Шотландия. Автобиография - Фруассар Жан - Страница 110

• Предыдущая
• 110/135
• Следующая

Пустынное поле будило фантазии наподобие этой: «Вот, значит, каково играть на „Айброксе“». Мы до сих пор не догадывались о трагедии.

Даже когда мы достигли дальнего угла, все еще не было никаких признаков катастрофы. Только двоим или троим людям помогали спуститься с трибуны. И лишь когда полиция и медики побежали на трибуну, мы поняли, что произошло нечто страшное.

Установилась напряженная тишина, нарушаемая разве призывами нести носилки. Мы попробовали подняться на трибуну, но всякий раз возвращались, помогая покалеченным зрителям. В желающих помочь недостатка не было.

В конечном счете мы поднялись наверх, и нам открылся истинный ужас ситуации. Полдюжина безжизненных тел на трибуне. Спасатели спотыкались о мертвых и раненых, вынося все новые и новые жертвы.

Клин пустоты возник на длинном и крутом лестничном пролете, что вел к выходу на Кэйрнли-драйв. Там виднелись искореженные стальные конструкции. Они деформировались под тяжестью рухнувших на них человеческих тел.

Повсюду на ступеньках валялась обувь, сорванная с ног в давке. Дальше ступени были усеяны стонущими людьми. Мы помогли еще одному раненому спуститься с трибуны. Тут появился сэр Дональд Лиддл, лорд-провост, который смотрел игру из ложи почетных гостей. Он поднялся наверх и подошел к обвалившейся лестнице, пытаясь успокоить раненых. Он опустился на колени рядом с человеком, которому под голову в качестве подушки подсунули несколько пивных банок, а сверху набросили куртки и пальто. Этот человек был мертв. Лорд-провост уезжал со стадиона в слезах.

На ступенях командовал сэр Джеймс Робертсон, начальник полиции. Тела были повсюду. Один человек, накрытый курткой с головой, все еще лежал на полпути вниз. Стояла почти полная, потрясенная тишина. Изредка раздавался звон монет, которые выпадали из карманов жертв, когда тех поднимали.

На поле вереница носилок с телами протянулась от углового флажка до стойки ворот. Санитарные и патрульные машины, сверкая огнями, сновали по беговой дорожке. Мистер Уильям Уодделл, тренер «рейнджеров», и мистер Уильям Торнтон, его помощник, вместе с мистером Джоком Стейном, тренером «Селтика», направляли людей с носилками в раздевалки команд, где развернули временные травмопункты.

Полицейские, врачи и санитары работали отчаянно, увы, зачастую тщетно, стараясь вернуть пострадавших к жизни.

Два часа спустя в секторе 13 остались только чиновники; одну молодую медсестру увели в слезах. Она все повторяла: «Господи, я ничего не могу сделать».

Летом 1971 года и в следующем году верфи Глазго, некогда гордость шотландской промышленности, столкнулись с необходимостью массовых сокращений персонала. Рабочие отказались покидать предприятие. В тот день, когда они объявили об этом, Джимми Рейд, уполномоченный профсоюза, решительно заявил своим сподвижникам: «Никакого хулиганства, никакого вандализма, никакого пьянства; весь мир смотрит на нас». В ближайшие месяцы Рейду предстояло сыграть ведущую роль в защите верфей, хотя в конечном счете все усилия оказались напрасными. Ниже цитируется речь, которую он произнес в Глазго перед 30 000 рабочих, через восемь недель после начала забастовки.

Сегодня говорит Шотландия. Не Шотландия Эдварда Хита, Гордона Кэмпбелла, сэра Алека Дугласа Хоума, прочих лэрдов и их лакеев. Они никогда не представляли Шотландию, настоящую Шотландию, Шотландию рабочих. Никакой титул, никакой ранг, никакая почесть не сравнятся с привилегией принадлежать к шотландскому рабочему классу.

Вот что я хочу сказать от имени шотландских рабочих нашим братьям и сестрам, которые столь дружно откликнулись на нашу просьбу о помощи и солидарности. Правительство спровоцировало нас выдвинуться на передний край борьбы с увольнениями и закрытием заводов. ОНИ ВЫБРАЛИ НЕ ТЕХ ЛЮДЕЙ. Мы стоим твердо, мы не отступим. Мы готовы сопротивляться самостоятельно, бороться в одиночку.

