Большие каникулы - Сынтимбряну Мирча - Страница 33

• Предыдущая
• 33/55
• Следующая

— Благодарим вас, маэстро! Мы все — внимание.

— Во-вторых, могу вам заявить, что я пою с трех лет. Последние гастроли в Миланской «Ла Скала» и в Московском Большом театре принесли мне мировую славу. Я с большим успехом пел партию Альфреда из «Травиаты» и Радамеса из «Аиды», и воеводы Мона Лютого. А теперь — довольно. Мне нужно допеть еще два-три такта, ведь вы знаете, что артист принадлежит публике… Вон как она бурлит, прямо как извергающийся вулкан!

— Бис! Браво-о! Бис!! Браво-о-о!!!

— Мне очень жаль, но у меня больше нет времени… Я должен поклониться, на ходу отыскать знакомые лица, на которых блестят слезы… Все бросают мне цветы… Вот я уже потонул в них по колено… по пояс… по грудь… Ох, я задыхаюсь! Нужно попросить контролеров впредь не пускать в зал с цветами! Меня вызывают, все кричат:

— Гогуца! Го-гу-ца! Го-гу-ца!!

— Гогуца! Го-гу-ца!

— А?.. Я!..

Это голос учителя.

— Ты что, заснул? Пой гамму! До-о-о…

Гогуца Попеску ошеломленно поднимается, смотрит на нестриженные затылки своих одноклассников…

— До… ре…

… на увешанные верхней одеждой стены…

— Ми… фа…

… на уже заполненный нотный стан на доске…

— Соль… ля…

… и на девчонок, украдкой поглядывающих в зеркальце и бессовестно хихикающих…

— Почему ты молчишь?

Гогуца подносит руку ко лбу, на котором спелой земляникой сияют прыщи, и, вдруг возвращаясь к действительности, заявляет:

— Не буду я петь… мне стыдно… девчонки смеются…

ГОРН УЖЕ ДАВНО ПРОИГРАЛ ОТБОЙ. Во всем доме больше не слышно ни звука. Только внизу, на первом этаже, из незакрытого крана монотонно падают капли и ударяются в жестяную раковину умывальника. Кап-кап-кап! Дежурный вожатый тоже заснул, выдержав последнюю — и не самую легкую — битву: уложив детей спать.

— Спальня номер три, гасите свет!

— Ха-ха-ха!

— Кто там смеется, во второй?

— Хи-хи, товарищ вожатый, у меня опять кровать провалилась!

— Хр-р-р… хр-р-р…

— Хи-хи!..

Наконец, битва выиграна на территории обоих этажей… Тишина… Кап-кап-кап!

Только обитатели спальни на двоих, расположенной в глубине дома, кажется, еще не спят. Лежа в постели возле окна, старший мальчик рассказывает о подвигах Дика-Черного пирата. Другой, помладше, лежащий возле двери, уже полчаса как бормочет спросонья, еле двигая языком:

— Хы… ага… угу…

Наконец, пират пойман и повешен, а рассказчик, опершись на спинку кровати молчит, глядя в открытое окно.

Кап-кап-кап!

Луна торопливо плывет сквозь тучи, как кастрюля с золотистым супом, а лес, остановившийся в десяти шагах от дачи, шумит таинственно и мрачно… как Черный пират.

— Эй, клоп, ты не спишь? — спрашивает вдруг старший, повернувшись в постели.

— Ыхы…

— Вот и хорошо. Давай еще поговорим. Знаешь, мне совсем не хочется спать.

Мальчик усаживается в постели по-турецки и говорит чуть охрипшим голосом, тревожно поглядывая на луну, повернувшуюся своим ликом, похожим на подгоревший омлет:

— И потом, ты даже не представляешь себе, как мне все это нравится: ночь, темь, окровавленная луна, зловеще разрывающая свинцовые тучи, вот как сейчас… полосы тени на ставнях… видишь?.. Как будто решетка… И эта сухая ветка, которая вырисовывается на них, словно когтистая лапа, и качается, и скрипит… Представь себе, что на ней… повешен Черный пират…

— Ыхы…

— Правда ведь, ты боишься? Тогда иди ко мне в постель. Знаешь, я по ночам никогда не боялся. Наоборот, я люблю ночь… Она развивает в тебе смелость, мужество…

Вдруг смельчак замолкает, навострив уши. Окрепший ветер шумно хлопает где-то на верхнем этаже незапертой дверью. Во дворе развешанные для просушки простыни надуваются и бьются, подхваченные защепками.

