Город и псы - Льоса Марио Варгас - Страница 40

• Предыдущая
• 40/74
• Следующая

Бедный Кава, неплохой был парень, после мы подружились. Сперва я его невзлюбил, потому что он из дикарей, а они так обошлись с Рикардо. Я ему портил кровь, как мог. Собирается, бывало, Кружок, бросим жребий, кому идти на четвертый – морды бить, выпадает Каве, а я и говорю: „Пусть пойдет кто угодно, только не он, его ж накроют, и тогда все погибло". А Кава голову опустит и молчит. А позже, когда Кружок распался и Ягуар нам предложил: „С Кружком покончено, но, если хотите, можем составить новый, вчетвером", я сказал: „Только без дикарей, они все трусы", и Ягуар сказал: „В этом надо разобраться раз и навсегда. Ни к чему такие фокусы между нами". Он позвал Каву и сказал ему: „Питон говорит, что ты трус и тебя нельзя принимать в Кружок. Докажи, что он ошибается". И дикарь сказал: „Ладно". В ту же ночь мы пошли вчетвером на стадион, сняли нашивки – чтобы четвертый и пятый не увидели, что мы псы, и не послали стелить постели. Мы прошли благополучно, и на стадионе Ягуар сказал: „Драться без шума и без мата, в тех бараках гадов полным-полно", а Кудрявый сказал: „Вам бы лучше снять рубашку, еще порвете, а завтра проверка", так что мы сняли рубашки, и Ягуар сказал: „Можете начинать". Я знал, что дикарю со мной не сладить, но не думал, что он такой упорный. Правду говорят, они очень выносливые в драке, а так с виду никогда не скажешь – уж больно они малы. И Кава низенький, а крепкий, черт. Фигура у него все равно что пень – такой кряжистый пень, квадратный. Это я сразу заметил. Дубасишь его, а ему хоть бы что. Зато он тупой как баран – вцепится в меня, обхватит за шею и за пояс, и никакими силами не оторвешь, уж я колошматил его и по голове, и по спине, чтобы он отцепился, а он опять кидается как бык – жуть какой цепкий. А неповоротливый, прямо жалко его. Я, правда, знал, что эти дикие не умеют драться ногами. Только ребята из Кальяо орудуют ногами как полагается, лучше, чем руками, у них и удар свой есть, специальный, но это не так просто, не всякий сможет поднять враз обе ноги и ударить ими в рыло. А дикари дерутся только руками. Они даже не умеют бить головой, как креолы, хоть голова-то у них твердая. Я думаю, в Кальяо лучшие бойцы на свете. Ягуар говорит, что он из Бельявисты, но я думаю, он из Кальяо, во всяком случае он им не уступит. Я не знаю другого, кто бы так ловко орудовал головой и ногами, как он. Кулаки он почти не пускает в ход, все время головой да ногами, не хотел бы я связаться с Ягуаром. „Давай кончим, что ли", – сказал я. „Как хочешь, – ответил он, – только больше не говори, что я трус". – „Наденьте рубашки и вытрите рыла, – сказал Кудрявый, – кто-то идет, – кажется, сержанты", но это были не сержанты, а кадеты с пятого. Пять штук. „Почему без беретов? – говорят. – Вы либо с четвертого, либо псы, не притворяйтесь". А другой крикнул: „Постройтесь и выворачивайте карманы, нам нужны деньги и сигареты!" Я жутко устал и не шелохнулся, пока этот тип шарил у меня по карманам. А тот, который обыскивал Кудрявого, сказал: „У этого полно грошей и сигарет целый клад", а Ягуар скривился и говорит: „Вы такие храбрые, потому что с пятого, да?", а кто-то из них спросил: „Что сказал этот пес?" Лиц нельзя было разглядеть, темень страшная. А другой сказал: „Повторите, пожалуйста, что вы сказали, пес?" – и Ягуар сказал: „Если бы вы не были с пятого, сеньор кадет, вы бы не посмели забрать у нас деньги и сигареты", и кадеты засмеялись. Спрашивают его: „Вы, как видно, любите драться?" – „Да, – говорит Ягуар, – люблю. И думаю, что за воротами училища вы бы не осмелились залезть ко мне в карман". – „Что я слышу, что я слышу?" – сказал один, а другой: „Нет, как вам это нравится?" А третий: „Если желаете, кадет, я могу снять нашивки. Я и без них могу обыскивать кого хочу". – „Нет, сеньор кадет, думаю, что нет". – „Давайте попробуем", – сказал кадет. Он снял куртку и нашивки, и в ту же секунду Ягуар повалил его и стал дубасить так, что тот хмырь сразу закричал: „Чего ждете, гады, помогите!" И все остальные навалились на Ягуара, и Кудрявый сказал: „Вот уж этого я не позволю". И я тоже бросился в кучу; да, хорошая была потасовка, ни черта не видно. Мне иногда казалось, что в меня булыжниками швыряют, и я подумал: „Не иначе это Ягуаровы ноги". И мы проваландались в таком духе, пока не раздался свисток, а тогда разбежались врассыпную. Здорово нас отделали. В бараке, когда сняли рубашки, все мы были в синяках и ссадинах. Ну и ржали! Весь взвод столпился в душевой, пристают: „Расскажите". А Писатель помазал нас зубной пастой, чтобы отеки скорей сошли. Ночью Ягуар сказал: „Вот вам и боевое крещение нового Кружка". А потом я подошел к Кавиной койке и сказал: „Давай помиримся, что ли". А он ответил: „Давай"».