Но мы не одни.

Уверенный в наших собратьях-рабочих, мы говорим Хиту и его правительству, что они перешагнули черту. Против них весь шотландский рабочий класс… Весь шотландский народ.

Нашлись и те — таких немного, — кто советовал не поддерживать рабочих. Но профсоюзные организаторы решили, что далее молчать нельзя. Слишком долго борьба против увольнений и закрытия предприятий увязала в болоте переговоров. А тем временем рабочие, лишенные средств к существованию, стояли у закрытых дверей, ожидая решения, смогут ли они продолжить работу или им пора идти на биржу труда. И ОТВЕТ НЕИЗМЕННО ГЛАСИЛ: В ОЧЕРЕДЬ ЗА ПОСОБИЕМ.

На сей раз рабочие и профсоюзные организаторы настроены этого не допустить. На сей раз мы предприняли соответствующее действие и обратились через головы правительства и министерств. Мы обратились к самой высокой власти на этой земле… К ЛЮДЯМ. Уже по всей стране нас поддерживают и сочувствуют нам. Мы прошли через крушение надежд, через отчаяние, через понимание нашей очевидной неспособности влиять на нашу собственную судьбу. Над нами нависла тень увольнения.

Требовалась только искра, чтобы воспламенить общество. Чтобы наши чувства нашли выход. Мы предлагаем рабочим разжечь пламя. Мы наблюдаем извержения не лавы, но рабочего гнева. Гнева простых мужчин и женщин..

Мистер Хит, послушайте! Если вы и ваши коллеги не сможете утолить общественные потребности этих людей, извержение погребет вас под собой. Невероятно, но те, кто заседает на Даунинг-стрит, мыслят так: правительство утратило веру в народ — давайте же сменим народ.

Эдвард Хит, я говорю вам: мы будем бороться, и мы не собираемся меняться. Или изменитесь вы, или мы сменим правительство.

Билли Конолли, грубоватый комик с Клайдсайдских верфей, воплощал собой типичного представителя шотландского рабочего класса с его непритязательным отношением к миру. Прозванный Большим Джином за свое пристрастие к одноименному напитку и могучее телосложение, он быстро приобрел популярность и к середине 1970-х годов стал любимцем лондонской публики.

Есть человек в Глазго по имени Билли Конолли, который создал новое представление о Христе — как о главаре шайке сорвиголов из Глазго. Обычно все разыгрывалось как-то так, в декорациях хорошо известной местной гостиницы. «Дверь открывается… Бах! И вот он грядет, Большой Джин… В длинной хламиде и штиблетах». Это, разумеется, царь царей, мессия, Сын человеческий, одержимый ужасной жаждой. «Это утро творит чудеса. Я валюсь с ног! Налей-ка мне стаканчик. Без шуток, сынок, я валюсь с ног… Выгляни за дверь. Там нет ничего, только мертвяки бродяг с постелями под мышкой».

Когда начинается Тайная Вечеря, Большой Джин изрекает пророчество. «Один из вас продаст меня… Два больших римских отряда заберут меня отсюда в тюрьму. И я умру после всего одной ночи в тюрьме, такой симпатичный. Зато утром я встану и скажу, все в порядке, парни, я в завязке. А здоровый римлянин войдет в мою камеру и скажет: „Поцелуум меня в задум“».

Это — tour de force, великолепный и балансирующий на грани богохульства скетч, который способен (и регулярно это делает) повергнуть всех христиан, будь то суровые протестанты или набожные католики, в беспрерывный, истерический хохот. При этом весь текст преподносится на резком, бескомпромиссном диалекте Глазго, на колоритном, глубоко народном, варварском жаргоне, который не имеет никакого сходства с рафинированным «шотландским» мюзик-холла!

Версия Тайной Вечери и распятия отчасти объясняет причину удивительного и широкого успеха Конолли. За последний год Билли Конолли стал самым популярным человеком Шотландии, он единственный собирает полные залы пять раз подряда среди его поклонников и дряхлые обитатели трущоб Глазго, и эдинбургские интеллектуалы. Не остается в стороне и огромная шотландская диаспора; в январе были проданы все места в лондонском «Палладиуме», а последняя пластинка Конолли обещает разойтись тиражом свыше 200 000 копий.

• Предыдущая
• 110/135
• Следующая