Набег - Григорьева Ольга - Страница 64

— Видишь, как все вышло… — чтоб не слушать угнетающий, по-летнему веселый разговор леса, произнесла Айша. — Мои родичи берегут меня, ведут меня, дают мне спутников, чтоб вовремя остановить или уберечь от непоправимой ошибки. Они хотят, чтоб я вернулась. Ведь я Белая, мне не место среди людей. Если я вернусь, то стану очень сильной и очень злой. Я забуду о боли, о Бьерне, о тебе и Хареке. Все забуду… А я не хочу. Хочу — человеком, чтоб больно, чтоб помнить… У людей хрупкая жизнь, очень хрупкая… Но у меня и такой нет…

Гюда слушала, посапывала. Еловые ветки покачивались над головой болотницы, понимающе шуршали иглами. В беспамятстве тихо постанывал Харек, верно, все еще защищал свою женщину от нелюдей. Или впрямь вел ее через кромку в лучший мир, туда, откуда однажды пытался вернуть своего хевдинга, Белоголового Орма…

Княжна пошевелилась, негромко хрюкнула. Не понимая, смеется она или плачет, Айша обернулась. Тело княжны странно подергивалось, в горле перекатывался булькающий комок. Схватившись руками за живот, Гюда вдруг вскочила, отбежала за ствол дерева. Послышался кашель, плеск… Потом зашуршала хвоя под ее шагами. Пряча глаза, Гюда выскользнула из-за ели, вытерла тыльной стороной ладони рот, присела на корточки в отдалении от болотницы.

— Великие боги! — Оставив Харека, Айша подошла к ней, задержала в ладонях ее изможденное лицо. — Ты все еще носишь ребенка Орма?

Болотница полагала, что после плена и деревни нелюдей нутро Гюды само избавится от плода, как это не раз случалось у оголодавших и испуганных рабынь. Но жизнь, растущая внутри княжны, оказалась сильнее ее самой, — цеплялась за высохшее тело матери, наперекор голоду и безумию. Точно так же, как память болотницы упрямо цеплялась за Бьерна…

Айша коснулась плеча бывшей соперницы:

— Знаешь, если у тебя будет сын, он непременно станет князем. Он слишком сильный, чтоб стать кем-то другим.

— Человеком…

Айша не сразу разобрала глухой, клокочущий клекот, вырвавшийся из губ Гюды. Смолкла, ожидая. Потом переспросила:

— Что?

— Не надо… князем. — Гюда говорила по-словенски трудно, как будто вспоминая давно забытый язык. — Человеком.

— Человеком, — повторила Айша. Подперла кулаками подбородок, вздохнула. — Человеком…

И все-таки они дошли до родных мест Шулиги. На этом настоял Харек, а Айша, вспомнив предсмертные слова ободритки, не стала возражать.

После смерти Шулиги в берсерке ничего не изменилось. Айша сама рассказала ему страшную новость. Думала, желтоглазый сорвется, осерчает, примется в гневе крушить ни в чем не повинные кусты, но Харек молча выслушал ее, потом встал и ушел. Его не было всю ночь. Утром он принес добытого где-то зайца, бросил женщинам, приказал:

— Надо поесть. — Взглянул на Айшу: — Где она?

Пока Гюда освежевывала тушку, болотница отвела Волка к могиле. Постояла рядом с ним, глядя на каменистый холмик.

— Ты видел ее там, за краем, когда спал? — спросила Айша.

Берсерк передернул плечами, отрезал:

— Нет.

Повернулся и ушел. Даже не произнес прощальных слов.

Айша знала, что он соврал, но не понимала почему. А потом перестала над этим думать — у каждого своя жизнь, свои мысли в голове, своя ложь и своя правда…

Небольшая деревня, где родилась Шулига, стояла на речной излучине, почти на берегу моря. Как любой, кто живет на большом торговом пути, жители деревни отнеслись к гостям спокойно — привыкли. Большинство здесь занимались рыбным промыслом, возле каждого второго дома сушились рыболовные сети, а в речных камышах дожидались своих хозяев рыбацкие лодки, — короткие, широкие, с плоским днищем, не снимающейся мачтой и тремя парами весел. Меж лодками, крякая и подергивая куцыми хвостиками, важно шлепали по мелководью пузатые домашние утки, копались клювами в речной ряске. За ними с визгом гонялись босоногие мальчишки, без портов, в длинных рубашках, мокрые, счастливые и беззаботные.

Харек поймал одного из мальчишек за рукав, выдернул из ватаги:

— Где дом кнеза Иста?

