Зеленый дом - Крамер Теодор - Страница 9

• Предыдущая
• 9/18
• Следующая

и ночью минувшей, видать, не впервой

хмельная, уснула под палой листвой.

Любой подзаборник с тобой ночевал,

и пеной не брезгал, и все допивал,

и каждый к утру, недовольно бурча,

давал поскорей от тебя стрекача.

Лежишь закалелою грудой тряпья,

подернута инеем блуза твоя,

и кажется нам, что промерзло насквозь

все то, в чем тепло на земле береглось.

ДЛЯ ТЕХ, КТО НЕ СПОЕТ О СЕБЕ

Нет бы - о вине

петь в охотку мне,

о листве, о ветре, о судьбе

только песнь мою

я о тех пою,

кто вовек не спел бы о себе.

Про вихор мальца,

про клюку слепца,

про шарманку в сквере за углом,

про бубновый туз,

про чужой картуз,

про гниющий в гипсе перелом.

Гневу моему

не уйти во тьму,

с вами говорю начистоту:

в самый поздний час

думаю о вас,

кровь клокочет у меня во рту.

Петь наедине

с вами дайте мне,

чтобы, сердце песне приоткрыв,

вам постичь на миг

этот вечный крик,

а быть может - и его мотив.

РОМАШКА

Где, как клинья, лезут в поле

тупиковые пути

из бугра да из овражка

знай растет себе ромашка,

ей плевать, на чем расти.

Проползают паровозы,

травы копотью черня;

но ромашке - лишь бы лето,

искры гаснут рядом где-то,

ей ущерба не чиня.

Если ты по мне скучаешь,

то под вечер не тужи:

в самом первом, легком мраке

приходи за буераки,

за пути, за гаражи.

Миновав забор щербатый,

ты придешь ко мне сюда:

здесь откроется для взоров

зелень дальних семафоров,

да еще вверху - звезда.

Ты прильнешь ко мне так тихо,

станет виться мошкара.

Ах, как сладко, ах, как тяжко,

пахнешь ты во тьме, ромашка

и тебя сорвать пора.

ПЕСНЯ У КОСТРА В САДУ

Сложим костер:

не обойдешься, понятно, без помощи грабель,

стебель остер

каждый сухой, берегись ощетиненных сабель.

Фрукты собраны, сад подготовлен к зиме,

все отводки в теплице сидят, как в тюрьме,

все, что надо, подрезано, вскопано, сложено в штабель.

Жар у костра:

не обожгись, да пожар не устрой ненароком.

Завтра с утра

бросим хозяина греться в дому одиноком:

пусть на рынок таскает свой лук до весны,

мы же в город податься до дома должны,

все в дыму, и листва, облетев, шелестит над потоком.

Ну, подтяни,

ту же, что прежде, - иль вовсе не стало задора?

Гаснут огни,

стручья полопались, жухнут вьюнки у забора.

Время - взять у хозяина полный расчет.

ибо холод уже над полями течет,

наступает зима, и по новой споется не скоро.

x x x

Писать в тоске ли, в злобе

про то, как в синей робе

с мытьем полов вожусь?

Возьму для проволочки

двадцать четыре строчки,

и в них опять не уложусь.

Здесь жить не слишком тяжко:

есть брюки, есть рубашка,

я на соломе сплю.

Пусть цензоры не мажут

слов, что тебе расскажут

как я тебя еще люблю.

Молчу про будни наши,

поверки и параши,

про то, как, что ни час,

то свежий слух, что лордам

пришлось приказом твердым

отправить на свободу нас.

Пусть нынче из барака

я вышел бы - однако

с тобою бы не смог

сейчас остаться рядом:

пропитан пылью, смрадом

я весь, от головы до ног.

Во всем, всегда, повсюду

чем был - уже не буду:

годам ведем отсчет

уже иной с тех пор мы,

как в спешке на платформы

нас погрузили, словно скот.

Исписана страница,

свиданье и не снится,

я завтра при котле

заведую баландой

коль нынче всей командой

не увезут на кораблей.

