Тайну хранит пещера - Самсонов Михаил Николаевич - Страница 27

• Предыдущая
• 27/31
• Следующая

Отец часто по ночам неожиданно, торопливо одеваясь и гремя саблей, надолго исчезал из дома. Виктор испуганно жался к матери, которая как могла успокаивала сына.

А потом, когда отец снова надолго исчез из дома, заболела мать. В тяжелом тифозном бреду металась в постели, и из больницы она уже не вернулась домой…. Это было первое тяжелое горе.

И даже сейчас, при воспоминании о матери, в сердце Виктора Ивановича поднималась жгучая боль. Мать всегда мать, даже если у ее ребенка голова покрылась серебром.

Началась жизнь, полная хаоса. Появилась какая-то старуха, которая кое-как ухаживала за мальчиком, а главным образом, таскала на базар родительские вещи.

Впрочем, и отец, уже не в блестящей офицерской форме, а в оборванной солдатской одежде, также не обращал на сына особого внимания.

Особенно запомнилась темная осенняя ночь, когда его разбудил отец и с лихорадочной поспешностью стал одевать.

Из того, что упорно твердил ему отец, Виктор понял немногое: что им нужно немедленно бежать, что придет время, когда он, отец, найдет его. И еще отец много раз заставил повторять свое имя и фамилию. «Гаричев Виктор, Гаричев Виктор. Гаричев Виктор…»— словно в бреду твердил шестилетний мальчуган. И еще отец что-то говорил о каком-то золоте, которого много…

Потом они куда-то бежали и остановились на незнакомой улице. Где-то, теперь уже вблизи, гремели выстрелы, слышались истошные крики, беготня людей. Отец тоже куда-то побежал, оставив одного сына, дрожащего от страха, и скоро вернулся.

— Вон огни, видишь?! — торопливо говорил отец. — Это вокзал. Иди туда и не бойся, тебя не тронут. Будь там, а утром забирайся в поезд и езжай до Самарканда, тебя подберут. Живи в Самарканде, буду искать тебя только там, в Самарканде, сколько бы ни прошло лет…

Отца рядом уже не было. А кругом стреляло, гремело…

Мальчик был слишком мал, чтобы осознать то, что с ним произошло, что он оставлен отцом на произвол судьбы.

Тогда в сердце мальчика был только беспредельный страх. Он не понимал этого грохота, не кричал, не плакал. Улица в темноте прятала ребенка, укрывая его своим черным саваном, Виктор юркнул под досчатое крыльцо большого домами там, дрожа всем телом, притих, сжавшись в комочек.

С этой ночи началась его новая жизнь. Жизнь беспризорника… И кто знает, чем бы кончилась она, если бы его не подобрал милиционер на грязном, забитом куда-то едущими и откуда-то приехавшими людьми ташкентском вокзале.

И у мальчика появился новый дом — детский, где он прожил без малого десять лет. А потом — институт, женитьба, война. И снова тяжелое одиночество…

Многим чумазым заморышам, подобным Виктору Галичеву, чекисты дали новую жизнь, открыли им двери в широкий и светлый мир» Вот почему, когда Галичев получил загадочную телеграмму, он пошел за советом к полковнику милиции.

Григорий поднялся рано. Соседи по палате еще спали. Разбудил Рашида, сказал, что сходит погулять. Необходимо было срочно проявить пленку и отправить ее отцу.

Выйдя из санатория, зашагал в сторону парка. Ранний час, а здесь уже было много отдыхающих. Обычно зеленоватая вода в Ольховке сейчас под лучами восходящего солнца казалась багровой. Григорий поднялся на сосновую горку. Как хорошо отсюда виден посеребренный двухглавый красавец Эльбрус, тоже залитый ярким солнечным светом.

Нашел будочку фотографа, где для фотолюбителей обрабатывали отснятую пленку. Попросил проявить поскорее. Получив еще чуть влажную ленту, Григорий вырезал нужные кадрики и направился на почту.

«Дорогой дядя, — писал Григорий, — посылаю любительские снимки. Отпечатайте, посмотрите. Состоялась интересная и трогательная встреча…». Сдав письмо авиа-заказным, направился в санаторий.

Там его не ожидало ничего нового. Галичев Виктор Иванович из санатория не выходил, старик тоже не появлялся.

