Литума в Андах - Льоса Марио Варгас - Страница 2

• Предыдущая
• 2/59
• Следующая

– Не думаю, чтобы их убили, Томасито, – прервал молчание Литума. – Скорее всего, терруки увели их с собой, может быть, даже взяли в свою милицию. А может быть, чем черт не шутит, эти трое сами были террористами. Разве сендеристы похищают людей? Убивают – это да. И оставляют записки, чтобы все знали, что это их рук дело.

– Педрито Тиноко – террорист? Да что вы, господин капрал, чем угодно поручусь, что нет. Это дело рук сендеристов. Считайте, что они уже у нас на пороге. Нас-то с вами они не будут брать в свою милицию. Из нас просто сделают отбивную. Я теперь думаю, нас послали сюда на верную смерть.

– Ну хватит нагонять тоску. – Литума встал. – Приготовь кофе. В самый раз сейчас выпить горячего кофе – уж больно поганая погода. А потом займемся этим третьим. Кстати, как его зовут?

– Деметрио Чанка, господин капрал. Бригадир перфораторщиков.

– Правильно говорят: Бог троицу любит. Вдруг мы на третьем как раз и распутаем все это дело.

Молодой полицейский пошел доставать жестяные кружки и разжигать примус.

– Когда лейтенант Панкорво сказал мне в Андауайласе, что меня направляют к черту на кулички в эту дыру, я подумал: «Ну и пусть. Пусть в этом Наккосе террористы покончат с тобой, Карреньито, и чем скорей это случится, тем лучше». Я устал от жизни. Во всяком случае, так я тогда думал, господин капрал. Но сегодня я чувствую страх, а это значит, что мне расхотелось умирать.

– Только мудак может захотеть отдать концы раньше срока, – твердо сказал Литума. – А ты и на самом деле хотел умереть? Но почему, если не секрет? Ты ведь совсем молодой.

– Так уж все сложилось, – улыбнулся помощник, устанавливая чайник над красно-голубым пламенем.

Томас был худой, костистый, но крепко сбитый парень с глубоко посаженными живыми глазами, оливковой кожей и белыми выступающими зубами – Литума различал их блеск даже в ночной темноте дома.

– Небось страдал от любви к какой-нибудь бабенке, – ухмыльнулся капрал.

– А к кому же еще бывает любовь? – мечтательно сказал Томасито. – К тому же она, господин капрал, была, как и вы, из Пьюры. Так что можете быть довольны моим выбором.

– Землячка, – откликнулся Литума. – Это хорошо.

Petite Michele[4] не выносила высоты, она жаловалась на боль в висках – точно такую же боль вызывали у нее фильмы ужасов, которые она обожала, – и на общее недомогание, но все это не мешало ей восхищаться дикой красотой пейзажа. Альбер же чувствовал себя превосходно, будто провел всю жизнь на высоте трех-четырех тысяч метров, среди зазубренных скал и покрытых пятнами снега склонов, на которых паслись стайки лам, время от времени пересекавших дорогу. Старенький автобус отчаянно трясло, временами казалось, что он вот-вот рассыплется на выбоинах, ухабах, камнях, постоянно испытывавших на прочность его кузов. Они были единственными иностранцами, однако пассажиры, похоже, не обращали никакого внимания на французскую парочку. Никто не смотрел в их сторону, даже когда слышалась чужая речь. Попутчики кутались в шарфы, платки и пончо, на многих были надеты вязаные шапочки – чульо, они уже готовились ко сну среди своих узлов, пакетов, свертков, обитых жестью чемоданов. Одна женщина везла с собой кудахтающих кур. Но все эти неудобства – тряска, теснота, жесткие сиденья – для Альбера и petite Michele не имели никакого значения.

– Gа va mieux?[5] – спросил он.

– Oui, un peu mieux.[6]

А минуту спустя petite Michele вслух сказала именно то, о чем думал Альбер. Он оказался прав в их споре в гостинице «Милагро» в Лиме. Они обсуждали, как лучше добраться до Куско, и она предлагала лететь самолетом, как ей посоветовали в посольстве, но Альбер так настаивал на путешествии в автобусе, что она наконец сдалась. И теперь не жалела об этом. Напротив. Было бы досадно упустить все это.

