Клад отца Иоанна - Лимонов Анатолий Иванович - Страница 23
- Предыдущая
- 23/51
- Следующая
- Напрасно тыгеройствуешь, сынок, здесь до ближайшего жилья - 40 километров! И то еще надо знать, в каком направлении двигаться. У вас нет никаких шансов. И самисгниете, и клад угробите!
Я задумался.Возможно, старшой и блефует, Мещера - не Урал, тут больше суток не поплутаешь,куда-нибудь да выйдешь: к леснику, к деревне, к дороге... А там, кто его знает,может, он и не лжет. Ведь не могут же найти до сих пор их логово... Что ж, вчем-то Кривой и прав: сил у нас, действительно, едва хватит, чтобы унестиотсюда ноги, а уж с грузом и впрямь далеко не уйдешь... И все же расставаться складом отца Иоанна было просто невыносимо.
- Хорошо, вашавзяла! В таком случае я возьму с собой лишь ларец с драгоценностями, а всеостальное милиция возвратит! - сказал я.
- Ха, видали,каков гусь! Драгоценности ему подавай! - ухмыльнулся Ржавый. - Уноси лучше своиноги, пока цел! - и он нервно закурил.
- Что ж,мудрое решение, - согласился со мной Назар Кривой. - Башковитый ты малец, этоточно. Все на лету схватываешь. Тебе бы к нам в группу... Давно бы уже наКанарах загорали, а не кормили тут комарье!
- Мы с вамиразные, как день и ночь, - ответил я и опустил оружие, чтобы дать рукамнебольшую передышку.
- Лады. Ужеутро. Как говорится: время - деньги! А мы тут все стоим и пререкаемся. Вон ужевсе зверье собралось поглядеть на эту комедию! Пора кончать с этим. Давай,малой, бери, что хочешь, и дуйте, куда глаза глядят! И, извини, дороги мы вамне покажем, сам понимаешь...
- Как это,дуйте!? - возмутился Ржавый. - Назар, да ты что, охренел, в натуре! Отдаватьзолото этой сопле?! Да я...
- Не дергайся,Ржа! - осадил его главный.
- Пускай валятс золотишком! - и усмехнулся, - до первой топи, все побыстрей ко дну пойдут...
Худойнедовольно отшвырнул папироску:
- Вотзараза...
- Да ты непереживай! - похлопал его по плечу старшой. - Досочки-то, они гораздо дорожеэтих побрякушек! Господь велел делиться! Верно, брат Феодор?
- Истинуглаголешь, сын мой! - безразлично отозвался «монашек» и спрятал четки в карман.Вид его стал таким, словно он наконец сбросил с плеч какой-то груз, мучившийего все это время. Мне показалось, что брат Феодор уже знал финал этой разборкии поэтому понял, что наступил последний акт представления.
- Паш! Отходик лесу! - сказал я. - Я сейчас возьму ларец и все, уходим отсюда!
В эти минуты явдруг почувствовал, что тут что-то не так: не может такого быть, чтобы эти громилытак легко отпустили нас, своих главных свидетелей и обвинителей. Не должны жеони были уступить одному подростку, пусть хоть и вооруженному. Наверняка Кривойзадумал какой-то коварный план и вряд ли он надеется на то, что мы вернемсясами обратно, поблуждав по непролазным болотам. Хоть я и почувствовал внутригорький привкус серьезной опасности, но все же решил идти до конца, невзирая нина какие выкрутасы бандитов. Как в одной песне поется: «И кружил наши головызапах борьбы[12]...».Когда Пашка отошла за деревья, я, презирая всякую опасность, размашистымипрыжками бросился к толстенной сосне, возле которой лежали какие-то ветки,наподобие лежанки, за которыми высилась пирамида, накрытая брезентом. Там былине только сокровища отца Иоанна, но и все, что награбили бандиты за последниемесяцы. Бандюки безучастно взирали на мои действия: Феодор стоял с закрытымиглазами и вдыхал ароматы утреннего леса, Кривой вообще отвернулся от меня ишарил в кармане куртки, Слон сидел на коряге, поглаживая свой лоб, и толькоРжавый, как-то нервно подергиваясь, кидал в мою сторону косые взгляды. Я ужебыл в нескольких шагах от клада, как произошло нечто ужасное. Уж такогорасклада я никак не ожидал и поэтому оказался совершенно беспомощным передковарством бандитов. Если святой Феоктисте удалось улизнуть от свирепогоНизара, то я, по своей греховности, угодил прямо в лапы Назара Кривого. Вы непредставляете, ребята, какое это пренеприятнейшее чувство, когда ты вродебежишь, твердо ступая на землю всей своей массой, и вдруг ощущаешь, что подногами больше ничего нет! И ты, потеряв эту нашу самую главную опору, летишьвсем своим существом в какую-то прорву, в страшную неизвестность. В раннемдетстве такое случалось со мною во сне. Бывало, сорвешься в пропасть и летишь,летишь, ожидая, что вот сейчас будет удар и ты рассыплешься на мелкие кусочки.Но дна все нет, а ужас нарастает. И когда больше не было сил терпеть это, явскрикивал и просыпался.
