Жертва - Антоновская Анна Арнольдовна - Страница 15

• Предыдущая
• 15/120
• Следующая

Скоро стяг на башне Ананурского замка вновь засверкает белым орлом, гордо парящим над владением доблестного Нугзара. Тогда, любезный царь, князья Эристави Арагвские с восхищением примут твое милостивое приглашение.

Придворные поразились явным пренебрежением Эристави к царскому замку. И уже всем казалось, что Нугзар чересчур невежливо теребит свои страшные усы, выкрашенные шафраном, а Зураб чересчур смело наступает на царский ковер.

Все вздохнули с облегчением, когда за арагвскими владетелями закрылись метехские ворота.

Русудан бродит по замку. Она долго сидит на вершине, где ей некогда открыл сердце Георгий Саакадзе. Она всматривается в крутые изломы нависших над долиной скал, в беспокойную Арагви, ведущую вечную борьбу с тяжелыми валунами. Всматривается в накренившееся небо, оно казалось ей в детстве старинным арагвским щитом. И снова Русудан видит, как над далекой сторожевой башней парит одинокий орел.

Но почему все знакомое, когда-то бесконечно близкое кажется сном наяву?

Русудан тяжело вздыхает.

Нет, она сумеет через Тэкле убедить царя Луарсаба в необходимости мирного возвращения Саакадзе. Поэтому она и решилась на тяжелую разлуку с Георгием и Паата. Конечно, она открыто не говорила с гордым Георгием о настоящей цели ее возвращения в Ананури, а Георгий инстинктивно избегал откровенного разговора. Но по намекам она чувствовала, что Георгий одобряет ее замыслы.

Все обдумано, и Трифилий тоже поможет ей.

А может, Георгий и прав?

И Русудан уже видит, как Георгий изгоняет из Метехи двуличного Луарсаба, презренную Мариам, лицемерного Шадимана, надменных Амилахвари и с ними всех придворных шакалов.

И вот на престол Картли… Нет, нет!.. Русудан гнала от себя заманчивые видения. Русудан только хочет поселиться в близком ее сердцу Носте, где она познала счастье и страдание…

В покоях Шадимана, на широком балконе, свисавшем над шумной Курой, совещались Шадиман, Андукапар и Баграт, приехавший в Метехи проведать свою дочь Гульшари.

У Андукапара еще резче изогнулись черные брови, а на бархатной куладже засверкал алмазный полумесяц, присланный из Стамбула везиром султана, Осман-пашой.

Андукапар поднялся, привычно взглянул на дверь, охраняемую верным чубукчи Шадимана, и таинственно заговорил:

– Керим приехал и привез мне кальян, принадлежащий шаху Исмаилу, а вместе с кальяном – веселые вести.

– О приезде Керима меня Вардан уже известил… Ты по-прежнему доверяешь купцу из Исфахана? – усмехнулся Шадиман.

– За четыре года Керим ни разу меня не обманул, о всех сражениях предателя Саакадзе первый знал я. О всех планах шаха Аббаса тоже первый знал я. И сейчас я первый знаю: шах Аббас готовит новую войну с Индией.

– А сколько ты золота отсчитал за последнюю новость?

– Э, Шадиман, ты слишком подозрителен, – проговорил Баграт, смахивая в Куру лежавшую на перилах розу.

– С тех пор, как я допустил побег Саакадзе в Иран, я не доверяю собственной тени.

– А сейчас другое дело. Мы должны воспользоваться войной Ирана с Индией и наконец заключить союз с Турцией. Если же Луарсаб и теперь отклонит наше желание, тебя, Шадиман, не учить, какими средствами убедить упрямого, – растягивая слова, процедил Андукапар.

Шадиман внимательно посмотрел на Андукапара. «Убрать Луарсаба, очистить дорогу к трону этому Баграту? Нет, я не хочу уподобиться розе, выброшенной только что в мутную Куру».

– Мне, друзья, так же важен союз с Турцией, как и вам, но возвращение Арагвских Эристави подсказывает большую осторожность. Шах Аббас не любит смены царей Картли без его вмешательства. С Керимом я сам поговорю, меня он кальяном не затуманит. Потом обсудим, как лучше убедить Луарсаба.

Не скрывая разочарования, Баграт и Андукапар сухо попрощались и вышли.

Шадиман несколько раз прошелся по балкону, вынул из фаянсового кувшина оранжевую розу и положил на перила.