Они молча пили кока-колу. Паулино нагло глядел на них порочными глазками. Отец Араны пил небольшими глотками из горлышка. Иногда его поднятая рука с бутылкой замирала, и он смотрел перед собой пустым взглядом. Потом вдруг кривил рот и снова отпивал из бутылки. Альберто пил нехотя, газ щекотал горло. Он не хотел прерывать молчание – боялся, что этот человек снова начнет рассказывать. Он глядел по сторонам. Ламы нигде не было, – наверное, паслась на стадионе. Когда кадеты были свободны, она всегда удирала в дальний конец территории. Зато во время уроков она любила обходить поле медленным гимнастическим шагом. Отец Араны расплатился и дал Паулино на чай. Учебного корпуса не было видно: огни на плацу еще не зажглись, а туман спустился до самой земли.

– Он сильно страдал? – спросил отец Араны. – В субботу, когда его привезли. Сильно страдал?

– Нет, сеньор. Он был без сознания. Остановили машину на проспекте Прогресса и привезли его прямо в госпиталь.

– Нас известили только в субботу вечером, – глухо сказал отец Араны. – Около пяти часов. Он целый месяц не появлялся дома, мать хотела его навестить. Вечно его наказывали по той или иной причине. Я считал, что это к лучшему, – заставит его подтянуться. Позвонил капитан Гарридо. Да, молодой человек, это был страшный удар для нас. Мы немедленно приехали, чуть не разбили машину на Набережной. А нам даже не разрешили побыть с ним. В больнице так бы не поступили.

– Если вы хотите, можете положить его в клинику – Они не посмеют вам отказать.

– Врач говорит, что сейчас его трогать нельзя. Он в очень тяжелом состоянии. Это правда, незачем себя обманывать. Мать сойдет с ума. Она, понимаете ли, не может мне простить того, что было в пятницу. Вот что меня возмущает! Все женщины таковы, всегда перевернут по-своему. Возможно, я и был строг, но ведь для его же пользы. И вообще, в пятницу ничего такого не было, так, чепуха. А теперь она меня упрекает.

– Арана мне не говорил, – сказал Альберто. – А он всегда мне все рассказывал.

– Я же говорю вам, ничего не случилось. Он пришел домой на несколько часов, ему дали почему-то разрешение. Целый месяц его не выпускали. И не успел прийти, как сразу же ему понадобилось куда-то там пойти. Это невежливо, в конце концов! Как так, прийти домой – и тут же бегом на улицу! Я сказал ему, что он должен побыть с матерью, ведь она так сокрушается, когда он не приходит. И больше ничего. Ну не глупо ли, посудите сами? А теперь она говорит, что я мучил его до самого конца. Разве это справедливо?

– Ваша супруга, наверное, слишком встревожена, – сказал Альберто. – Это естественно. Такой случай…

– Да, да, – сказал отец Араны. – Просто невозможно заставить ее прилечь. Целый день провела в госпитале, ждала врача. И все бесполезно. Сказал: успокойтесь, имейте терпение, мы сделаем все возможное, мы вас известим – и все. Конечно, капитан – добрый человек, он пытается нас успокоить, но надо войти и в наше положение. Все это так невероятно после трех лет учебы – как могло случиться такое с кадетом?

– Не знаю, – сказал Альберто. – Трудно сказать.

Вернее…

– Капитан уже говорил нам. Мне все известно. Вы же знаете, военные любят прямоту. Называют все своими именами. Они не церемонятся.

• Предыдущая
• 40/74
• Следующая