Поход в Страну Каоба - Травен Бруно - Страница 10

• Предыдущая
• 10/58
• Следующая

Тяжелыми шагами, словно получив удар по голове, шел Селсо к собору, выходящему фасадом на площадь. Боковой вход в собор был расположен как раз напротив солдатских казарм. Селсо остановился у лотка возле этого входа и купил у торговки две зеленые свечки, серебряную звездочку и серебряное сердечко. Одну свечку он поставил перед ликом святой девы, охранявшей его в пути, другую — перед статуей святого, которого он принял за святого Андреу — покровителя его родного селения. Серебряную звездочку он положил к ногам статуи святой, имени которой он не знал. Собственно говоря, он не сумел бы объяснить, почему он это сделал. Торговка, продавшая ему звездочку, говорила, что этот дар святым приносит счастье. А серебряное сердечко он повесил на решетку главного алтаря в надежде, что ночью святая дева выйдет из своей массивной золоченой рамы и возьмет его.

Когда Селсо вешал сердечко на ограду алтаря, он подумал о девушке, на которой собирался жениться.

И только в эту секунду он осознал, что трудился два года на кофейных плантациях бесплатно. Во время объяснения с доном Сиксто мысль эта ни разу не приходила ему в голову. Получить в жены девушку, которую он избрал, было для него теперь так же невозможно, как и в тот день, когда он завербовался на кофейную плантацию. Селсо никак не мог понять, как могло случиться, что он так легко отдал все свои деньги дону Сиксто, не попытавшись даже протестовать или убежать. Только теперь ему пришло на ум, что его, быть может, обманули. Но ведь он знал дона Сиксто. Дон Сиксто занимал в городе солидное положение, и Селсо испытывал к нему большое уважение — уважение, которое было, собственно говоря, не чем иным, как страхом. Дону Сиксто достаточно было крикнуть полицейских и сказать: «Посадите-ка этого парня в карцер — в калабосо его!» — и его тотчас же арестовали бы, засадили в тюрьму и держали бы там до тех пор, пока дон Сиксто не пошел бы к начальнику полиции, своему куму — своему компадре, — и не сказал бы: «Выпусти-ка этого мучачо на свободу…»

Дон Сиксто был уважаемым гражданином, а уважаемые граждане имеют все права.

Селсо опустился на колени на каменный пол церкви, густо усыпанный хвоей, и стал молиться: «Матерь божья, дева Мария, заступница наша, спаси нас…»

Он повторил эту молитву десять раз подряд. Он не знал, что значат ее слова, какой смысл сокрыт в них, зачем их надо произносить, к чему все это. Но мать твердила ему слова молитвы до тех пор, пока он не научился повторять их за ней. Селсо было в то время пять лет, и его тогда впервые повезли в Ховель, в церковь. Других молитв он не знал, их не знала и мать и поэтому не могла его научить.

Когда Селсо закончил свою безыскусную молитву, он соединил большой и указательный пальцы, прикоснулся ими несколько раз к губам и поцеловал их.

Затем он встал и вышел из церкви. Он сделал все так, как ему наказывала мать, когда он отправлялся на кофейную плантацию. Это она сказала, что, когда он будет возвращаться с плантаций домой, он должен купить в Ховеле две зеленые свечки и поставить их в соборе в благодарность за свое благополучное возвращение.

Селсо оставил сетку с вещами на хранение у того индейца, у которого купил бананы. Он зашел к нему, взял тюк и вышел на дорогу, ведущую в его деревню.

В крайнем доме этой улицы помещалась маленькая лавчонка — тиенда, — в которой можно было купить все, что нужно индейцу. В этой лавочке было очень мало товаров. Но и то немногое, что лежало на полках, было покрыто толстым слоем пыли и вовсе не предназначалось для продажи, а было выставлено исключительно с целью доказать инспектирующим чиновникам, что это самая обычная лавчонка. Конечно, каждый чиновник отлично понимал смысл всей этой маскировки: в случае надобности он получал таким образом возможность подтвердить под присягой, что данная тиенда вела вполне легальную торговлю. При этом он, конечно, умолчал бы о том, что хозяин лавки неоднократно совал ему взятки, которые он брал. А если бы дело и дошло до суда, то судья, получавший деньги из той же мошны, что и все остальные чиновники, оказался бы достаточно любезен и понятлив, чтобы не задавать ненужных вопросов.

