Жертва - Антоновская Анна Арнольдовна - Страница 7

• Предыдущая
• 7/120
• Следующая

Пусть громче рокочут трубы, пусть призывно отбивают дробь воинские барабаны, пусть Исфахан запестреет оранжевыми знаменами, пусть каждый праздник будет праздником войны.

Он раздвинет границы Ирана до горизонта, он вынудит все мелкие соседние страны признать превосходство его величества. Он принудит даже афганцев стать прахом у его ног. Не смеют вокруг «льва Ирана» пищать мыши. Он, подобно Чингис-хану, сметет все на своем пути.

Но осуществление тайных замыслов требует тонкой политики, требует осторожности лани и ума змеи. Слава аллаху, он наградил своего ставленника всем необходимым для земных дел.

Шах Аббас ударил в китайский гонг. Фарфоровый мандаринчик учтиво закивал головой. С такой же почтительностью приблизился к шаху вошедший мехмандар.

Шах спросил – все ли послы собрались в Табак-ханэ, и, узнав, что послы многих стран благоговейно ожидают выхода шах-ин-шаха, самодовольно улыбнулся:

– Пусть ждут, ожидание утомляет тело, но просветляет мысли.

Через низенькую дверь бесшумно вошли Караджугай-хан, Карчи-хан, Фергат-хан, Азис-Хосров-хан, Эреб-хан и Эмир-Гюне-хан.

Рассевшись полукругом на ковровых подушках, ханы, выражая на своих лицах предельную преданность, благоговейно слушали шаха Аббаса.

Шах проницательно посмотрел на советников и не спеша произнес:

– Мудрость «Шах-Намэ» сегодня совпала с моей мудростью. Я дам атаману Заруцкому двенадцать тысяч золотых туманов, десять кораблей хлеба и пятьсот сарбазов шах-севани. Мир аллаха кружится подобно самуму в пустыне. Цари востока, запада и севера обнажили мечи и с вожделением смотрят на чужое поле. Золотом и посольствами, как щитом, прикрывают свои коварные планы. Все считают друг друга обманщиками, но каждый стремятся обогнать в обмане другого. Испанцы несутся, как шайтаны, на кораблях, высматривая чужие гавани. Турки, как шакалы, оскалили свою пасть на Иран, англичане и голландцы подкрадываются к северным морям, но и Персидский залив радует их жадный глаз. Шведы и поляки топчут русийский снег. Сейчас, ханы, спокойно сидеть опасно. Мудрость древней Персиды предопределила наше первенство. Кто сегодня чужое упустит, завтра свое потеряет. Только сильные царства останутся наверху. Аллах дал мне победу над узбеками, я отнял у османа Азербайджан и Ширван, я отберу у них и Багдад, и Неджеф, и Кербелу. Творец вселенной направляет мою руку, как четыре ветра, на север, запад, юг и восток.

Шах посмотрел на восхищенного Карчи-хана:

– Ты угадал, Карчи-хан, я заставлю Каспийское и Черное моря ласкать благословенные берега непобедимого Ирана.

Шах Аббас выпрямился. Заглядывая через головы ханов в чужие страны, он предвкушал славу грядущих битв и триумф побед. Пальцы с шафрановыми ногтями теребили бархат арабского кресла, жестокость заволакивала глаза и делала их еще более черными и глубокими. Шах молчал. Молчали и ханы.

Выждав, сколько требовало приличие, Эмир-Гюне-хан вкрадчиво заговорил:

– Великий из великих, печать истины лежит на твоих устах. Иран озарен мудрыми деяниями шах-ин-шаха. Иншаллах, все цари превратятся в прах у величественных ног «льва Ирана». Захват плодородных земель осчастливит знатнейших ханов. Хорасанские земли задохнулись без воды. Соляные пустыни не радуют глаз правоверного. Воистину сказано: где нет травы и воды, там нет персиян. А где нет скота и народа, там нет богатства. Выход к траве к воде – расцвет Ирана.

Фергат-хан разгладил красные пушистые усы:

– Бирюза блестит в словах Эмир-Гюне-хана. Я удостоился приблизиться к изваяниям древних персидских царей. Их мраморные лица смотрели на меня строго, и я, как в зеркале, увидел благородное отражение шаха Аббаса. Наша кровь – лучшая кровь среди избранных аллахом. Персияне должны повелевать миром.

Караджугай-хан медленно погладил сизый шрам:

– Великий шах Аббас, Астрахань и Терек – начало наших завоевательных войн на севере, потом, во имя аллаха, солнце Ирана осветит нам путь на запад.

