Тетушка Хулия и писака - Льоса Марио Варгас - Страница 56
- Предыдущая
- 56/90
- Следующая
— Конечно, я знаю, чем вы все обязаны Педро Камачо, — сказал я нетерпеливо. — Ведь не зря его радиопостановки — самые популярные в стране.
Они, я заметил, переглянулись и приободрились.
— Именно так, — выговорил наконец Лусиано Пандо с горечью и сожалением. — Вначале мы не придавали этому никакого значения. Думали, тут просто оплошность, пустяки, могущие случиться с каждым. Тем более с человеком, который трудится от зари до зари.
— Но что же все-таки происходит с Педро Камачо? — прервал я дона Лусиано. — Я ничего не понимаю.
— Дело в радиопостановках, молодой человек, — пробормотала Хосефина Санчес, будто совершая святотатство. — С каждым разом они становятся все более странными.
— Мы все — актеры и технический персонал — только и делаем, что дежурим у телефона «Радио Сентраль» и отвечаем на жалобы радиослушателей, — продолжил разговор Батан. Волосы его блестели и топорщились, как иглы дикобраза, будто он полил их бриллиантином; как всегда, на Батане был комбинезон грузчика, башмаки без шнурков, и казалось, он вот-вот заплачет. — Мы делаем все, чтобы отец и сын Хенаро не уволили его.
— Вы сами прекрасно знаете, Педро Камачо ничего не боится и живет с блохой в кармане и вошью на аркане, — добавил Лусиано Пандо. — Но что будет, если его выгонят? Он же умрет с голоду!
— А что станется с нами? — воскликнула горячо Хосефина Санчес. — Что станется с нами без него?
Перебивая друг друга, они подробно и обо всем мне рассказали. Несоответствие в текстах (или, как выразился Лусиано Пандо, «попадание пальцем в небо») впервые было замечено около двух месяцев назад, но вначале незначительное, и на него могли обратить внимание только актеры. Они ни слова не сказали Педро Камачо, ибо никто не осмелился этого сделать, зная его характер. Кроме того, первое время они думали, что несогласованности допущены намеренно, с целью запутать слушателя. Однако за последние три недели дело серьезно осложнилось.
— Вся беда в том, молодой человек, что в радиопьесах ужасная мешанина, — сказала опустошенно Хосефина Санчес. — Герои перепутаны так, что мы и сами не может разобраться, кто откуда.
— Например, в утренних радиопередачах Иполито Литума всегда был сержантом, грозой всех преступников в Кальяо, — напомнил изменившимся голосом Лусиано Пандо. — Но вот уже три дня, как он вдруг стал судьей, это в передаче, которая транслируется в четыре часа дня. А судью прежде звали Педро Барреда. Вот вам пример.
— А теперь дон Педро Барреда уже собирается охотиться за крысами, потому что эти твари съели его дочку. — Глаза Хосефины Санчес налились слезами. — А девочку съели вовсе не у него, а у дона Федерико Тельеса Унсатеги.
— Представляете, что мы переживаем во время передач, — пробормотал Батан. — Говорим и записываем какую-то ересь.
— И нет никакой возможности выправить все эти несообразности, — прошептала Хосефина Санчес. — Вы сами видели, как сеньор Камачо контролирует запись. Он не разрешит, чтобы переставили хотя бы запятую. А если кто не слушает его, он впадает в дикую ярость.
— Он устал, этим все объясняется, — сказал, задумчиво покачивая головой, Лусиано Пандо. — Невозможно работать по двадцать часов в день, и чтобы голова не пошла кругом. Сеньору Камачо необходим отдых, чтобы он снова стал прежним.
— У вас хорошие отношения с обоими Хенаро, — подала мысль Хосефина Санчес. — Не смогли бы вы поговорить с ними? Скажите им только, что сеньор Камачо устал, пусть дадут ему пару недель на восстановление сил.
— Самое трудное убедить его самого, — продолжал Лусиано Пандо. — Но дальше так продолжаться не может. Кончится тем, что его рассчитают.
— На радио постоянно звонят, — сказал Батан, — приходится выкручиваться, чтобы сбить с толку слушателей. А недавно в газете «Кроника» появилась заметка.
