Natura bestiarum.(СИ) - Попова Надежда Александровна "QwRtSgFz" - Страница 38

— Только не пори горячку, — попросил Бруно тихо. — Выслушай их.

— Было ли хоть когда-то, чтобы я не дал высказаться? Не выслушал оправданий?

— В том, что ты справедлив, я не сомневаюсь. Сомневаюсь в том, что будешь милосерден.

— Полно тебе. Сейчас я дал им целую минуту для того, чтобы освоиться с мыслью о предстоящем признании, успокоить друг друга и обсудить, что они должны будут мне сказать. И без того я в некотором роде сделал им поблажку. Чего еще ты от меня хочешь? Чтобы я, если на их совести обнаружится немыслимое прегрешение, отпустил их восвояси?

— Нет, — с усилием отозвался помощник, и он вздохнул, поднимаясь:

— Пойдем. В конце концов, нам еще ничего конкретного не известно; как знать, быть может, у кого-то из них попросту нездоровая зависимость от бега босиком по снегу. Посоветуем им найти хорошего лекаря и забудем обо всем.

Бруно на это вялое подобие шутки не ответил, лишь еще более помрачнев, и, тяжело выбравшись из-за стола, двинулся по лестнице следом за ним.

Дверь в комнату Хагнеров заперта не была, и оба пребывали там — сидели рядышком на одной из постелей, разом вскинув к вошедшим взгляды — один испуганный и паникующий, другой усталый и обреченный. Светильник на столе горел трепещущим на сквозняке неровным пламенем, и Курт, помедлив, выдвинул табурет на середину комнаты, усевшись в отдалении от огня.

— Мы запирали замок, — тихо выговорил Макс, когда помощник, прикрыв дверь за собою, прошел в комнату. — Значит, его отперли вы. И что-то нашли.

— Все верно, — подтвердил он, кивнув в сторону продуваемого сквозняком одеяла. — Это окно открывали не раз. Думаю, оно не было в таком виде до того дня, как в комнату вселились вы, иначе вы предъявили бы жалобу трактирщику. И — веревка в ваших вещах. Она влажная и лежит сверху, над прочими пожитками. Иными словами, кто-то из вас спускался по ней вниз либо поднимал сюда кого-то снаружи. Это то, что известно мне и что порождает множество предположений и вопросов. Но вначале вопрос я задам всего один, я задаю его всем в подобных ситуациях и всякий раз надеюсь, что ответ будет правильным. Итак, не хотите рассказать мне все? Сами, без давления и излишних сложностей?

— Максимилиан… — едва слышимо проронила Амалия, вцепившись в его руку, и тот качнул головой:

— Все нормально, мам. Мы ведь оба всегда понимали, что когда-то этот день настанет, и он настал сегодня. Я все расскажу вам, майстер Гессе, — сдержанно вымолвил Хагнер. — Сам и безо всякого давления и угроз с вашей стороны. Готовы выслушать?

— Для того я здесь, — согласился он коротко, и тот кивнул, осторожно высвободив руку из пальцев матери:

— Вы правы, окно было вскрыто для того, чтобы я мог оказываться снаружи — я делаю это каждую ночь при помощи этой самой веревки. Отсюда моя болезнь; я просто застудился в снегу. Заболел впервые в жизни…

— Зачем ты это делаешь? — тихо спросил Бруно, когда тот запнулся, смолкнув, и Хагнер отвел взгляд, пребывая на грани того, чтобы утратить свою недетскую выдержку, сохраняемую до сей поры.

— Затем, что… — начал он; осекшись, замер снова, собираясь с духом, и договорил, с усилием подняв глаза: — Это я ваш вервольф, майстер Гессе.

— О, Господи, — прошептала Амалия, закрыв ладонями лицо. — Боже Святый…

Два мгновения Курт молчал, осознавая услышанное и понимая, что услышал ожидаемое, что нечто подобное уже почти знал доподлинно, почти был уверен какой-то частью сознания, что вывод может быть именно и только таким. Это было явно, логично, и — это было невероятно.

— Вот как, — отозвался он, наконец, и Хагнер хмуро шевельнул губами в гримасе, даже отдаленно не похожей на улыбку:

— Я только что сделал самое важное признание в своей жизни, признание, ведущее меня к смерти, а вы мне не верите?