Лагерь для интернированных, 1940

x x x

И сгущается ночь

и слетает листва

и ничем не помочь

и надежда жива

и торчит часовой

и никто никуда

и хлебнули с лихвой

и гудят провода.

И могли бы добром

и уж прямо враги

и не действует бром

и тупеют мозги

и баланда жидка

и бессмыслен скулеж

и шептаться тоска

и молчать невтерпеж.

И над родиной тьма

и не жизнь а дерьмо

и сойти бы с ума

и на каждом клеймо

и не верим вестям

и сжимает сердца

и полгода к чертям

и не видно конца.

10. 10 1940, о. Мэн, лагерь для интернированных

ВЕНА: ПРАЗДНИК ТЕЛА ХРИСТОВА. 1939

Вышло их на улицы так мало,

совершавших ежегодный путь,

большинство осталось у портала,

не посмев к процессии примкнуть.

К ладану всплывающему липли

ветки, обделенные листвой,

и хористы обреченно хрипли,

медленно бредя по мостовой.

Жались горожане виновато,

обнажали головы они,

удивлялись, что хоть что-то свято

все же остается в эти дни.

Так и шли, сердца до боли тронув,

шли среди всеобщей немоты

а над ними реяли с балконов

флагов крючковатые кресты.

НАД КРУЖКОЙ БАРДЫ

Не убирайте покуда питье со стола:

время худое, так дернем - была, не была.

В прошлую, помню, войну, не лениться веля,

нас спозаранку жандарм выгонял на поля.

Был он инстанцией высшей прожиточных норм:

столько-то вровень - тебе и скоту на прокорм,

все разносолы - сдавай на потребу войне,

что утаишь - по суду разочтешься вдвойне...

Так вот у многих была да сплыла ветчина;

разве что ночью мололи маленько зерна,

пили из вымени и, никого не спрося,

хоть одного успевали прибрать порося.

Время ловчить научило, на ум навело6

к нам горожане порой приходили в село,

сукна давали в обмен, - да о чем говорить,

деньги годились тогда, чтоб от них прикурить.

Вот уж поганые нынче настали года!

С неба свалилась крестом крючковатым беда:

мы не видали хозяев таких на веку

мерят зерно и на граммы считают муку.

Нива - твоя, лишь покуда стоит зелена,

твой - виноградник, но ты не увидишь вина,

если в распадке поставишь силок на зайчат

завтра соседи, глядишь, на тебя настучат.

Сливы созреют - первач для хозяев, учти;

семя твое не должно прорастать во плоти.

Жизнь, говорят они, только дается взаймы.

Ну, да об этом еще побеседуем мы.

Люди, молитесь о том, чтобы сгинуло зло,

чтобы его ураганом навеки смело,

чистите ружья и косы точите пока

пейте, да только оставьте и мне полглотка.

О ДОЖДЕ ПЕРЕД НАСТУПЛЕНИЕМ НОЧИ

Подобный дождь бывает лишь, когда

нисходят сумерки на города,

и, тяжко разверзаясь, небосвод

земле избыток влаги отдает.

Ни чистоты, ни свежести в дожде,

он только черноту плодит везде,

с листка на лист, с карниза на карниз,

как сажа, как чернила льется вниз.

И посреди наставшей темноты

вдоль улиц распускаются зонты,

немедля поднят каждый воротник:

над всей землею ливень в этот миг.

Камины гаснут: все дрова в дыму.

Протяжным шумом наполняет тьму

британский дождь, холодный, проливной,

над каждым городом, над всей страной.

Лондон, 1941

НА СТАНЦИИ ЛОНДОНСКОЙ ПОДЗЕМКИ

Как же спят устало,

как же спят устало,

кажется, при всех своих вещах,

сотни исхудалых,

в старых одеялах,

в пыльниках и трепаных плащах.

Шорох монотонный,

вентиляционный,

лампочки, тусклее, чем всегда,

светят еле-еле,

и, спеша в туннели,

не тревожат спящих поезда.

Как же стал им дорог

свет родных каморок,

прежние, безоблачные дни;

вижу их, на матах

тяжким сном объятых,

как печальны, как бедны они!

• Предыдущая
• 9/18
• Следующая