Одобрительно слушал шах своих советников, их слова были тенью его собственных мыслей, и вдруг резко отодвинул гонг. Фарфоровый мандаринчик раболепно закивал головой.

– В Тарках посажу царем хана Гирея, он предназначен оберегать Каспийский путь, Астрахань сами казаки очистят от тяжелых людей, на Тереке атаман Заруцкий будет обнаженным мечом Ирана. Потом, иншаллах, вы, ханы, захватите Крым.

– Только Мохаммет мог посоветовать тебе подобные желания. Но, шах-ин-шах, остановятся ли твои мысли на Грузии, ибо сказано: удостой вниманием все, лежащее на твоем пути.

– Веселый из веселых Эреб-хан изрек истину аллаха, – поспешил добавить Карчи-хан, – мои глаза тоже достают тучные отары на сочных пастбищах Гурджистана, богатства монастырей и искусных мастеров тонких и грубых изделий.

Шах Аббас усмехнулся:

– Грузия и сардару Саакадзе снится.

– Шах-ин-шах, грузинские князья против Георгия Саакадзе. Он не имеет ни в Картли, ни в Кахети единомышленников, значит, несмотря на высокий рост, его вес легче пуха.

– Фергат-хан изрек истину, не лучше ли сговориться с Шадиманом? Он могущественный князь, ум и рука князей Картли.

– Шадиману я не верю, он хочет царствовать над царем, а не служить «льву Ирана».

– Шах-ин-шах, можно выбрать другого князя. Георгий, сын Саакадзе, не родовитый князь. Говорят, он для царя Картли ловил лисиц в лесу.

Шах милостиво кивнул:

– А разве ты, Караджугай, не был куплен мной? А разве я сейчас продам тебя за пятьдесят чистокровных ханов? А ты, Эреб, не пас стада? А сейчас не ты ли пьешь вино из золотой чаши, мною подаренной? И пусть сардар Саакадзе ловил лисиц картлийскому царю. Разве это помешало ему разбить османов в Сурамской битве? Почему мне и в Картли не поить из золотой чаши пастухов, которые хотят привести в покорность «льву Ирана» стадо ягнят? Гнев сардара Саакадзе на князей – справедливый гнев. Величие Персиды возродится благодаря «льву Ирана», умеющему отличать солнце от луны. Я не доверяю князьям, они подобны сухим листьям и относятся ветром то в сторону Турции, то в сторону Русии. Я благосклонно окажу покровительство Саакадзе и его приверженцам, ибо им выгодно быть моею тенью.

Дежурный хан в третий раз перевернул ампуллет – песочные часы. Зелено-золотой песок медленно пересыпался в хрустальный шар.

В Диван-ханэ томились послы. Во всех углах шептались, жужжали, спорили. Пестрели камзолы с белоснежными манжетами, бухарские халаты, испанские плащи, крымские тюрбаны, португальские широкополые шляпы с перьями, русийские терлики. Среди кожаных портупей, разноцветных ремней, шелковых поясов выделялись золотые кружева Пьетро делла Валле, воинствующего пилигрима папы римского Урбана VIII, и в стороне переливался ало-синей парчой кафтан Хохлова, посла атамана Заруцкого.

По залу шныряли толмачи. Они услужливо переходили от одной группы к другой, одновременно переводя беседу и собирая для шаха мысли чужеземцев.

Только Пьетро делла Валле не пользовался толмачами, оживленно разговаривая то с испанским капитаном Педро Бобадилла, то с ханом Гиреем, крымским царевичем, бежавшим к шаху, то с английским путешественником сэром Ралеем, то с Али Баиндур-ханом.

Затянувшееся ожидание создало неловкость, но каждый посол старался небрежным разговором показать независимость своего государства.

И лишь сын боярский Иван Хохлов и Богдан Накрачеев, астраханский подьячий, угрюмо сидели в углу. Нелегко быть послами атамана Ивашки Заруцкого и его полюбовницы Марины Мнишек. Толмачи, прибывшие с Хохловым из Астрахани, переводили отрывки долетающих фраз. Но Хохлов и Накрачеев не интересовались чужими разговорами. Что им эти кружева на камзолах и петушиные перья на шляпах, когда казацкую вольницу Заруцкого уже обдавало ледяное дыхание Москвы, а шах Аббас все оттягивал помощь. Сегодня велел быть у себя. Что ждет казаков?

Но не только Иван Хохлов и Богдан Накрачеев озабоченно оберегали секрет своего посольства. И другие послы за небрежностью легкого разговора скрывали сложные заботы о делах, возложенных на них государствами.

• Предыдущая
• 7/120
• Следующая