- Чтослучилось, сыночек?! - подбегала мама.
- Сонстрашный, мам! - отвечал я, дрожа всем телом. - Я упал в пропасть!
- Не бойся,сынуль, это ты просто растешь! - весело отвечала мама и нежно гладила меня поголове.
Я быстроуспокаивался, но не понимал, как же так можно расти вверх, если падаешь вниз?Вот если б я взлетел к небу... А потом решил, что при каждом моем вскрике ивздрагивании тело невольно растягивается и таким образом увеличивается на 1-2 сантиметра. И после этого открытия я как-то перестал бояться низко падать. Так ли это все обстоитна самом деле или нет, но все же я вырос и уже почти сравнялся с самой мамкой.Но на этот раз падение мое было реальным и таким внезапным, что я ииспугаться-то не успел и даже не понял, что произошло со мной. Полет вниз былне долгим, и я всей своей массой плюхнулся на что-то твердо-мягкое и услышалстрашный хруст то ли сухих веток, то ли моих костей... Голова натолкнулась начто-то тугое, безжалостное: точно молот ударил по наковальне. От удара меняокутал какой-то красно-желто-синий огонь. Он был повсюду: плясал, переливалсякругами и всполохами, точно я глядел в гигантский калейдоскоп. Затем эти бликии искры исчезли и открылось небо, такое высокое, голубое, чистое ипрохладное... Но и это видение длилось лишь мгновения: какие-то черные ручьихлынули по этому милому пейзажу, растекаясь во все стороны, точно на небесахслучайно опрокинули огромную чернильницу. Эта зловещая чернота вмиг размыласиневу и все вокруг погрузилось во мрак. И еще я отчетливо услышал какой-тодалекий-далекий, точно раскат приближающейся грозы, крик: «Жора-а-а-а!» За этимпоследовала полная отключка, такая холодная и противная, когда ты ничего невидишь, не слышишь и не чувствуешь... Даже во сне никогда подобного неслучалось. Сколько длилось такое состояние, сказать затрудняюсь: может, секундыили минуты, а может, даже и часы... Когда в голове вновь зашевелились какие-томысли, я первым делом попытался открыть глаза, но не смог этого сделать: липкоечерное покрывало лежало на них. Очень захотелось сорвать его и отбросить вон.Но руки меня впервые не слушались, похоже, лишь только пальцы слегкашелохнулись от моих потуг. Ноги тоже предательски расслабились, лишь как-топротивно подергивались в икрах и коленях. Рта раскрыть и то не удалось! Я лежалточно фараон Тутанхамон в своем тесном саркофаге. И невольно вспомнился сон,какой мне приснился прошлым летом. Помните, когда ко мне в гробницу потомпришла Пашка и разбила мои путы... Вслед за мыслями в голову проникла боль,острая, неутихающая.
Я простонал. Внос ударяли тяжелые запахи, настоянные на чем-то солено-кисло-протухло-горьком.Пульсирующая боль в висках стала выталкивать из ушей прочные тампоны, и яуловил первые звуки возвращающейся действительности. Мне показалось, а может,так оно и было на самом деле, что кто-то тихо поет очень трогательным голоскомна мотив колыбельной песенки: «Свят, Свят, Свят, Господь Саваоф...», - и нежнотак, почти невесомо, гладит меня по щеке.
- Мам, это ты?- хотел сказать я, но только беззвучно пошевелил губами. И увидел, что лежу вколыбели, такой большой и несуразной, а мамка меня качает и успокаивает.
- Ма, это ты!Как здорово! - произнес я и почувствовал стыд от того, что завалился в узкуюкроватку с пеленками. Я пошевелился, и видение пропало. Теперь я уже увидел,как рядом бабушка Пашки качает колыбельку со своей крохотной внучкой и тихонапевает: «Осанна в вышних, благословен Грядый...». Я подошел и, обнаружив влюльке маленькую, пухленькую, розовенькую, улыбающуюся девчушку, усмехнулся ихотел сказать: «Пашка, какая же ты маленькая! Ну надо же!» Но и это видениеисчезло. Снова меня придавила глухая темнота. Когда мозг вновь включился, то япервым делом услыхал какое-то шуршание, точно вокруг ползали огромные гусеницы.Они лезли на ветви, корни, срывались с них, карабкались по отвесным глинянымсклонам. Падали они и на меня: на грудь, руки, ноги, лицо. Я это чувствовалдаже сквозь одежду: такие противные, липкие, холодные-холодные... Но чтоудивительно, я вовсе не спешил от них избавиться, наоборот, наслаждался ихприкосновениями. Они, точно болотные пиявки, лечили мою кровь, возвращали телок жизни. Я попытался открыть глаза. Нет, пелена не сдавалась... Но вотгусеницы, а может, и дождевые черви поползли и по ней и стали своими ледянымительцами счищать ненавистный налет с глаз. Чернота быстро расступилась илопнула, а мои очи распахнулись навстречу миру! Первое, что я увидел, былоопять небо, сверкающее, промытое, такое великолепное!
- Предыдущая
- 23/51
- Следующая