— Слышишь, какие зловещие звуки… Они мне здорово нравятся!.. Я готов их всю ночь слушать, — продолжает он дрожащим и неверным голосом. — Знаешь, это ветер хлопает ставнями на чердаке. Кто-то, наверное, забыл их закрыть. Папа мне однажды рассказывал, как воры пробрались в дом через соседский чердак, с вилами и с ножами в зубах! Я воров не боюсь, но ты, если хочешь, иди ко мне, я подвинусь. Хочешь?

Несколько мгновений он молчит, ожидая ответа, и ему кажется, что весь лесной мрак привалился к окну и повис, уцепившись за занавеску. Где-то, совсем близко, раздается крик сыча.

— Это сыч, — уточняет мальчик, весь дрожа. — Очень симпатичная ночная птица, только глаза у нее страшные… Люди ее боятся: говорят, она предвещает несчастье… Предрассудки! Слышишь, как завывает? Кровь в жилах стынет, правда? А мне здорово нравится!.. Не к нам ли на крышу уселся? Скорее иди ко мне в постель! Чего ты ждешь? Хочешь умереть со страху? И потом, мой матрас мягче, а если хочешь, я могу тебе еще одну подушку подложить.

Мальчик у стены молчит. Но и сыч замолкает.

Кап-кап-кап!

Старший криво улыбается и облизывает пересохшие губы.

— Хорошо, что он замолчал. Прекрасная ночь… Слышишь? Какой зловещий шелест… вернее, треск… Все так неопределенно… Какая приятная, какая великолепная неопределенность, — продолжает он глухим голосом. — Это может быть летучая мышь или бабочка «мертвая голова» или призрак… или… или что-нибудь совсем другое… Например, два призрака! Слушай, не мучайся ты! Иди ко мне!

Тучи разрываются на клочки и бегут по небу, белесые, как пыльные тряпки в руках усердного дежурного. Ветер стих.

Кап-кап-кап!

Но почему занавеска вздымается, поднимается, как крыло?

— Если ты не придешь, я сам к тебе приду, — глухим голосом грозится мальчик. И после небольшой паузы, во время которой он, обмирая, смотрит в окно, добавляет:

— Наверное, уже полночь. Как ты думаешь?

Но его младший товарищ не отвечает. Только глубоко вздыхает во сне и поворачивается к стенке. Какое-то время не слышно ни звука. Но нет… кажется, что-то прошелестело на веранде. Может быть, это ежик из живого уголка? Или…

— Ты веришь, что вурдалаки выходят из могил в полночь? — едва слышно выдыхает смельчак. И вдруг вскакивает с постели и, путаясь в простынях, бросается к малышу, который как раз начинает храпеть. — Только, знаешь, это не так… это развивает страх, а со страху можно умереть… а ты маленький… зачем тебе умирать со страху?

И вдруг кричит душераздирающим голосом:

— Пусти меня к себе в посте-е-ель!

ВНАЧАЛЕ — ТОЧНЕЕ, 15 СЕНТЯБРЯ, а еще точнее — в восемь часов утра — был взрыв радости:

— Санда!

— Габриэла!

Уточняем: двойной взрыв. Вещь необычная, но все же… Дело в том, что в пятом классе встретились за одной партой Санда Продан, получившая третью премию в четвертом «А», и Габриэла Олтяну, тоже обладательница третьей премии, но из четверого «Б». Поскольку каждая из них считала себя обиженной, обе — втайне, но очень твердо — решили, искоса поглядывая друг на друга:

«В этом году я получу первую премию, во что бы то ни стало! Постараюсь учиться еще лучше…»

«В пятом классе будет только одна первая ученица. — Я. Я ничего, ничего не упущу!»

И на следующий же день началось волнующее состязание. Прежде всего — прощупывание.

— Ты знаешь, какой фараон стал первым пользоваться зубочисткой?

— Хаммураби.

— Как бы не так!

— Тутмос II? Его отец… его дед? Кто же тогда?

— Не скажу. Если меня спросят по истории, я получу десятку!

И Санда весело крутится на одной ножке. Но Габриэла хватает ее за пояс:

— А ты знаешь, у какой рыбы голова в форме суповой ложки, тело — как кастрюля, а хвост — как сито? Откуда я знаю? Я нашла ее в дедушкином журнале за 1900 год…

— Какая, скажи? — встревоженно спрашивает Санда.

— Не скажу. Если меня спросят по зоологии, я получу десятку!

Санда надувается, но через минуту приходит ее очередь хватать соседку по парте за пояс.

• Предыдущая
• 33/55
• Следующая