Большие каникулы - Сынтимбряну Мирча - Страница 31

• Предыдущая
• 31/55
• Следующая

Развеваемый утренним ветерком, флаг отбрасывает трепетную тень на лоб Тудора. Может быть, поэтому его задумчивость кажется еще более глубокой, и ребята с перемазанными ягодным соком подбородками и губами с уважением помалкивают. Или, может быть, все восемь человек молчат лишь оттого, что им уж очень нравятся ягоды шелковицы?

Тудор держит в руках листок бумаги. Да, нелегкое это дело — быть звеньевым во время каникул. У тебя под рукой десятки мероприятий, одно другого интереснее. Впрочем, разве это так уж плохо? Да, но видите ли… легко быть просто пионером… чтобы кто-то приходил и говорил тебе: «Вот что, братец, сейчас ты будешь делать то, а потом другое, затем, в час „X“ еще что-то, а в час „У“ — еще…» Но быть звеньевым — это совсем другое дело! Как выбрать из множества интересных мероприятий самое интересное? Впрочем, это, конечно, не невозможно.

Нужно только уметь подойти к ребятам, подумать вместе с ними, спросить их мнения…

Тудор подходит к ребятам: спускается на одну ступеньку, потом еще на одну.

— Ну, как вы думаете? Пойдем сегодня в лес или купаться?

— В лес!

— Купаться!

— В лес! Купаться!

Ошалелые птицы носятся по двору. Пионеры кричат так громко, что спелые шелковичные ягоды осыпаются им на головы.

— Погодите! — покрывает весь этот шум Тудор, снова забираясь на третью ступеньку. — Сядьте! Нужно все обдумать. В лесу мы набредем на лужайки и источники, будем залезать на деревья, ловить белок… Собирать цветы, грибы, ягоды…

— В лес! Пойдем в лес! За ягодами! За белками!

— За ягодами!

— За белками!

— За ягодами! За белками!

Звеньевой затыкает себе уши:

— Не кричите!! Чего вы запрыгали? Мы ведь еще ничего не решили… Нужно обдумать. Не лучше ли все же, не интереснее ли было бы на купалке? Там можно плавать, бродить в зарослях тростника, рыбачить, собирать ракушки. Разве это не интересно?

Мальчики радостно прыгают и отряхают пыль со своих полотняных сандалий, собираясь в поход.

— На купалку!

— На купалку!

Но Тудор озабоченно поднимается еще на одну ступеньку и машет листочком:

— Не спешите, товарищи! У меня здесь, вот на этом листочке, десятки интересных мероприятий… Зачем нам торопиться? Обсудим все спокойно и — к делу! Например, знаете ли вы, как выпускают газету? А книгу? Вот видите! А что, если нам пойти в типографию?

— В типографию!..

Звеньевой торжествующе улыбается и спускается еще на одну ступеньку.

— Конечно. Все это интересно… Но не кажется ли вам, что интереснее было бы посетить ферму? Не хотели бы вы увидеть трактор? Или лошадей? А? Поездить верхом на лошадях? Или помочь собирать абрикосы?

— На ферму! По коням! За абрикосами! — все восьмеро сгрудились вокруг ступенек и даже ягоды шелковицы выбросили…

— Погодите! Я еще не кончил! — взмокший от жары Тудор машет листочком и взбирается уже на пятую ступеньку. — Что бы вы сказали…

Десять часов утра. Солнце поднялось выше, тень шелковицы стала короче и, едва заметная, притулилась возле ствола. Но и мальчиков, кажется, стало меньше. Однако звеньевой этого не замечает. Он продолжает вносить предложения:

— А что если провести матч с лагерем № 2, на берегу озера? А потом покататься на лодках. Разве это не интересно?

— Ну, давайте же наконец куда-нибудь пойдем, — ворчат оставшиеся ребята, которые растянулись под деревом, спрятав головы в тени и выставив на солнце ноги.

