоту - Лях Андрей Георгиевич - Страница 73
- Предыдущая
- 73/92
- Следующая
В подкрепление своих слов Баженов взял Эрликона за плечо. Тот решительно освободился:
— Старый друг не станет в доску пьяный приставать посреди улицы. Дай пройти, я тут не стану ничего обсуждать.
— Нет, станешь, — уперся Эдгар. Трое подпевал стояли вокруг, пока что не вмешиваясь, но и не собираясь уходить.
— Ладно, жердина, сейчас тебе будет фунт изюму, — посулил Кромвель, но что именно он собирался предпринять, так и осталось неизвестным, поскольку в эту минуту в разговор вмешалась Инга.
Коктейль кровей викингов и каталонских контрабандистов забурлил. Перво-наперво она небрежно махнула рукой в сторону, и этого движения не понял никто, кроме пары дюжих молодцев в «БМВ» на противоположной стороне улицы. Молодцы переглянулись, пожали плечами и вернули курки своих девяносто вторых1 — А ну, убери руку!
Досадное смущение Эрлена подскочило до предельной отметки, маршал вновь оскалился, как идиот, а Эдгар почел за должное ответить.
— Потише, сударыня, — посоветовал он. — Не лезьте не в свое дело.
Его рука опять очутилась на плече Эрликона.
— Убери руку, — повторила Инга, подходя вплотную.
— Отстань! — рявкнул Баженов. — Скажи своей красотке, пусть утихнет!
— Сейчас ты утихнешь, — негромко пообещала Инга и чуть заметно дотронулась до Эдгарова запястья, словно собираясь проверить у него пульс.
Тотчас же чемпиона страшно замутило, и твердь поехала под ногами, он заревел, рванулся; тут и Кромвель, в свою очередь решив, что предисловия теперь уже окончательно исчерпаны, вступил в Эрлена, и они сделали мгновенное круговое движение в сторону, чтобы крутануть Эдгара с прихватом его все еще бездействующих сторонников в лучших традициях Морихея Уэшибы.
Уже очумелый Баженов должен был, сшибая своих верных, лететь вдоль парапета, но за секунду до этого рядом, по ту сторону газона, распахнулась дверца подлетевшего задним ходом лимузина.
Звонарь вернулся в столицу на день раньше Инги. Октябрь — надвигалось открытие сезона — время подготовительной суеты, бесконечных совещаний, время «тронной речи» и гастрольных итогов. Началось все, как обычно, с вороха неприятностей. Заокеанские и стимфальские переговоры затягивались, загадка Эрликона оставалась неразрешенной (кстати, приезд его в Париж мафиозные службы в отсутствие шефа как-то обыграть позорно опоздали), дома тоже радостного было мало. С корабля на бал Звонарь попал на секретную конференцию по национальному музыкальному планированию. Секретной она была, во-первых, оттого, что на ней считали реальные доходы и расходы, а во-вторых, потому, что обсуждали информацию, добытую путем подкупа и шпионажа. Присутствовали: Арон Хэнкок, финансово-юридический менеджер, Бэт Мастерсон, «олимпиец» номер два, сам Звонарь и Лукка-старший, франко-итальянский американец, один из заправил музыкального экспорта с восточного побережья. Председательствовать должен был лично Пиредра, но он напрямую обозвал национальные программы французской хреновиной с морковиной и попросил просто сообщить ему сумму убытков. Он-де сейчас же ее спишет и ни в какую отчетность даже не заглянет.
Похоже, Рамирес был недалек от истины. Пегобородый Арон, который, несмотря на миниатюрность, с годами все больше и больше становился похож на одного из микеланджеловских пророков, смотрел в бумагу, отпечатанную без помощи секретарши в одном экземпляре, и говорил вещи более чем грустные.
— Несмотря на то что до конца года осталось три месяца, — бубнил он наработанным беспристрастным тоном, — уже можно утверждать, что национальная программа провалена. «Ритм энд блюз» дали два и три десятых процента, группа Аджани — пять с половиной, Сен-Мишель — один и восемь, и так далее, можете тут посмотреть. Десятипроцентного барьера не преодолел никто. В то же время затраты на эти музыкальные программы без учета налогов составляют на сегодняшний день семьдесят миллионов долларов.
— У тебя «Мальборо»? — спросил Звонарь. — Ага… Ты пугай, пугай дальше, еще про пятипроцентные дотации расскажи.
