Дела и ужасы Жени Осинкиной - Чудакова Мариэтта Омаровна - Страница 4

• Предыдущая
• 4/132
• Следующая

Маргаритка, как мы видели, сильно удивлялась, но обмана не заподозрила. И именно это заставляло ее отца, а потом и мать давиться от смеха и выбегать в кухню, чтоб дочь не увидела и не заподозрила неладное.

Вновь забегая вперед, сообщим также, что Маргаритка с еще большим рвением продолжила свои занятия и в Высшую школу экономики поступила. А о невинном родительском обмане в последующие годы так и не догадалась.

Женя шла к дому, твердо и быстро ступая, будто отталкиваясь при каждом шаге от земли. Казалось странным, как это не заплетались при ходьбе ее ноги, начинавшиеся, как говорила одна подруга ее мамы, даже не от шеи, а прямо от ушей.

Если б кто посмотрел сейчас на Женю со стороны, он, возможно, нашел бы, что у нее слишком неподвижное, не по возрасту неулыбчивое лицо.

Диме такие мысли в голову не приходили.

Он смотрел на нее из своего окна не отрываясь.

Когда-то Дима прочел в рассказе про одну высокую девочку, что у нее рук и ног было много, и это-то влюбленному мальчику особенно нравилось. Теперь он чувствовал что-то похожее.

Если бы кто попытался залезть сию минуту в его красиво постриженную, плюшевую на ощупь голову, то, наверное, разглядел бы там такие быстро-быстро, быстрей, чем в любом компьютере, бегущие строчки: «Какое милое личико. Какие глупые лица у других девчонок, особенно когда они смеются во весь рот! Какой маленький ротик — будто какой-то невиданный цветочек. Как я люблю ее ротик, и глазки, и тонкие бровки, и тонкие ручки, и длинные-длинные стройные ножки. Как мне нравятся ее волосы — не длинные пряди, неряшливо падающие на плечи и грудь, как у Синицыной, а легкие короткие волосики цвета расплавленного золота. Они стоят как облачко, так и хочется их пригладить и почувствовать под ладонью ее теплую головку…»

Но если бы тот, кто проник в Димины мысли, записал их и дал ему прочесть, то Дима, наверно, страшно бы удивился. Сам он не мог и не пытался выразить словами то, что чувствовал, когда смотрел на Осинкину.

Что касается золотистого облачка над Жениной головой, тут стоит упомянуть случившуюся с ней необъяснимую историю.

Дело в том, что до десяти лет волосы у Жени были такие же золотистые, но совершенно прямые. Мама делала ей обычно стрижку «каре». Но в десять лет Женя убедила маму постричь ее на лето совсем коротко. И одновременно заболела каким-то азиатским гриппом с температурой почти 41. А когда выздоровела, обнаружилось, что ее подрастающие волосы уже не хотят ложиться ровными прядями, а предпочитают топорщиться — этаким пушистым ореолом. В чем была истинная причина этой метаморфозы, установить не удалось. Но теперь их приходилось часто подстригать, чтобы они стояли все-таки облачком, а не дыбом.

Усадив Женю в ее любимое кожаное, цвета кофе с молоком, «утопающее», как она его называла, и в то же время вертящееся кресло, Дима сел напротив на стул и стал молча (а молчать он умел) внимательно ее слушать.

И когда Женя закончила, он сказал.

— Женя, я все понял. Все сделаю. Позвони мне, пожалуйста, вечером — начиная с девяти.

И благодарно коснувшись пальчиками его плеча, Женя сделала его на несколько дней счастливым, а сама помчалась дальше.

Путь ее лежал теперь к Лике.

И это должен был быть самый трудный, но очень важный визит.

Если бы он оказался безуспешным, все три предшествующих встречи потеряли бы всякий смысл.

Надо было попробовать убедить главного свидетеля в пользу Олега наконец заговорить.

Лика встретила Женю в красивом халате — не в таком, который спешно снимают при звонке в дверь и чем-нибудь заменяют, а наоборот — таком, в котором гостей принимают.

Точнее же говоря, это было самое настоящее, темно-синее с золотом японское кимоно, из Японии и привезенное.