Его сильно тревожило возвращение Эристави, особенно Русудан. «Желудь упал, ищи рядом свинью. Значит, Саакадзе собирается в Картли».

Шадиман круто остановился и бросил взгляд на высившуюся на горе Табори высокую башню для опасных преступников…

«Но Саакадзе не глупее Эристави, он, конечно, запасется охранной грамотой шаха Аббаса. Тогда почему же плебей до сих пор медлил? Нет, я прав, не только с грамотой думает вернуться бесхвостый барс. Может, дорога в Индию лежит через Картли? Неужели на такое решится?! Может, придумал кровавый способ открыть Луарсабу причины цавкисского заговора? И тогда откроется хитро проведенный им, Шадиманом, разгром азнаурских владений. И еще многое может открыться царю. Что же предпринять? Подземелье? Всю Картли в подземелье не загонишь! А Луарсаб? Разве царь не стремится как можно больше урезать права князей? Значит, царь Картли и главарь азнауров Саакадзе стремятся почти к одной и той же цели. Необходимо взвесить все: властный характер Луарсаба, ум Тэкле, оскорбленное самолюбие Эристави, обнищалость азнауров, полцарства приверженцев Саакадзе и тайные желания настоятеля Трифилия возвыситься над всеми… Нет, князь Шадиман не допустит возвращения Саакадзе. Но пока Тэкле на троне, Луарсаб ненадежен. Значит, Саакадзе не должен вернуться в Картли, а Тэкле должна исчезнуть…»

В духане «Золотой верблюд» сегодня особенно шумно. Сыплются серебряные монеты, льется вино, под мерный грохот дапи вздрагивают тонкие дудочки зурны.

Сразу видно – выгодно торговали купцы на майдане, выгодно обменивали грузинские товары на персидскую роскошь. Большие караваны уже наполовину опустели, зато у духанщика Пануша распух мешок от серебряных монет.

Казалось, из-за шума невозможно услышать даже собственный голос, но именно в шуме духана было легче всего заключать торговые сделки и получать барыши. Подымали чаши за здоровье друг друга и, казалось, чокались батманами риса, тюками шерсти и кипами шелка.

Духанщик Пануш сидел за стойкой на высоком табурете. Его вздутые щеки лоснились, точно натертые красным воском, хитро прищуренные глазки отражали серебряные абазы, улавливая одновременно все происходящее в духане.

Проворные парни по условным знакам величественного Пануша сновали между сидящими, вовремя обменивая пустые кувшины на полные, лихо ставили перед купцами большие глиняные чаши с дымящимся чанахи – кусками баранины в пряном соусе, с особой ловкостью подавали цоцхали – живую рыбу, только что брошенную в кипящую воду, и подкидывали горы лавашей. Не менее проворно, но не с очень большой точностью высчитывали суммы за съеденное и выпитое и ловко опускали в глубокие карманы подаренные монетки.

Дверь то и дело открывалась и закрывалась: выходили, пошатываясь, засидевшиеся, бодро входили новые.

– Эй, Пануш, новостей нет?

– Почему нет? Молодой барашек, сациви…

И снова со стойки скатывались на тарелки сочные яблоки, пунцовые сливы, абрикосы, покрытые пушком. Под острым ножом распадался тяжелый сыр, роняя соленые слезы. Весело ложилась около него свежая зелень. Тут же в пузатой бочке подпрыгивала, поблескивая красными и черными пятнышками, форель, точно сама рвалась в кипящий котел.

В духан вошли двое в нахлобученных остроконечных папахах и в длинных чохах с откидными рукавами. Оглядев буйных посетителей, они пробрались в самый дальний угол.

И сразу между ними и подлетевшим парнем установились холодные отношения. Поставив перед скупыми «обезьянами» кувшин простого вина, парень больше не замечал пришедших. Но зато пришедшие замечали все и пытливо вглядывались в каждого посетителя. И пока они, скучая, потихоньку выплескивали под скамью прокисшее вино, внизу, в сводчатом подвальчике за наглухо закрытыми дверями, лилась счастливая беседа.

На низкой деревянной скамье, поджав под себя ноги, сидел Керим. В красивом, богато одетом купце, изысканно поддерживающем тонкими пальцами трубку кальяна, трудно было сейчас узнать каменщика Керима, некогда слонявшегося в отрепьях по исфаханскому майдану.

• Предыдущая
• 15/120
• Следующая