— Там, — паренек махнул рукой куда-то в сторону. Заинтересованно оглядел Харека и его спутниц. — Вы на свадьбу?

— Нет, — отрезал Харек.

— Тогда — пусти! — Паренек вывернулся, чуть не порвав ворот рубахи, и помчался догонять своих.

Харек присел у берега, плеснул на лицо воды, фыркнул, встряхнулся, разбрасывая вокруг светлые брызги. Испуганные кряквы ринулись в стороны от шумного гостя, забили по воде крыльями, недовольно загорланили.

— Идем, — повернувшись к женщинам, сказал берсерк.

Дом Иста, отца Шулиги, оказался широким и круглым, издали напоминая перевернутую вверх днищем плошку. Он весь, начиная от нижних бревен и до верхушки крыши, был обмазан светлой глиной, смешанной с мелким речным песком, ракушками и камнями. На крыше поверх глины лежали сплетенные меж собой ивовые прутья. Вокруг дома, огораживая небольшой двор с двумя деревянными пристройками, высился частокол. Вдоль частокола потянулась гряда камней, тесно пригнанных друг к другу. Проход меж камней оказался с северной стороны, ворота в частоколе — с южной, дальней от реки и моря.

На дворе два крепких парня тесали сосновое бревно. Топоры мерно отсекали желтые завитки стружки, пахло смолой и хвоей. Рыжеволосая девчонка-подросток сгребала срубленные ветви в охапку, тащила их к одной из пристроек, там сваливала в большую кучу. Она первая заметила гостей, прервала работу, подскочила к старшему из парней, потянула его за подол рубахи.

— Чего еще? — недовольно огрызнулся тот.

Девчонка протянула руку, указывая на пришлых. У нее и у парней, что тесали дерево, были одинаковые серые глаза и белесые, совсем незаметные брови.

Парень с размаха всадил топор в смоляную древесину, вытер потные руки о рубашку, направился к Хареку. Айша и Гюда молча ожидали за спиной берсерка.

Подойдя, парень бегло оглядел потрепанную одежду желтоглазого, уважительно покосился на топор и нож на его поясе, зацепился взглядом за оберег на шее и, вопреки всем обычаям, назвался:

— Гурт, сын Иста.

Признав в Хареке северянина, он назвал себя на северный манер, по имени отца. Обернулся к поджидающей подле другого парня девчонке, мотнул головой на распахнутую дверь дома. Девочка быстро юркнула внутрь.

— Что привело воина из фьордов в наши земли? — спросил Гурт.

Воинами из фьордов называли только урман. Айша удивилась, как быстро парень определил в желтоглазом берсерке воина и урманина.

Харек не ответил. Молча полез куда-то за пазуху, выудил оттуда маленькую деревянную фигурку на кожаном гайтане, протянул парню:

— Отдай это отцу.

Гайтан обвивал сильные пальцы Харека, фигурка раскачивалась, кружилась, словно нарочно подставляя солнцу темные бока.

— Что это? — удивился Гурт.

— Он знает. — Харек вложил оберег в ладонь опешившего парня, развернулся и пошел прочь со двора. Айша поспешила за ним, а Гюда осталась, бестолково таращась на круглый дом. Она нагнала Айшу, лишь когда та огибала каменную загороды.

Запыхавшись, княжна сбавила шаг, засеменила рядом, то и дело косясь на болотницу.

— Плачут. — Она махнула рукой в сторону Шулигиного дома, возмущенно повторила: — Там — плачут.

Болотница постаралась не обращать внимания ни на нее, ни на доносившийся со двора горестный женский вопль. Он тонкой нитью потянулся над рекой, коснулся спины Харека. Волк ускорил шаг, но крик вился над головами путников, вползал в уши. Грудь берсерка заходила ходуном, будто он очень быстро и долго бежал, веки у самых глаз покраснели, взгляд стал злым, колючим, как снег в грудене.

— Надо вернуться. — Айша чувствовала, что крик тянет ее обратно на незнакомый двор, точно пойманную на крючок рыбину.

— Нет, — сказал Харек.

Гюда обогнала его, склонила голову, прислушиваясь к разговору.

Она понемногу приходила в себя, хотя по ночам кричала, а поутру ее тошнило и после рвоты она долго плакала, отбиваясь от пытающейся успокоить ее болотницы. Ее живот еще не был заметен, но наметанный взгляд мог уловить под грязной тканью юбки едва различимую округлость. Подобно всем беременным, Гюда часто прикрывала ее руками, то ли поддерживая, то ли успокаивая своего еще не родившегося ребенка. И теперь — сложила руки на животе, беспокойно озираясь.