Разрушь меня - Мафи Тахира - Страница 34

• Предыдущая
• 34/50
• Следующая

Он так долго молчит, что мне хочется прокусить себе язык.

— Я должен был найти тебя, — шепчет он. — Я спрашивал всех, но нигде не получал ответов. Мир рушился, дела шли все хуже, я не знал, что делать. Надо было заботиться о Джеймсе, найти способ выжить, я записался в армию, но не забывал о тебе. Я всегда надеялся, — его голос дрогнул, — что однажды снова увижу тебя.

У меня не осталось слов. Карманы наполнились бессвязными письмами. Мне так хочется что-нибудь сказать, но я молчу, боясь, что сердце вот-вот взорвется.

— Джульетта?..

— Ты меня нашел, — три слова изумленным шепотом.

— Ты… не рада?

Я подняла глаза и впервые поняла, что он нервничает. Волнуется. Не уверен в том, как я отнесусь к его словам. Я не знаю, плакать, смеяться или осыпать его поцелуями. Я хочу засыпать под стук его сердца. Я всегда хочу знать, что он живой, здоровый, сильный и спокойный.

— Только ты был неравнодушен ко мне. — Я моргаю, чтобы прогнать слезы, в горле печет. Тяжесть сумасшедшего дня обрушилась на меня, грозя раздавить. Я хочу кричать от счастья, боли, радости и отсутствия справедливости. Я хочу коснуться сердца того человека, который небезразличен ко мне. — Я люблю тебя, — шепчу я. — Больше, чем ты можешь себе представить.

Его глаза — полночь, наполненная воспоминаниями, единственные окна в мой мир. Его подбородок напряжен, рот крепко сжат. Он осторожно кашляет; я вижу, что ему нужно собраться, и говорю: Джеймса нужно бы уложить. Адам кивает, бережно подхватывает брата, встает и уходит в кладовку, превращенную в спальню.

Я вижу, с какой нежностью он смотрит на единственную родную душу, и понимаю, почему Адам пошел в армию.

Я знаю, отчего он терпел роль мальчика для битья при Уорнере. Знаю, почему решился окунуться в леденящую реальность войны, почему бежал при первой возможности, почему твердо настроен дать отпор.

Он борется не только за себя.

— Дай-ка я взгляну на твои порезы.

Адам стоит перед дверью Джеймса, засунув руки в карманы. Он в тесной темно-красной футболке, открывающей руки с красивыми рельефными мускулами и татуировками, нанесенными рукой профессионала, которые я научилась узнавать. Он перехватывает мой взгляд.

— Выбора не было, — говорит он, глядя на черные полоски чернил, въевшихся в его предплечья. — Стояла задача выжить. Работы не было, взяли только в армию.

Подхожу к нему и касаюсь татуировок.

— Я понимаю.

Он, еле сдерживая смех, чуть заметно покачал головой.

— Что? — Я резко отдергиваю руку.

— Ничего, — улыбается он, обнимая меня. — До сих пор не верится — ты здесь, у меня дома…

Волна жара поднимается по моей шее — я будто падаю со стремянки с кистью в свежей красной краске. Я не привыкла к ласковым словам. Прикусываю губу.

— А где ты делал татуировки?

— Эти? — Он посмотрел на свою руку.

— Нет. — Я потянула его футболку вверх так неудачно, что Адам едва не потерял равновесие. Попятившись, он оперся спиной о стену. Я задрала футболку до ворота, борясь со смущением, и погладила птицу на его груди. — Вот это откуда?

— А-а, — говорит Адам. Меня увлекает красота его тела. Штаны со множеством карманов сидят очень низко на бедрах — видимо, он снял ремень. Заставляю себя поднять глаза и пробегаю пальцами по его животу. Адам с трудом вздыхает. — Не знаю, — говорит он. — Я долго мечтал о белой птице. Ты знаешь, что раньше птицы умели летать?

— Ты мечтал о ней?

— Да, все время. — Он чуть улыбается воспоминаниям. — Как хорошо было… Прекрасное чувство — надежда. Я держался за воспоминание, боясь, что оно исчезнет. А оно вот стало постоянным.

Я накрыла татуировку ладонью.

— Я мечтала об этой птице все время.

— Об этой? — Он в изумлении приподнял брови.

Я кивнула:

— Именно о такой. — Что-то в голове становится на место. — До того самого дня, когда ты вошел в мою камеру. С тех пор я не думала о ней.

— Шутишь!

Но он видит, что я не шучу.