На другой день к вечеру швейцар принес телеграмму. В двадцать три часа Григория Теплова вызывали на переговорную. Волновался, ожидая назначенного времени, боясь, что будет плохо слышно. Слышимость оказалась отличной. У аппарата был отец.

— Гриша, пленку получили, кадры хорошие, и люди, главное, свои знакомые старые. А как приятно получить о них весточку! Особенно доволен «дядя», — продолжал отец. — Завтра ташкентским рейсом прибудет наш товарищ. Ты его не знаешь, так что не встречай. Сам тебя разыщет, если захочет.

Григорий на цыпочках вошел в палату, не включая света, разделся и, только положил голову на подушку, уснул. Утром Рашид с трудом разбудил товарища.

— Вставай, у тебя же в 8–45 нарзанная ванна! — Рашид растирал полотенцем грудь, видно, только умылся. Лейтенант без промедления поднялся. Потягиваясь до хруста в суставах:, оглядел палату. Кровать Виктора Ивановича заправлена.

— Где?

— Не знаю, — отозвался Рашид, — проснулся, а его нет. Куда ушел? И с вечера ничего не говорил!

— Вот черт! — зажегся Григорий. — А может, вышел, на скамеечке сидит?

— Нет его, все осмотрел, швейцар говорил, ушел часа два назад.

— Промазали» черт возьми! — сердился Григорий.

— Да ты особенно не огорчайся, — подмигнул Рашид.

Курорт, новые знакомые… Что с ним случится? Пусть погуляет в парке или по улицам человек. Но Григорий не стал спокойнее.

К вечеру в здание переговорного пункта вошел уже немолодой мужчина в сером макинтоше и черно-белой узбекской тюбетейке. Подошел к окну заказов, предъявил талон и удобно пристроился в кресле в ожидании вызова.

— Здравствуйте, — обрадованно говорил он, когда его пригласили в кабину. — Долетел хорошо. Лечусь, отдыхаю, уже ванну принял. Все на месте. Приеду — дней на несколько в район съездим. Одно дело там есть у меня… Не успел до отъезда. Да, еще одна просьба! Устрой, пожалуйста, грузчиками к Литвинову на станцию Кадырова и Толю. Я обещал и не успел сделать. Только сегодня-завтра, пожалуйста… Спасибо! Все! Жму руки! Скоро встретимся!

Закончив переговоры, направился к нарзанному источнику. На город опускался вечер — сырой, промозглый. Туман стлался по верхушкам деревьев.

Но и в этот час выпить целебной воды находились желающие. Девушки в прорезиненных передниках и. ажурных чепчиках проворно подавали стаканы с нарзаном.

Комиссар милиции нещадно ругался. Ругал самого себя. Надо же! Возраст у него самый что ни есть пенсионный, а курит, как мальчишка, пытающийся казаться взрослым. Метнулся к столу, зло втиснул папироску в пепельницу и снова машинально потянулся к коробке «Казбека». Поймал свою руку на полдороге, улыбнулся, глубоко уселся в кресло, выбивая пальцами дробь на столе. Казалось бы, особых оснований для излишних беспокойств не было. Все идет нормально, но, все равно, покоя нет. Только тогда, когда можно будет завязать тесемки на этой папке, хлопнуть по ней на прощанье, только тогда вырвется из груди вздох облегчения. Но когда? Когда это будет? Ох, наверное, не скоро…

А пока… Пока нужно продолжать искать и думать над вопросом: где золото? В том, что оно есть, теперь уже комиссар не сомневался. Зря бы этот матерый волк — хорунжий — не стал заваривать кашу, игра стоит свеч. Но зачем Кисловодск? Набраться сил перед решающим наступлением? Ведь не туда же он перебросил сокровища? Или в случае разлада с сообщниками, с ними лучше разделаться подальше от объекта?

— Черт знает, ерунда какая! Нашел себе союзника в лице дяди Кузи! Старая мышь! Сколько сидела в норе и носа наружу не высовывала! А привелся случай, пожалуйста, вот он! «Берите меня за рубль двадцать!». Сколько еще нечисти на земле бродит!

…А в это время «нечисть» в тесной, не в меру заставленной комнате дяди Кузи приканчивала второй самовар. Хорунжий раскраснелся, давний шрам приобрел багрово-фиолетовый оттенок. Старик яростно жестикулировал, расписывая картины новой жизни, которая откроется им «после свидания с прапорщиком».

• Предыдущая
• 27/31
• Следующая