Набег - Григорьева Ольга - Страница 51

— Поспеши, — поторопила Марго мать.

Девочка слезла с лавки, натянула брошенную матерью одежду.

— Волосы прибери, чучело. — Отец потянулся, встал на ноги. Неторопливо подошел к Марго, протянул руку. У него были длинные и сильные пальцы. Отец сгреб волосы Марго на затылке, заставил дочь запрокинуть голову.

— Добегалась-таки… — глухо сказал он. Взмахнул кулаком, сунул его под нос дочери. — Гляди, хоть теперь не балуй. Заступников не будет!

От его руки пахло перегноем, на костяшках пальцев виднелись круглые кожистые наросты, похожие на мозоли. Уставившись на эти наросты, Марго послушно закивала. Отец разжал пальцы.

Марго впилась взглядом в его темное, мятое со сна лицо, зашевелила губами, беззвучно повторяя его слова. Отец сморгнул, серпнул носом, утер его рукавом, поморщился. В серых, спрятанных под кустистыми бровями глазах промелькнуло недовольство. Марго присела, вжала голову в плечи, прикрыла ее согнутыми руками:

— Не надо… Не бей…

На полу перед собой она видела босые ступни отца — широкие, плоские, с грязными длинными ногтями и светлыми волосками на большом пальце.

— Тьфу, дура! С ней по-хорошему, а она… — Ноги шевельнулись, поворачиваясь к Марго растрескавшимися пятками.

Марго осторожно высунулась из-под локтя. Увидев поросшую белесыми волосами спину отца, выдохнула, опустила руки. Наказывать ее не собирались, но зачем тогда разбудили так рано? Почему мать отворачивалась, стараясь не сталкиваться с ней взглядом, а обычно немногословный отец, все объяснявший кулаками, надумал учить ее жизни "по-хорошему"?

Отец согнулся над бадьей с водой, плеснул пригоршню на лицо, растер обеими ладонями. Покряхтывая от удовольствия, выпрямился, требовательно протянул руку. Мать сунула ему вышитое синими волнами полотенце.

— Фррр… — Вытираясь, отец оглянулся на послушно заплетающую волосы Марго. После умывания он подобрел, лицо разгладилось. — И что он в тебе нашел? За такие деньги мог любую взять. Чтоб было и на что поглядеть, и что пощупать…

Довольно хихикнул, бросил влажное полотенце матери:

— Эх, твое семя, вся в тебя — тишком, молчком, а нашла теплое место!

— Разве нам или ей оттого хуже будет? — Мать заботливо уложила полотенце на сундук в углу. Словно убеждая себя и мужа, принялась рассуждать: — Человек он, по слухам, хороший, зазря не обидит. В Реймсе у него большой дом, слуги… Гейнцы говорят, он щедрый, а в доме подолгу не сидит, поэтому его люди сами себе хозяева. Да и архиепископ к нему благоволит. Разве архиепископ дурного человека возвысит? А тут-то что? Господин граф нас не балует, а у нас и без нее две дочери. С ними еще намаемся, куда третью-то? Слава Богу, господин граф не противился, отпустил…

Отец почесал бок, оставляя на светлой коже следы от ногтей, ухмыльнулся:

— Чего ж не отпустить, если не задарма…

Подошел к матери сзади, обхватил за талию. Потянул к себе, замычал:

— Ты ведь тоже не задарма отпустила, а, змея? Не задарма ведь?..

— Погоди ты, не до того… — Мать вырвалась, склонилась над сундуком, вытащила из него тряпичный узелок. С боков узелка болтались увязанные бечевкой сапоги из телячьей кожи. Позапрошлой осенью их носила Элиса. Потом они стали Элисе малы, и мать спрятала их в сундук со словами: "Еще пригодятся".

— Держи, — мать протянула узелок Марго.

Девочка взяла, удивленно уставилась на сапоги, потом перевела взгляд на мать. После объятий отца та раскраснелась, даже похорошела. Шагнула к Марго, неловко обхватила ее обеими руками, притянула к теплой, пахнущей очажным дымом груди. Ткнулась губами куда-то в макушку дочери, затем отпихнула от себя, быстро перекрестила:

— Ну, пошли, дочка. С Богом…

Ни к нежданным ласкам матери, ни к наполнившим ее глаза слезам Марго не привыкла. Внутри зашевелилось предчувствие чего-то страшного и неотвратимого. Марго повернулась к отцу. Он уже надел рубашку и теперь приглаживал огромной пятерней светлые волосы. Наткнулся на вопросительный взгляд дочери, нахмурился:

— Чего стоишь? Не слышишь, что мать сказала?