Хозяин лавки, впрочем, не смог бы много заработать обычной торговлей, будь у него даже самые распрекрасные товары. Ведь никто не покупает на окраине города, не узнав, какие цены в центральных магазинах, где конкуренция вынуждает торговцев продавать дешевле.

Торговля, которой промышлял хозяин тиенды, была весьма нехитрой: он продавал не обложенную государственной пошлиной водку — агуардиенте. На агуардиенте можно было заработать больше, чем на казенном вине. Те деньги, которые обычно берет себе государство в виде налога, в этом случае делят между собой продавец и покупатель. А так как хозяин здешней тиенды был одновременно и продавцом и самогонщиком, он зарабатывал вдвойне.

Лавочник не имел лицензии на продажу спиртного. Такая лицензия была бы для него лишь помехой. К нему беспрепятственно приходили бы инспектора, пересчитывали бы бутылки, отыскивали бы те, что не обложены пошлиной, и заставляли бы его платить штраф в пятикратном размере. Хозяин не продавал водку стаканами. Для этого ему надо было бы иметь патент на содержание закусочной — кантины, не то владельцы других кантин, исправно платившие свои налоги, без сомнения, донесли бы на него.

Хозяин этой тиенды продавал водку бутылками — ведь он не содержал кантины. Покупатели должны были приносить с собой пустые бутылки. У кого же не было бутылки, тот мог купить ее здесь, в тиенде, а выпив водку, снова продать бутылку хозяину. Продавать водку бутылками было выгоднее, чем стаканами.

Выпивать в лавчонке категорически запрещалось. Ведь это была не кантина, и, следовательно, выпивать здесь было запрещено законом. Правда, все остальное, чем занимался хозяин, было также запрещено законом. Но свое уважение к закону, свое подчинение ему хозяин доказывал тем, что требовал, чтобы покупатели распивали свою водку не в лавчонке.

Перед домом, возле дома, за домом, в котором помещалась эта тиенда, а также вдоль дороги, ведущей в индейские селения, валялись под палящим солнцем напившиеся до бесчувствия мужчины, женщины, юноши. Все они были в лохмотьях, с всклокоченными волосами, кишащими насекомыми. Одни пьяные спали, другие плясали, как исступленные, или истошно горланили песни. Все это напоминало картину великого живописца, с потрясающей силой изобразившего ад, дабы иронически проиллюстрировать слезливую библейскую болтовню: «Бог создал человека по образу своему и подобию».

Каждый житель города, даже каждый ребенок знал, что в этой тиенде индейцам продают агуардиенте — не обложенную налогом водку. Каждый инспектор из налогового управления также это отлично знал. Но все делали вид, что им это невдомек, ибо преуспевающий хозяин заведения щедро одаривал всех, кто представлял хотя бы малейшую опасность: налоговых инспекторов, мэра города, судью, начальника полиции. Ведь у мексиканского государства имелось столько превосходных законов, что нельзя было повернуться, не наступив на один из них или не перешагнув через два соседних. Но все эти законы существовали вовсе не для того, чтобы страна и народ жили нормальной цивилизованной жизнью, а лишь для того, чтобы депутаты, губернаторы, мэры, судьи, начальники тюрем, полицмейстеры и прочие, кому посчастливилось получить государственную должность, могли выкачивать у граждан деньги, которые ни в каких бухгалтерских книгах не числились.

Селсо подошел к тиенде. Это был маленький глинобитный дом без окон, под дранчатой крышей. Селсо присел у обочины песчаной дороги и облокотился на свой мешок. Он собирался купить в Ховеле подарки для родных. Отцу он хотел привезти сандалии, матери — новую красную шерстяную повязку для волос, а невесте — блестящие бусы. Теперь же он возвращался домой без подарков, точь-в-точь как пропившийся до нитки индеец, как большинство мужчин и женщин, которые напоминали обезумевшее стадо, стонали и корчились в беспамятстве на земле, променяв на водку все — подарки, детей и даже последние остатки человеческого достоинства, сохранявшиеся еще у них, несмотря на всю безмерность их падения.

• Предыдущая
• 10/58
• Следующая