Тайну хранит пещера - Самсонов Михаил Николаевич - Страница 11
- Предыдущая
- 11/31
- Следующая
Дозорные миновали шаткий мост. Прядая ушами, прикусывая удила, прошел и конь эмира. Уже добрая треть каравана миновала переправу, как за пеленою снега раздались выстрелы. И тут же горы задрожали от грозною— «У-р-а-а!». Казалось, сами скалы шли в бой на остатки когда-то могучего воинства эмира.
На мосту — пробка, давка, вопли. В пучину, рычащую стоглавым зверем, падали яки, лошади, люди. Их тут же уносил ледяной поток.
Эмир, чувствуя свое бессилие, и не пытался организовать оборону. Отдав приказ уничтожить мост, он, бешено нахлестывая плеткой коня, не оглядываясь, умчался вперед.
Позади ухнул взрыв. Люди, кони, остатки моста взлетели в воздух.
За яростным воем ветра предсмертный вопль сотни людей почти не был слышен. Ветер и оплакал их, и сотворил прощальную молитву. Его слышали одни каменные исполины в накинутых на плечи снежных саванах.
Памятуя приказ повелителя: умереть, но сохранить секретные документы эмирата, начальник канцелярии домулло Хасан-хан в суматохе на мосту незаметно увел с десяток навьюченных яков за скалы. Следы их укрыла густая завеса снега.
Под вечер снегопад прекратился. Выбрав защищенную скалами площадку, беглецы решили заночевать. Слева — отвесные суровые скалы тонули в облаках, справа — мрачное ущелье. Там глубоко внизу несся свирепый Вахт. Голодные, уставшие животные жались к скалам. Люди промерзшие, голодные, злые сидели в укрытии, прижавшись друг к другу.
Хасан-хан — в волчьем тулупе, на голове теплый киргизский малахай.
Брат его — точная копия, и одет так же. Даже хорошо знавшие их приближенные эмира и те путали близнецов. Помимо внешности, и судьбы у братьев были схожи во многом.
Мать их — одна из многочисленных наложниц эмира.
Но эти близнецы, видимо, родились под счастливой звездой, хотя их и воспитывали не при дворе.
Семи лет братья-близнецы начали учиться в мужской гимназии Самарканда, а потом они продолжали учебу в Санкт-Петербургской Военно-медицинской Академии. Окончили они ее вскоре после смерти отца — эмира Абдуллы-хана.
Новый эмир Бухары Сейид-Алим-хан встретил кровных братьев с распростертыми объятиями, что называется, с толовой окунул их в заполненную оргиями жизнь эмиратского двора.
Но недолго она была такой.
Война, революция, падение Бухары, побег… И вот — почти итог: ночь, дикая стужа, голод, горы, бесноватый Вахш, в ушах — дикие вопли летящих в бездну вместе с мостом людей.
За долгую зимнюю ночь братья так и не обмолвились ни словом. С рассветом двинулись в глубь Сарсорьякских гор.
В поисках тайника вперед были высланы верные люди. Из пятерых вернулись только двое, остальные вместе с лошадьми сорвались в пропасть.
Но место найдено. Обнаружить его чужому глазу невозможно.
…Весну того безжалостного к эмиру 1921 года в горах, у тайника, встретили только братья-близнецы. «Никаких лишних глаз, никаких лишних ушей» — таков был приказ эмира. И их спутники во славу аллаха и эмира «отошли в лучший мир». От голодной смерти братьев спасли яки, доставившие к тайнику сокровища эмира. С наступлением весны однообразный стол их пополнился съедобными травами, корнями.
Надежно спрятав эмирское имущество, они стали ожидать, когда повелитель вспомнит о своих кровных братьях и соратниках. Оружия, боеприпасов было вдоволь, промышляли охотой.
Но среди имущества владыки оказался и гашиш. Один из братьев и пристрастился к нему. И особенно заметна была эта новая страсть после того как он несколько раз побывал там, внизу, где жили люди, давно забывшие и про эмира, и про старую Бухару и никогда не знавшие двух его братьев…
Старик замолчал, видимо, переворачивая в памяти стершиеся, пожелтевшие страницы прошлого.
Протянутая Нуритдином-ака пиала, по которой он несколько раз щелкнул ногтем, вернула на землю старика из заоблачных вершин воспоминаний.
