Шопенгауэр как лекарство - Ялом Ирвин - Страница 37

• Предыдущая
• 37/88
• Следующая

Но шли месяцы, а подходящий момент все не наступал. Пэм подозревала, что Джон, подобно многим недовольным супругам, пытаясь избежать угрызений совести, старался переложить бремя ответственности на жену, добиваясь, чтобы она первая приняла решение о разводе. Он стал к ней холоден, перестал с ней спать и при каждом удобном случае критиковал ее — то вслух, то молча. Короче, знакомая песня: «Я не могу ее бросить, но, клянусь, скоро она сама меня бросит». Однако, как выяснилось, Джон избрал неверную тактику — жена оказалась крепким орешком и на происки мужа поддаваться не желала.

В конце концов, Пэм решилась действовать самостоятельное К этому ее подтолкнула пара телефонных звонков, которые начинались словами: «Дорогуша, думаю, тебе следует знать…» Две пациентки Эрла, делая вид, будто оказывают ей одолжение, предупредили ее о сексуальных домогательствах мужа. А когда через некоторое время подоспела и повестка в суд вместе с новостью, что уже третья пациентка возбуждает против Эрла дело по поводу нарушения профессиональной этики, Пэм возблагодарила свою счастливую звезду за то, что не успела завести детей, и набрала номер своего адвоката.

Мог ли ее поступок подтолкнуть Джона? Пэм в любом случае рассталась бы с мужем, но в неожиданном порыве самоотречения убедила себя, что делает это ради Джона, и принялась бомбардировать его именно этой версией. Однако Джон продолжал тянуть — он все еще не был готов. Наконец, он все-таки отважился на последний шаг. Это случилось в июне, в последний день занятий, после очередной страстной любовной сцены в их привычном будуаре — в кабинете Джона, на расстеленном голубом матрасике, в свободное время хранившемся за письменным столом (в кабинетах преподавателей английской литературы не было диванов: факультетские львы не успевали отбиваться от обвинений в охоте на молоденьких студенток, так что диваны были под строжайшим запретом). Застегнув молнию на штанах, Джон скорбно взглянул на Пэм и сказал:

— Пэм, я люблю тебя, и потому я на это решился. Ты не заслуживаешь такого, и я должен снять с тебя эту тяжесть — с тебя в первую очередь, но и с себя тоже. Я решил, что нам не стоит больше встречаться.

Пэм была убита наповал. Она едва слышала его слова. Несколько дней она ходила, ощущая внутри их свинцовую тяжесть, слишком большую, чтобы переварить, и слишком увесистую, чтобы выплюнуть. Ее разъедали противоречивые чувства — она то ненавидела Джона, то страстно любила и хотела его, то желала ему смерти. В ее голове проносился один сценарий за другим: то Джон с семьей погибает в автомобильной катастрофе, то жена Джона разбивается в самолете и Джон появляется — иногда с детьми, иногда один — на пороге ее дома; то она падает в его объятия; то они вместе рыдают; то она делает вид, что не одна, и захлопывает дверь прямо перед его носом.

За два предыдущих года занятий, индивидуально и в группе, Пэм сделала большие успехи, но здесь психотерапия оказалась совершенно бессильна: она просто не могла противостоять чудовищной силе больного воображения. Джулиус сражался героически. Как ловкий фокусник, он извлекал один прием за другим. Вначале он попросил Пэм следить за собой и отмечать, сколько времени она тратит на мысли о Джоне. Оказалось, двести-триста минут в день. Поразительно. Самое главное, это абсолютно не поддавалось ее контролю — эти навязчивые мысли обладали поистине демонической силой. На следующем этапе Джулиус попытался справиться с этим, систематически сокращая время, которое Пэм тратила на свои фантазии. Когда и эта тактика потерпела поражение, он решил, что клин клином выбивается, и порекомендовал Пэм нарочно каждое утро по часу предаваться самым излюбленным фантазиям о Джоне. Но, хотя Пэм старательно выполняла все инструкции, тяжелые мысли упорно не хотели сдаваться и по-прежнему заполняли ее сознание. Джулиус предложил еще несколько техник: Пэм то несколько дней подряд кричала «нет!» своему сознанию, то шлепала себя резиновым жгутом по запястьям.

