Последний князь удела(СИ) - "Димыч" - Страница 82

  - А ну затвори уста,- хлопнул рукой по лавке, пришедший в себя Годунов.- Слыхивал яз будто всё что ты навещаешь - сбывается. Хучь в сие не верю, ибо во Христе крепок, но судьбу искушать не след.-

  Ценой моего отступления могла стать жизнь ни в чём ни повинного ребёнка и впервые мне пришлось вступить в ярый спор с царским шурином. Крик у постели больной девочки напугал её, плач и стоны стали звучать громче, с особенным надрывом. Измученная видом своего страдающего дитя мать зажала руками уши и потребовала прекратить брань и немедленно дать царевне изготовленное иноземными лекарями лекарство. Дородная мамка тут же притащила какую-то маслянистую коричневую пилюлю и стала мелкими кусочками вкладывать её в рот девочке. Снадобье мне никакого доверия не внушало, и с некоторым усилием забрав его, я задал интересовавший меня вопрос:

  -Что сие?-

  Ответом мне были лишь многочисленные пожимания плечами. Делать было нечего и мне пришлось решительно откусить половину остатка пилюли. Лекарство было одновременно приторно сладким и горьким, с каким-то странным запахом. Ощущения во рту были вяжущими, будто наелся ягод черёмухи. Через пару минут меня будто окутали слоем ваты, звуки стали звучать глуше, свет от лампад притупился. Из чего слепили эту пилюлю, было непонятно, но полуторагодовалому ребёнку этого давать явно не следовало. В голове началось кружиться и мне пришлось сесть на лавку.

  -У этих докторов спросите накрепко с чего они эту отраву наварили, - еле смог я выговорить.

  Очередные вестники от иноземных медиков вернулись через полчаса.

  Голландец и француз проявили удивительное единодушие, сообщив, что юному неучу, то есть мне, не стоит совать свой нос в недоступные ему вещи. Алхимист Андрей поведал, что получил в аптекарской казне и после перетирания и очистки выдал доктору Павлу Ситадину для приготовления чудодейственной тинктуры лавандовое масло, розмариновый сахар и какой-то етабаихом. Пришлось затребовать эти компоненты лекарства и изучать уже их. Масло было мутноватого жёлтого цвета, со стойким запахом. Слизнув языком с пальца каплю этого масла, я не почувствовал ничего кроме изрядной горечи. Видимо, субстанция являлась продуктом перегонки какого-то пахучего растения, не исключено, что действительно лаванды. Сахар оказался достаточно обычным для этих времён куском тёмного десковадо, привезённого из испанской Вест-Индии. А вот неведомый етабаихом и был, по всей видимости, причиной моего странного состояния.

  Вновь послали человека к аптекарю Клаусену, у него велели спросить из какого растения или животного выделывается этот странный компонент, и делалось ли для царевны ещё чего-нибудь.

  Ответ старого алхимиста меня ошарашил, тот поведал, что интересующее меня вещество суть сгущённый сок индийского мака, известный мне как опий. Помимо него он приготовлял для доктора-француза пару настоек и для голландца отвар и мазь.

  Вызванные к дворцу Павел Ситадин и Богдан Хамей были крайне раздосадованы. Давать мне отчёт они не собирались, вопросы с моих подсказок задавал Годунов.

  -От чего царевну Феодосью лечили? - грозно хмуря брови вопрошал боярин.

  - От скопления слизи и происходящем оттого переполнении ею телесного вместилища,- довольно чисто на русском ответил француз, назвавшийся Павлом Цитадином.

  -От болезни именуемая по-латыни ' ангина', вызванной переостужением крови,- в свою очередь с лёгким акцентом поведал голландец, представившийся Болдуином Хамеем.

  -Чем лечили?- так же строго спрашивал Борис Фёдорович.

  - Настоями для разжижения вредной слизи, и чудесной тинктурой для облегчения страданий и исхода вредных субстанций,- Павел Цитадин, похоже, всерьёз верил в ту ересь, которую нёс.

  - Мазями на перце для согревания больного места да отваром для умягчения горла изнутри,- поморщился от необходимости открывать секреты профессии доктор Хамей.- Да ещё давали в питье порошок из кости инроговой, князем Угличским присланной, да токмо от него никоего облегчения не происходило.-

  Борис Фёдорович вопросительно посмотрел на меня.

  -Недокладывали наверно снадобья чудесного, али неверно растирали,- отмахнулся я от предположений о неэффективности доставленного из Углича лекарства. Собственно вера в него и дала мне возможность распоряжаться лечением больной царевны.