— Нет, только без анархии… Сядьте. Нужно все обсудить. Я думал, мы понимаем друг друга. Вот здесь у меня приглашения на конкурс авиамоделизма… Или давайте делать змеев… Или…

Солнце стоит уже прямо над мачтой. Лицо звеньевого больше ничем не затенено. Оно блестит, словно намазанное жиром. Тень шелковицы стала еще короче. А звено испарилось. Остался один-единственный мальчик, толстяк, тоже обливающийся потом. И если бы не очень курносый нос, то кончик его наверняка бы остался на солнце.

— Или, товарищи… — продолжает Тудор, уткнувшись в свой список, — не думаете ли вы, что интересно было бы пойти в клуб, поиграть в шахматы, в настольный теннис?

Но «звено» на отвечает. Оно лишь кивает, упираясь подбородком в грудь, потом вздрагивает, вскидывает голову и снова роняет ее на грудь…

— Или пойти на школьный участок… Или… или… — он щелкает языком и, прикрыв глаза, словно выискивает вдали что-то еще более заманчивое.

«Звено» одобрительно кивает.

…Бьет двенадцать часов.

И вдруг оратор замолкает пораженный. Но не потому, что расположившееся в трех шагах от него «звено», уронив на грудь голову, отвечает на все его предложения легким храпом, а потом у, что в этот момент в лагерные ворота входят остальные семеро…

— Где вы были? — сердито кричит Тудор, взлетая на шестую ступеньку и отбрасывая прилипшие к вспотевшему лбу кудри.

Дети окружают его:

— На волейбольной площадке…

— В клубе…

— На ферме…

— Так, сами по себе?

— Как это — сами по себе?

— Мы присоединились ко второму звену…

— А мы — к третьему…

— Да? Но ведь это анархия! Зачем вам было присоединяться? Разве у вас нет своего звена? Я поставлю этот вопрос на первом же собрании отряда… Вот увидите…

Возле шелковицы испуганно вздрагивает толстяк:

— А? Что?

Тудор спускается по ступенькам и дружески хлопает его по плечу:

— Речь не о тебе. Ты — дисциплинированный пионер… Я представлю тебя к награде… — И бросает остальным, через плечо:

— А вас я научу соблюдать лагерную дисциплину!

Два часа дня… Во дворе не осталось ни души. Тень шелковицы опять удлинилась. Цыплятам, как видно, надоело клевать остатки теннисного мячика, и теперь они атакуют изодранный в клочья листок, на котором записаны самые интересные мероприятия…

Таким четверостишием, каллиграфически переписанным и раскрашенным цветными карандашами, открывается альбом Танцы. Окровавленная стрела, пронзающая выполненное тушью сердце, обращает внимание на технику хранения воспоминаний:

Владелица альбома меланхолически листает пестрые страницы, усеянные птичками, сердечками, монограммами, прописями и подписями, сжимая в кулачке шелковый платочек, в котором очень нуждается и ее курносый носишко.

— Видишь? — объясняет она дрожащим голосом своему дальнему родственнику, двоюродному или троюродному брату, который приехал к ним погостить. — Все это написано слезами….

— А я думал чернилами… — с лукавой наивностью замечает тот.

— Ах, вы, мальчишки, ничего не понимаете! — негодует Танца. — Знаете ли вы, бесчувственные, что значит расстаться с подругой, с которой ты провела — в одной школе, в одном классе и, может быть, даже за одной и той же партой — год, два, три, четыре…

У нее наворачиваются слезы.

— Можно мне продолжить? Пять, шесть, семь, восемь… Я умею считать до миллиона… девять, десять… одиннадцать..

— Зачем это?

— Чтобы ты могла плакать.

Танца смотрит на него с удивлением:

— Зачем плакать? Ах да, альбом. — Она снова грустнеет, потом опускает голову, как бы примиряясь со своей судьбой:

— Но теперь делать нечего. Мы расстались, может быть, навсегда. — Она глубоко вздыхает и с достоинством сморкается. — Остались лишь эти воспоминания. Вот послушай, это мне написала моя лучшая подруга:

• Предыдущая
• 31/55
• Следующая