Я отпускаю футболку и прижимаюсь лбом к его груди. Вдыхаю его запах. Он обнимает меня крепче и кладет подбородок мне на голову.

И так мы стоим века, и от старости я уже не помню мир без этого тепла.

Адам промывает мои порезы в ванной, пристроенной к гостиной. Это миниатюрная комнатка с унитазом, раковиной, маленьким зеркалом и крохотной душевой кабинкой. Мне все это очень нравится. Когда я выхожу из ванной, вымывшись и наконец переодевшись, Адам ждет меня в темноте. На полу разложены одеяла и подушки; для меня это райское ложе. Я так вымоталась, что готова проспать несколько столетий.

Я ложусь рядом, и Адам обнимает меня. В комнате вовсе не жарко, но Адам — настоящая печка. Прячу лицо у него на груди, и он крепко прижимает меня к себе. Веду пальцами по его обнаженной спине, ощущая, как напрягаются мышцы от моего прикосновения. Останавливаю пальцы у пояса его брюк, цепляю указательным шлевку для ремня. Чувствую на языке вкус слов.

— Я серьезно, чтобы ты знал.

Его дыхание прерывается на секунду. Сердце начинает биться слишком часто.

— Что — серьезно?

Хотя он прекрасно знает, что я имею в виду.

Мне вдруг становится неловко от моей откровенности, даже бесцеремонности. Я ведь ничего не знаю о том, о чем отважилась попросить. Но знаю одно: я не хочу ощущать на себе ничьих рук, кроме рук Адама. Никогда.

Адам ложится на спину. Я различаю черты его лица, глаза, блестящие в темноте. Глядя на его губы, я говорю:

— Я ведь ни разу не просила тебя остановиться. — Мои пальцы медлят на пуговице пояса брюк.

Онемев, он смотрит на меня, не веря своим ушам. Его грудь часто поднимается и опускается.

Я наклоняюсь к его уху.

— Коснись меня.

Он решается.

Мое лицо в его ладонях, мои губы в его губах, и он целует меня, я кислород, а он умирает без дыхания. Он почти сверху, его рука в моих волосах, другая гладит меня и подхватывает под колено, подтягивая меня ближе, выше, теснее. Он рассыпает поцелуи на моей шее, и экстатическая электрическая энергия пронизывает меня, зажигая внутри пламя. Я вот-вот воспламенюсь от нервного возбуждения, пропитавшего каждое мгновение. Я хочу погрузиться в его существо, ощутить его всеми пятью чувствами, утонуть в волнах чуда, осветившего мою жизнь.

Я хочу узнать вкус его тела.

Адам берет меня за руки и проводит ими по своей груди, направляя мои пальцы вниз, к поясу, снова ловит губами мои губы и снова, снова, снова погружает меня в исступление, из которого я не хочу выходить. Но этого мало. Этого все равно мало. Я хочу растаять и впитаться в него, обвести все формы его тела одними губами. Сердце бешено гонит кровь, лишая воли, закручивая все в урагане напряжения. Адам отстраняется, чтобы вздохнуть, но я притягиваю его к себе, истомленная желанием, безрассудная, жаждущая его прикосновения. Его руки проникают ко мне под майку, гладят меня так, как ни разу еще не осмеливались, и майка уже у меня на голове, когда дверь со скрипом приоткрывается. Мы замираем.

— Адам…

Адаму с трудом удается отдышаться. Он опускается на подушку, и я чувствую исходящий от него жар. Биение его сердца гулко отдается в комнате. Я подавляю десяток криков. Приподняв голову, Адам спрашивает почти обычным голосом:

— Что, Джеймс?

— Можно, я с тобой посплю?

Адам садится. Он дышит тяжело, но как-то сразу берет себя в руки.

— Конечно, можно. — Его голос звучит мягче, он говорит медленнее. — Плохой сон?

Джеймс не отвечает.

Адам встает.

Джеймс икает, будто от сдерживаемых слез. В темноте я вижу, как Адам обнимает братишку.

— Ты же вроде говорил, все прошло? — слышу я шепот Адама, но в его словах нет упрека, только забота.

Джеймс что-то ответил, я не разобрала.

Адам берет его на руки — я удивилась, каким крошечным сразу показался мне Джеймс, они исчезают в кладовой-спальне и сразу возвращаются с постелью. Только устроившись в нескольких футах от брата, Джеймс наконец засыпает. Тишину нарушает лишь его прерывистое дыхание.

• Предыдущая
• 34/50
• Следующая