Марго отступила к двери. Предчувствие стало наливаться тяжестью, свело судорогой ноги. Прижимая к груди узелок с вещами, Марго облизнула пересохшие губы, прошептала:

— Я не хочу.

— А тебя не спрашивают. — Отец надел на голову ленточный обруч, стянул концы в узел на затылке. — Господин Ардагар тебя ждет. Так что иди с матерью и не хнычь, пока она проводить может. Не то одну отправим.

— Куда? — сглатывая слезы, спросила Марго.

Все знакомое ей с рождения изменилось, как по колдовскому умыслу: суровый отец стал добрым; кислый запах, постоянно царивший в доме — приятным, жесткая лавка — мягкой. Даже узелок, который Марго сжимала в руках, согревал ее, а старые изношенные сапоги Элисы казались лучшими сапогами на всем белом свете…

— В монастырь, куда ж еще? — хмыкнул отец. — А там уж — куда новый господин прикажет…

— Идем, дочка, идем. — Ласковые материнские руки подпихнули Марго к дверям.

Она все еще не понимала, сделала несколько шагов, остановилась.

— Я больше не буду, — прошептала она.

Если бы ей разрешили остаться, она и вправду никогда больше не стала бы шалить или убегать со двора без разрешения. Она научилась бы принимать наказания без слез и жалоб. Она стала бы работать в поле, молиться каждый день по многу-многу раз и перестала бы "болтать языком и разносить сплетни". Она могла бы даже вообще не разговаривать и молчала бы весь остаток жизни, выполняя все-все, что захотели бы родители…

— Иди уже! — отмахнулся отец. Отвернулся.

Что-то рядом глухо застучало. Марго поглядела, откуда идет звук. Один сапожок, выскользнув из ее рук, раскачивался на бечевке, бился каблуком о косяк, словно просился обратно, домой.

Руки Марго задрожали. Мать положила ладонь ей на плечо, потянула за собой, в сумрак дремлющего двора:

— Идем…

Марго вытерла сползающую по щеке соленую влагу, двинулась за ней. Она уже знала, что не вернется, чувствовала это, но все-таки еще на что-то надеясь, спросила у материнской спины:

— Я ведь еще вернусь к вам? Вернусь, правда?

Мать промолчала, даже не оглянулась. И тогда Марго заплакала. Не остановилась, не повернула назад и даже не сбавила шаг — просто шла следом за предавшей ее матерью и плакала, захлебываясь навалившимся на нее горем.

6. Нейстрия

В Каупанге люди говорили, что горестные дни текут медленно, как мед из широкого кувшина, а радостные проносятся весенним ураганом. Покинув родную усадьбу, Сигурд понял, что это — вранье. Горе, как и радость, мчали быстрокрылыми ласточками по его судьбе, вспарывали душу острыми крыльями, сменяли друг друга, путаясь в нескончаемом полете. Казалось, совсем недавно корабли Рагнара покинули Гаммабург, совсем недавно хирд Бьерна лишился своего хевдинга и многих других достойных воинов, но дни утекли вдаль, как утекли берега широкой Лабы и все вернулось на свои места. Словно никогда не было на драккаре молчаливого Бьерна, мудрого Кьятви, желтоглазого смельчака Харека, загадочной словенской колдуньи или светлоликой дочери альдожского князя…

Возле берегов Фризии Рюрик стал хевдингом над людьми Бьерна. Мальчишка занял место погибшего ярла по праву родства, как-никак он был приемным сыном конунга Гейрстадира, а более знатных воинов в хирде не осталось. К тому же большая часть уцелевших на драккаре хирдманнов и так была в его власти. Остальные, то ли оглушенные горем, то ли опасаясь стычки, безропотно принесли ему клятву верности спустя два дня после боя с варгами. Сигурд тоже. В общем-то бонду было безразлично, кто возглавит осиротевший хирд Бьерна. Мальчишка Рюрик был не хуже и не лучше других. Сигурд полагал, что по малолетству решения за нового хевдинга все равно будут принимать более опытные воины, такие как Латья, Тортлав или Гримли из Вестфольда, посланный Олавом Гейрстрадира для охраны своего воспитанника. К удивлению Сигурда, за все время пути мальчишка ни разу не попросил у них помощи или совета. Если ему советовали, он слушал, однако решение продолжить поход с войском Рагнара в земли франков принял сам.