Джулиус попытался ей помочь, объясняя глубинный смысл ее состояния:

— Навязчивая идея, — говорил он, — это отвлекающий маневр, она защищает тебя от мыслей о чем-то другом. Что это другое? Если бы не было этих навязчивых мыслей, о чем бы ты думала?

Но и это не помогало.

Тогда группа решительно взялась за дело. Она делилась воспоминаниями о собственных навязчивых состояниях; добровольно дежурила на телефоне, чтобы Пэм могла позвонить в тяжелую минуту; она убеждала ее наполнить жизнь новым смыслом, завести друзей, ни минуты не сидеть без дела, найти мужчину и в конце концов покончить со своим одиноким положением — Тони даже однажды рассмешил ее, предложив себя в качестве кандидатуры. Ничего не помогало. В борьбе с чудовищной болезнью все эти приемы оказались бестолковы, как детское ружье в охоте на носорога.

Затем произошла случайная встреча с Марджори — аспиранткой с сияющими глазами и новопосвященной випассаны по совместительству, которая пришла к Пэм посоветоваться по поводу своей диссертации. Дело было в том, что Марджори, потеряв интерес к влиянию любовных идей Платона на работы Джуны Барнс, неожиданно увлеклась Ларри, главным героем романа Моэма «Лезвие бритвы», и теперь хотела писать на тему «Истоки восточной религиозной идеи в произведениях Моэма и Гессе». В разговорах с Марджори Пэм неожиданно задела излюбленная фраза Марджори (и Моэма заодно): «успокоение сознания». Эта фраза казалась такой манящей, такой соблазнительной. Чем больше она об этом думала, тем яснее понимала, что именно успокоенное сознание ей и нужно. И поскольку ни индивидуальные занятия, ни группа так и не смогли ей помочь, Пэм решила последовать настоятельному совету Марджори: она заказала билет на самолет в Индию и отправилась на другой конец света к Гоенке, главному специалисту по успокоению сознания.

Постепенно жизнь в ашраме действительно начала приносить ей некоторое успокоение: ее мысли все реже возвращалась к Джону, но, как выяснилось, бессонница похуже любых навязчивых состояний. Она лежала без сна, прислушиваясь к ночи — либретто храпов, вздохов и свистов под аккомпанемент ритмического сонного дыхания учеников випассаны. Каждые пятнадцать минут ее подбрасывало от пронзительных полицейских свистков, доносившихся с улицы.

Но почему она не могла заснуть? Наверняка это из-за ежедневных двенадцатичасовых медитаций. Из-за чего еще? Но ведь сто пятьдесят остальных учеников спокойно пребывали в объятьях Морфея. Если бы она могла задать этот вопрос Виджаю. Однажды, когда она украдкой высматривала его в комнате для медитаций, Манил, помощник Гоенки, расхаживавший взад и вперед по рядам, ткнул ее бамбуковой палкой и приказал: «Смотри в себя, никуда больше». А когда она увидела наконец Виджая в дальнем конце мужской части комнаты, он показался ей совершенно отрешенным. Он сидел в позе лотоса, неподвижно, как Будда. Должно быть, он тоже ее заметил: из трехсот человек она одна сидела на стуле. Этот стул казался ей унизительным, но от многих часов сидения у нее так разболелась спина, что ей ничего не оставалось делать, как попросить Манила позволить ей это послабление.

Манил, высокий и стройный индиец, изо всех сил старавшийся изображать невозмутимость, был явно недоволен ее просьбой. Не сводя глаз с какой-то точки на горизонте, он сказал:

— Спина? Что такое ты делала в прошлых жизнях, что у тебя болит спина?

Вот так сюрприз. Ответ Манила в одну секунду опроверг все клятвенные заверения Гоенки о том, что его метод не имеет никакого отношения к религии. Пэм уже научилась видеть зияющую пропасть, разделявшую нетеистические воззрения истинного буддизма и суеверные взгляды толпы. Даже помощник учителя не преодолел стремления к магии, тайнам и власти.

Однажды она заметила Виджая за завтраком в одиннадцать утра и, пробившись сквозь толпу, подсела к нему. Она услышала, как он глубоко вдохнул, будто пытался вобрать ее аромат; но он так и не взглянул на нее и не проговорил ни слова. Здесь вообще никто не говорил: Гоенка требовал, чтобы закон возвышенного молчания соблюдался превыше всего.

• Предыдущая
• 37/88
• Следующая