— Если это правда, — осторожно вмешался Бруно, с очевидным трудом скрывая растерянность, — если и впрямь все так, как ты говоришь…

— Он же в этом не виноват! — оборвала его Амалия, отчаянно стиснув руку сына. — Он родился таким, это просто… просто вдруг стало так! Ведь это не грабитель, не преступник, как вы говорили, майстер инквизитор, он не выбирал такой путь сам, это почему-то свалилось на него, на нас! Максимилиан не управляет собой, он не подчиняется сам себе, когда это происходит; он не помнит ничего, что творится с ним ночами, майстер инквизитор, прошу, он не может быть признан виновным!

— Мама, — строго оборвал ее Хагнер, и та умолкла, точно споткнувшись о произносимые ею звуки, снова уткнувшись в ладони лицом и уже не пытаясь сдерживать плача. — Я не хочу оправдываться, — продолжил тот, со все большим усилием произнося слова выдержанно, — однако она говорит правду: этот охотник ошибся, я не контролирую себя в том облике. Наутро я не помню ничего из того, что происходило ночью, а ночью, скорее всего, не осознаю, кем был днем. Это происходит каждый месяц вот уж второй год.

— Вот как, — повторил Курт ровно и, помедлив, вздохнул: — Что ж, вот какой вопрос я задам вторым, Амалия… Амалия! — повторил он, чуть повысив голос, и та вскинула глаза к нему, закаменев на месте. — Только что твой сын сделал признание и впрямь нешуточное. Ты ведь это понимаешь. Должен заметить, что люди, сознающиеся в том, что они суть колдуны и даже стриги, попадались мне за время моей службы. Бывало также, что их родня, не сумев переубедить, просто принимала правила их игры и начинала им подыгрывать. Если нечто подобное есть и в твоем случае, если до сей минуты ты лишь поддерживала фантазии Макса — думаю, самое время сказать об этом. Пусть он оскорбится, разозлится, пусть что угодно, но альтернатива куда хуже. Игры кончились. Это — понятно?

— Никаких игр, — обессиленно выговорила та сквозь слезы. — Я была бы счастлива, окажись мой сын сумасшедшим. Но он…

— Тварь, — подсказал тот, и Амалия зажмурилась, болезненно закусив губу. — Нет, майстер Гессе, все именно так, как я вам сказал. Все ваши меры безопасности, все предосторожности — все не имеет смысла, потому что зверь здесь, среди людей. Эта метель помешала нам покинуть трактир прежде полнолуния, и вот к чему все пришло. Наверное, мне надо было уйти одному; в конце концов, если б я заплутал в снегах и умер, это, быть может, было бы к лучшему — для всех.

— Максимилиан, не надо… — начала Амалия с ужасом, и тот прервал ее снова:

— А как надо, мама, надо — что? Я вчера убил человека. Ты знаешь, каково это? Нет. А я — я теперь знаю.

— Ты не владел собой…

— От этого не легче, — снова сбавив тон, с внезапной усталостью отозвался Хагнер, бросив исподлобья взгляд на Курта. — Это ничего не меняет. Последний шаг совершен, и теперь… я не знаю, как мне быть. Не знаю, что делать.

— Во-первых, — как можно участливее произнес Курт, — рассказать мне все по порядку, с самого начала, для чего успокоиться.

— Успокоиться? — нервно усмехнулся тот. — Я не хотел делать то, что сделал, не хотел быть таким, какой я есть… Я сам понимаю, что мне среди людей не место, но я знаю, что мне грозит, а потому успокоиться, майстер Гессе, сложно.

— Ты сам сказал — вы всегда знали, что придет день, когда перед тобой будет сидеть инквизитор, а значит, случилось то, чего ты всегда ждал. Ведь ты думал об этом дне, Макс? Пытался прожить его заранее.

— Я прожил немыслимое количество этих дней. Столько, что уже устал проживать дни другие. Но то, что вы мне уготовите…

— Еще ничего не известно, — вмешался помощник убежденно. — Есть множество обстоятельств, тебя оправдывающих, и рано еще говорить о таком. Рано делать выводы.

— Быть может, этих обстоятельств наскребется на удушение перед сожжением. Уже немало.

— Максимилиан! Перестань!

— Нет, перестань ты, — возразил он твердо. — Пойми же, что это — всё. Вот он, конец. Он должен был настать гораздо раньше, и множества несчастий удалось бы избежать, если б я взял себя в руки и признался бы сразу — в первый же день. Но лучше поздно, чем никогда… Итак, — отведя взгляд от притихшей матери, уточнил Хагнер, — что именно вы хотите знать, майстер Гессе? Как я узнал о том, что я такое есть? Как давно я такой? Как все случилось?