– Еще бы! – воскликнул Альбер, указывая на мутное, поцарапанное окно. Где еще можно увидеть такую красоту?

Заходящее солнце распустило над горизонтом пышный павлиний хвост. Слева от дороги тянулось узкое зеленовато-бурое плоскогорье без единого деревца, без людей, без животных, его оживляли лишь лужицы жидкого света, создававшие впечатление, что между пучков пожухлой травы бегут ручейки или проглядывают оконца болота. А справа круто вздымались резкими изломанными линиями остроконечные скалы, разорванные глубокими ущельями и пропастями.

– Это путешествие станет главным событием нашей жизни, вот увидишь, – уверенно сказал Альбер.

Кто-то включил радио, и грустная монотонная мелодия вплелась в нескончаемую цепь металлического лязга.

– Чаранго,[7] и кены[8] – догадался Альбер. – В Куско мы купим кену. И научимся танцевать уайно.[9]

– Давай, когда вернемся, устроим вечер в коллеже, – мечтательно сказала petite Michele. – La nuit perouvienne.[10] Придет весь город.

– Если хочешь вздремнуть немного, вот тебе подушка. – Альбер похлопал себя по плечу.

– Никогда не видела тебя таким довольным, – улыбнулась она.

– Я мечтал об этом два года, – ответил он. – Копил деньги, читал об инках и о Перу. Представлял себе все это.

– Я вижу, ты не обманулся в ожиданиях. И я тоже. Спасибо, что ты меня уговорил приехать сюда. Кажется, глюкоза мне помогла. Я уже лучше переношу высоту, дышать стало легче.

Минуту спустя Альбер услышал, что она зевает. Он обнял ее, прислонил ее голову к своему плечу, и вскоре, несмотря на тряску автобуса, petite Michele уже спала. А он не сможет сомкнуть глаз, он знал это. Он сгорал от нетерпения, от страстного желания увидеть как можно больше, как можно больше впитать в себя, сохранить в памяти, а позднее записать в дневнике, который он торопливо заполнял по ночам с того самого дня, как сел в родном Коньяке на поезд, а потом, когда вернется, рассказывать обо всем увиденном, смакуя детали и слегка привирая, своим copains.[11] Для своих учеников он проведет урок с показом диапозитивов, а проектор одолжит у отца petite Michele. Перу! Вот она, эта страна, смотрите: огромная, таинственная, буро-зеленая, беднейшая, богатейшая, древняя, наглухо закрытая. И эти лунные пейзажи, и эти медные замкнутые лица мужчин и женщин, которые сейчас его окружали. Так непохожие на лица белых, негров, метисов, что он видел в Лиме. С теми, хоть и с трудом, он мог объясняться, но от людей сьерры, горцев, его отделяла какая-то непреодолимая преграда. Несколько раз он пытался заговорить с соседями на своем плохом испанском языке, но из этого ничего не вышло. «Нас разделяет не раса, а культура», – вспомнил он слова petite Michele. Эти люди были прямыми потомками инков, их предки подняли до самых орлиных гнезд сложенные из гигантских камней стены Мачу-Пикчу, города-крепости, который он и petite Michele будут осматривать через три дня.

Была уже ночь, и, как он ни боролся со сном, дремота постепенно овладевала им, и вскоре он почувствовал, что погружается в сладкое забытье. «Если я засну, то могу вывихнуть себе шею», – пронеслось у него в голове. Они занимали места в передней части автобуса, в третьем ряду справа, и уже сквозь сон Альбер слышал, как водитель тихонько насвистывает что-то. А потом ему показалось, что он плывет в холодной воде. Падучие звезды прочерчивали необъятное небо высокогорья. Он был счастлив, но что-то мешало насладиться этим счастьем сполна: как портит красивое лицо волосатая бородавка, его удовольствие отравляла ноющая боль в шее и невозможность опереться головой о что-нибудь мягкое.

Кто-то тормошил его.

– Уже Андауайлас? – спросил он, с трудом приходя в себя.

• Предыдущая
• 2/59
• Следующая