Я не сообщил им, что Хенаро-отец уже осведомлен о заметке и просил меня переговорить по этому поводу с Педро Камачо. Мы договорились с артистами, что я прозондирую почву у Хенаро-сына, и в зависимости от того, какова будет его реакция, мы решим, следует ли им самим идти к хозяину и вступиться за боливийского писаку. Я поблагодарил всех троих за оказанное мне доверие и попытался как-то ободрить их. Хенаро-сын был более современным и понимающим человеком, чем Хенаро-отец, скорее всего именно его можно уговорить предоставить Камачо отпуск. Мы продолжали разговаривать, а я в это время выключил свет и закрывал свою конуру. На улице Белен мы пожали друг другу руки. Я видел, как они растворились в пустынной улице за сеткой дождя — неказистые, жалкие, но с поистине благородным и щедрым сердцем.
Всю эту ночь я не спал. Как обычно, я нашел свой ужин в доме стариков уже накрытым, но не проглотил ни крошки (чтобы не огорчать бабушку, я выбросил хлебец и рис в мусорное ведро). Старики лежали в постели, но еще не спали. Войдя в их комнату, чтобы пожелать спокойной ночи, я испытующе уставился на них, стараясь обнаружить на лицах дедушки и бабушки беспокойство в связи с моей скандальной любовью. Ничего, никакого признака: как всегда, они были ласковы и внимательны, дедушка даже спросил меня о чем-то по кроссворду. Зато они сообщили мне приятную весть: мама написала, что скоро они приедут в отпуск в Лиму, день прибытия сообщат дополнительно. Письма старики показать не могли, его взяла одна из тетушек. Сомнений не было — это результат доносов моим родителям. Отец, наверное, сказал: «Едем в Перу наводить порядок». А мать добавила: «Как Хулия могла так поступить!» (Тетушка Хулия дружила с моей матерью еще в те годы, когда наша семья жила в Боливии, а я был ребенком.)
Я спал в крохотной комнатке, заваленной книгами, чемоданами и баулами, хранившими воспоминания стариков: здесь были фото, свидетельствующие об их прежнем процветании, когда они владели хлопковой плантацией в Камане и когда дедушка еще был пионером-землевладельцем в Санта-Крус-де-ла-Сьерра, и потом, когда он стал консулом в Кочабамбе, префектом в Пиуре. Лежа на спине в постели, я долго думал о тетушке Хулии и о том, что, без сомнения, рано или поздно нас все-таки заставят расстаться. Меня это приводило в ярость, казалось глупостью и мещанством. Вдруг я вспомнил о Педро Камачо. Я размышлял о телефонных звонках моих тетушек и дядюшек, кузин, кузенов — все по поводу моих отношений с тетушкой Хулией, а потом мне чудились звонки обескураженных радиослушателей, запутавшихся в героях (которые меняли имена и перескакивали из передачи в три часа в передачу, транслируемую в пять) и событиях, переплетенных, как лианы в сельве. Я старался понять, что же происходит в смятенной голове писаки, — все это отнюдь не смешило меня, напротив, меня растрогали актеры «Радио Сентраль», сговорившиеся с техниками по звуку, секретаршами, швейцарами, чтобы скрыть телефонные звонки и спасти от увольнения артиста. Меня взволновала и мысль о том, что в представлении Лусиано Пандо, Хосефины Санчес и Батана я, который на самом деле был лишней спицей в колеснице, мог повлиять на отца и сына Хенаро. Какими же ничтожными они себя ощущали, какие жалкие крохи они зарабатывали, если даже я казался им влиятельным человеком! Время от времени среди ночи я вдруг испытывал неудержимое желание увидеть, прикоснуться, поцеловать — и немедля — тетушку Хулию. Так я и встретил утреннюю зарю, услыхав на рассвете лай собак.
Я прибыл на свою верхотуру в «Панамерикана» раньше обычного. Когда пришли Паскуаль и Великий Паблито — в восемь часов утра, — у меня уже были приготовлены радиосводки, прочитаны и препарированы (с целью плагиата) все газеты. Делая это, я поглядывал на часы. Тетушка Хулия позвонила точно в назначенное время.
— Я ни на минуту не уснула ночью, — прошептала она терявшимся где-то голосом. — Я так люблю тебя, Варгитас.
— И я тоже, всем сердцем, — прошептал я, испытывая негодование при виде Паскуаля и Великого Паблито, придвинувшихся, чтобы лучше слышать. — Я тоже всю ночь не спал, думал о тебе.
— Ты даже не можешь себе представить, как со мной любезны сестра и зять, — сказала тетушка Хулия. — Мы всю ночь играли в карты. Трудно поверить, что они в заговоре против нас.
- Предыдущая
- 56/90
- Следующая