Арон сердито посмотрел на него поверх очков-половинок:
— Дотационный коридор на авангард, андеграунд, фольклор и прочее продержался в общей сложности около двух месяцев, после чего мы были вынуждены отдать его на откуп периферийным менеджерам. Правда, потери в данном секторе составили не более четырех миллионов франков.
— Ну-ну, заканчивай.
Арон сделал свое фирменное движение плечами:
— Вывод прост. На сегодняшний день французской музыкальной культуры не существует.
Тут пришла в движение слоноподобная туша Бэта Мастерсона, заключенная в черную тройку. Его ницшевские усищи были тщательно расчесаны, маленькие голубые глазки светились добротой и сочувствием. У этого великана были в жизни две слабости: он дико стеснялся своих необъятных размеров и обожал Гуго Сталбриджа, которого считал благородным музыкальным идеалистом.
— Гуго, нам все это так же неприятно, как тебе. Ну что делать — не родились еще новые Дебюсси и Равель.
— И ты, Бэт, — усмехнулся Гуго. — Хорошо, и что же?
— В новом году правительство прекратит финансирование, а нам одним дефицита не закрыть. Давай попробуем через год.
Звонарь покачал головой:
— Значит, так, друга веселые. Линия наша будет такая. Конъюнктура упала не только у нас — упала во всем мире — верно, Винченцо? Я был на «Грэмми»
— там едва натянули на половину номинаций. Бывают подъемы, бывают спады.
Финансовый год, дорогой Арон, кончается в феврале, и значит, у нас не три, а пять месяцев. Кроме нас, этим мальчикам и девочкам заплатить некому, вот до февраля и будем платить. Равель не появился? Появится завтра. А прикроют нас в феврале — вот тогда и будем разговаривать. Все.
Все-то все, но осадок от разговора остался неприятный. Промолчавший весь вечер Лукка-старший, превращение которого в главного американо-европейского музыкального эксперта обошлось Звонарю и Пиредре в немалые деньги, приехал тоже с невеселой историей. Его сын, Лукка-младший, великовозрастный беспутный балбес, ввязался в Нью-Йорке в склоку между Дженовезе и Венуччи и собственноручно пристрелил основного венуччиевского головореза Жука Малдауни, после чего был взят прямо на месте Кремнем Хэпберном из отдела по расследованию убийств. Кремень Хэпберн по своему обычаю немедленно предложил младшему сделку: тот сознается в убийстве из личных мотивов, вендетте, чем угодно, а Кремень в ответ закрывает глаза на мафиозные межклановые разборки. Весь штат и пол-Америки знают, что договариваться с Кремнем Хэпберном нужно и должно — во-первых, он честный коп и слово держит, во-вторых, на ножах с отделом по борьбе с наркотиками, потому что наркоманию преступлением не считает и сажает строго за убийства. Но младший по дури набычился, отказался говорить вообще и в итоге загремел в Центральную. Там на Кремня Хэпберна, как утка на майского жука, налетел отдел по борьбе с организованной преступностью и младшего у него отобрал. Кремень закатил скандал. Тем временем (а дело происходило глубокой ночью) подоспел дженовезовский адвокат, вправил младшему мозги, и тот заявил: да, была вендетта, прадедушка убил прабабушку еще в Сицилии в прошлом веке, а виниться он будет только Кремню Хэпберну, и больше никого знать не хочет. Тут уж отдел по борьбе с организованной преступностью заревел, как гризли, завязалась перепалка, и чем все это кончится, никто пока не знает.
— Интересно сезон у нас открывается, — проворчал Звонарь, надел шляпу и отправился домой.
Там его ожидал следующий неприятный сюрприз. За раму зеркала в прихожей была всунута записка, одна строчка, загибающаяся к краю листка. Гуго снял пальто, бросил шляпу на журнальный стол, выдрал из гнезда кассету радостно заверещавшего автоответчика, достал из холодильника пиво и ломоть плесенно-острого сыра дарблю, прихоти Инги, и присел у стены на корточки в самой что ни на есть деревенской позе.
Все-таки уехала. В нормандский лагерь, к чертову этому проповеднику. Ведь просил же! Нет, ну не действуют на Колхию его разговоры. Далась ей эта экологическая религия, ведь бред же и спекуляция! В прошлом году — буддизм, язык сломаешь, теперь вот это. Его слова что-нибудь значат или нет?
- Предыдущая
- 73/92
- Следующая