— О аллах всемогущий! О люди, нет бога, кроме бога, а Мухаммед — пророк его! Разбился и утонул мой брат! Этот человек и был эмирским начальником канцелярии, грозным Хасан-ханом. — Старик передохнул и продолжал:
— Близнецы мы, и были настолько похожи, что нас всегда путали. Сейид-Алим-хан, бывший эмир Бухары, нам родной брат по отцу. Многих отправил к аллаху мой брат. А теперь сам разбился и утонул. Да, утонул, — повторил он, оглядев сидящих. — Видел, как он упал в воду… И он видел, — показал старик на Шарафа. — Больше никто. Искал я брата, вниз по реке ходил. Хотел земле предать его, как подобает настоящим мусульманам. Нет его, значит, так аллах принял…
Только теперь Шараф понял: тот старик, в подземелье, был другой человек. Но какое сходство! Рост, черты лица, цветастый халат, пышная чалма. Но на том старике чалма была зеленого цвета. Шараф смотрел, не отрывая глаз, смотрел на гостя, внимательно слушая его рассказ-исповедь.
— Были здесь мои старые дружки Ибрагим-бек, Энвер-паша и другие, — продолжал рассказывать старик. — Только какие они дружки оказались! Я — врач, хоть и зарывший свой талант в землю. А они — хищники, точно гиены, всегда скалили зубы, готовы были разорвать и проглотить самого Сейид-Алим-хана с его сокровищами, не то что друг друга!
Несмотря на поздний час, никто из сидящих у костра и не помышлял об отдыхе.
— Я это берег, — гость пододвинул свой узел, развязал его — Смотрите. Это собственность бывшего эмира Бухары. Но это неточная формулировка. Это — собственность народа. Повелитель велел сохранить и передать все только ему. Я хранил сокровища много лет. Теперь передаю народу. Не задавайте вопросов, почему я «перековался», как у вас говорят. Я все понимаю: я хан, брат эмира, у меня в крови сидит ненависть к простому народу… Нет, не быстро я «перековался», поверил я народу, полюбил его. Почти жизнь человеческая мне понадобилась для этого…
Даже в скупом отблеске затухающего костра всеми цветами радуги замигали, заискрились перстни, украшенные драгоценными камнями, женские украшения, часы, портсигары, брелоки, золотые монеты…
— Никому не давал, даже тем, кто именовал себя посланцем эмира. Хранил, а теперь отдаю. Это все было отнято у народа, оно и должно ему принадлежать. Постройте горцам больницу на эти деньги. Не смотрите, пожалуйста, на меня такими удивленными глазами, я здоров. Но я врач и знаю, что значит для людей медицина. Постройте здесь в горах для Нуритдина дом, какой он захочет. Дорогу сюда проложите. И я буду жить здесь, туда, в свой волчий дом, не пойду. Если, конечно, вы оставите меня… В гроте есть горячие источники, нужно курорт создать для народа. Доберемся и до лабиринтов подземелья, где в тайных пещерах, как говорят легенды, и поныне покоятся сокровища. Здесь, в горах, много дел, есть где разгуляться смелым и пытливым, вот таким, как вы, мальчики!
Его глаза близоруко сощурились, подобрели.
— А я слаб был духом, не сумел вовремя распознать жизнь… Сколько десятков лет жизни сорвалось с узкой тропы в пропасть! Поздно понял все! Правда, и человек-то не всегда свободен, когда выбирает свое место в жизни. Нередко его судьбу определяют обстоятельства… И все равно не могу себе простить…
— Ничего, что лицо в пыли, была бы душа чистая, — вставил Нуритдин-ака. Старик вскинул на него глаза.
— Нуритдин не кончал академии, а умнее меня оказался. Вам и жизнь в радость, а я — отщепенец, последний из могикан, если можно так сказать.
— Извините, доктор, — кашлянул Нуритдин-ака, — что перебиваю. В древности говорили: не многие знают, как много надо знать для того, чтобы знать, как мало мы знаем.
— Метко сказано, Нуритдин-ака, — согласился горец, — Жизнь — лучший учитель, она всегда скажет, кто прав.
…Все с неподдельным восхищением разглядывали чудесные творения древних мастеров.
А Теплов взял золотую монету. Кружочек из желтого металла, чуть больше двухкопеечной монеты. Четко виднелась надпись «Николай II, император и самодержец всероссийский. 1898 год». На обороте — «Пять рублей».
- Предыдущая
- 11/31
- Следующая