Женю Лика (для незнакомых — Лидия) увидела впервые и встретила — после ее звонка с просьбой повидаться — мило и дружелюбно, с живой улыбкой на очень и очень привлекательном, по мнению многих, лице, окаймленном белокурыми прядями. Они красиво загибались с обеих сторон почти к подбородку.

Но по мере того, как Женя быстро, но не спеша и не тараторя, очень толково излагала причину и цель своего визита, улыбка с Ликиного лица сползала. А в конце Жениной речи девушка, казалось, вообще постарела лет на десять.

— Я думала, кассационный суд его оправдает, — пролепетала она.

Надо отдать Лике должное — не задавая лишних вопросов, она тут же согласилась написать все то, о чем Женя ее просила. И ушла в другую комнату писать.

Женя в это время сидела в холле и играла с котом Грэем.

Это был тот еще котик! Дело в том, что Лика недавно уезжала в Европу на месяц, а Грэя на это время с восторгом согласилась взять к себе ее однокурсница, остававшаяся на лето в Москве, — кореянка Соня (настоящее ее имя было, конечно, иным, но она настаивала, чтобы московские друзья звали ее именно так). А когда Лика вернулась и позвонила, чтоб забрать кота, Соня смущенно сказала, что Грэю было очень жарко и она вызвала специального парикмахера, чтобы тот его постриг.

— Как — постриг? !

— Ну, у нас всегда стригут котов летом. Это художественная стрижка. Очень красиво.

— Всего-всего постригли?!

— Нет, не всего. На голове и на лице он пушистый. И на хвосте тоже.

И вот теперь этот невиданный в московских краях голый кот выгибал спину с обнаружившимися на короткой шерстке шикарными серебристо-серыми мраморными разводами, поднимал пушистый хвост трубой и только что не подмигивал, жмурясь всем своим пушистым лицом, желая спросить: «Ну и как я вам нравлюсь?»

Лика вышла заплаканная.

— Возьми, Женя.

Она протянула исписанные листы бумаги, уже вложенные в прозрачный файл.

— Сделай где-нибудь ксерокс, прежде чем отдашь. Пусть у меня копия будет. А то я без копирки писала, как-то не подумала — привыкла на компьютере. Ты веришь, что еще можно что-то сделать?

— А ты веришь, что нельзя, да? — Лика казалась такой юной, что у Жени не повернулся язык называть ее на вы. — Значит, мы с тобой будем жить-поживать и добра наживать — а Олег пусть сидит в тюрьме? Станет там взрослым дядькой, потом стариком? Да?!

У Лики снова закапали слезы. Она стала промокать их не бумажным платочком, как все или почти все, а маленьким изящным батистовым.

Женя не стала ей говорить того, что само напрашивалось на язык: если бы тогда Лика сделала то, что сделала сейчас, — сегодня ей, скорей всего, не пришлось бы плакать. Не стала говорить, потому что знала — Лика и сама это понимает, потому и плачет.

Впрочем, возможно, для Ликиных слез были и другие причины. На ее столике стояла маленькая, в тонкой рамке фотография красивого темноволосого молодого человека. Это был не Олег. И мы совсем не знаем того, что, возможно, хорошо представляла себе Лика, — как именно прореагирует этот появившийся за последние месяцы в ее жизни человек на ее откровенные показания относительно одного мартовского вечера.

В этих показаниях помимо несомненного Олегова алиби была и еще одна важная деталь. Самым главным было упоминание о старой замызганной куртке, в которой был Олег в тот злополучный вечер. Женя считала, что еще есть шанс найти упомянутую Ликой записку Олега. Если бы речь шла о новой куртке — можно было бы, в сущности, и не ехать. Пока мы не можем, к сожалению, выразиться яснее, но обещаем, что постепенно все прояснится.

Теперь оставалось добежать до телеграфа и дать несколько телеграмм (e-mail\'a — или емелек, как предпочитали говорить Женины друзья и одноклассники, в тех домах, куда направлялись телеграммы, еще не было). Там же на почте — сделать ксерокс с Ликиных показаний. И позвонить с переговорного пункта — с домашнего телефона она звонить не хотела, чтобы потом, когда придут счета, не вести ненужных разговоров с родителями про звонки в разные города и поселки. А с мобильного звонить по межгороду дорого, а тратить деньги перед дальней дорогой, которая ей предстояла, было совсем ни к чему.

• Предыдущая
• 4/132
• Следующая