  -Известно, что порошок из рога редкого индрик зверя помогает лишь в смеси с тёртым безуй-камнем, - слегка надменно сообщил голландец Болдуин.

  Француз в спор не вступал и скучал, или делал вид что скучает, с отсутствующим видом. Внимательно посмотревший на него Годунов промолвил:

  - А можа правда не лечили прямым обычаем, да зелья инрогова скоко потребно не клали. Надобно осмотреть палаты домовые сих дохтуров-то.-

  Кликнув стрелецкого голову, конюший боярин велел ему с караулом и понятыми идти повальным обыском на дворы иноземных врачей. Павел Цитадин побледнел самым заметным образом.

  Уже через три часа сыскные мероприятия дали результат. В спальне француза нашли завёрнутый в бархат маленький, размером в ноготь большого пальца, кусочек рога. С торжеством доставленный ко дворцу, этот раритет стал главной уликой обвинения.

  - Яз взял испытать, верно ли сие средство 'панацея' многими искомая,- оправдывался Цитадин.

  У Хамея не нашли ничего, и он пенял своему незадачливому коллеге:

  - Омне игнотум про магнификум ест.-

  -Чего молвишь изменнику?- насторожился Годунов.

  -Чего не ведаем, то мним за великое, - ответил голландец. - Издавна известно, что сей рог не 'панацея', також как и безуй-камень. В каком же юниверсуме этого глупца учили, раз сих простых истин не знает.-

  -Ноли ноцере,- влез я со своей недавно возобновлённой в памяти латынью, обращаясь к Цитадину.

  -Не навреди,- перевёл я Борису Фёдоровичу под изумлёнными взорами иностранных докторов.

  -Прасенте медико нихил ноцет, - парировал за опешившего коллегу Хамей.

  -Баешь, с доктором ничего не вредно?- мне захотелось подстроить заносчивому врачевателю логическую ловушку.- Медикамента героика ин ману империти сант, ут гладиус ин декстра фуриози.-

  - Сильное лекарство в руке неуча, словно меч в деснице безумного, - продублировал я мало что понимающим окружающим.

  - Си дживатур, натура лаудатур, си нон дживатур, медикус аккусатор,- не отступал заулыбавшийся голландец.

  -Молвит, де, ежели полегчало - благодарят природу, ежели стало худо - винят врача, - мне приходилось перетолмачить беседу для хлопавшего глазами Годунова.

  - Натура санат, медикус курат морбос, - припечатал я Болдуина, мысленно благодаря своего учителя латыни Головина.

  - Лечбу творит дохтур, но излечивает природа, - оттранслировал царскому шурину.

  -Какая-такая природа? От Бога все милости,- недоумевал тот.

  -Игноти нулла куратио морби,- не признавал своего поражения голландский доктор.

  -Эт верно, неведомую болезнь не вылечить, а как её изведать коли болящего не зришь, - пришлось мне согласится с заморским эскулапом.

  После этого краткого диспута, всю неприязнь ко мне заезжего медика как рукой сняло, что было по-настоящему удивительно, учитывая печальные события, происходившие вокруг.

  Доктора Цитадина грубо скрутили и утащили стрельцы. Его будущей судьбе было не позавидовать. Мне было непонятно, лечил ли он крохотного ребёнка огромными дозами опиатов с умыслом или по глупости, но в том, что это в ближайшее время это станет точно известно - не сомневался.

  После моего малого триумфа и признания иностранным врачом моей некоторой компетенции, дело явно пошло на лад. Хворую девочку перенесли в гораздо лучшую, светлую комнату, стали обтирать и отпаивать разными настоями. Удалось даже добиться, чтобы к больной пускали доктора Хамея, хотя осматривать и слушать царевну ему всё равно приходилось из-за устроенной из ткани ширмы. В заботах о царевне Феодосии прошло время до Рождества. В присутствии посторонних я начинал истово молиться, и любопытных практически сразу как ветром сдувало. Девочке потихоньку становилось лучше, и вместе с ней оживала её мать, иссушённая тяжёлыми думами о дочери. Я знал, что царице Ирине Фёдоровне несколько раз не удавалось выносить ребёнка, и над Феодосьей она тряслась как над самым ценным Божьим даром. В общем-то это было не совсем характерно для этих времён, к ранней гибели детей тут относились как к неизбежному злу. Некоторые священники утешали отцов и матерей тем, что обещали им заступничество их безгрешных умерших младенцев перед Господом за грехи родителей.