Версальский утопленник - Паро Жан-Франсуа - Страница 48

• Предыдущая
• 48/87
• Следующая

Так как Семакгюс приехал в экипаже, он предложил Николя подвезти его до дома на улице Монмартр. По дороге он со своим обычным задором рассказывал об обрядах дикарей, на которых ему доводилось присутствовать во многих уголках мира, куда забрасывала его морская служба. Сообщив, что часто встречал шаманов, погружавших своих пациентов в пограничное состояние, он напомнил Николя, как в свое время, войдя в транс, Ава сумела предсказать смерть Сен-Луи, своего соотечественника и кучера Семакгюса.[48] Похоже, доктор Месмер использовал проверенные средства, выдавая их за новые, никогда прежде не применявшиеся. Разумеется, некоторым больным, или так называемым больным, становилось лучше, ибо велика была сила внушения мага и безгранична вера в его способности у явившейся на сеанс легковерной жертвы.

Прощаясь с другом, Николя почувствовал, как кто-то дернул его за карман. Решив, что стал жертвой карманника, он обернулся и увидел перепачканную углем мордашку: мальчуган протягивал ему сложенную вчетверо бумажку. Он тотчас подумал о сиротах, что вырастают среди бандитов и убийц в мрачных пристанищах старого города. Как только он взял бумажку, мальчишка тотчас исчез, не дождавшись ни ответа, ни вознаграждения за оказанную услугу. Николя растерялся. Он знал едва ли не всех мальчишек, рыскавших по столице в поисках заработков и готовых исполнить любое поручение. Но этого маленького савояра он видел впервые. Однако ребенок явно знал его, ибо без колебаний подошел прямо к нему. Он развернул записку. Несколько торопливо набросанных строк и заглавная Р вместо подписи. Подобное послание мог отправить только Ретиф. Он не знал почерка Ретифа, однако знал, какое ограниченное образование получали подобные ему самоучки. Всех одинаково учили писать, и у тех, кто на этом этапе останавливался, вырабатывался более или менее однообразный почерк. Однако прочитав записку, в нем зародились сомнения. К тому же некоторые буквы…

«Сегодня вечером в одиннадцать часов вечера. Дверь павильона Самаритен будет открыта. Р.»

Он удивился. Что означает эта записка? Кто, если не Ретиф, хочет с ним встретиться? И почему так поздно? И зачем передавать записку столь таинственным образом? Зачем вообще писать? Ретиф всегда соблюдал осторожность и не любил оставлять следов, иначе говоря, писать записки. Почему вдруг такой хитрец, как он, выбрал столь непривычный для себя способ предупредить его? Ретифу поручили отыскать маленького дрозда, снятого Ренаром. Интересно, нашел ли он его? И можно ли представить себе, что, отыскав дрозда, Ретиф решил вместе с ним явиться на свидание с комиссаром? Поразмыслив, Николя постановил, что подобное предположение имеет право на существование. Во всяком случае, чем он рискует, отправившись на это свидание? Со шпагой на боку и с пистолетом за полями треуголки он отлично вооружен. Хотя, надо признать, в такой поздний час улицы, прилегавшие к Новому мосту, предоставляли отличные укромные уголки для засады. Он хотел предупредить Бурдо, но быстро отмел эту мысль, решив дать инспектору возможность скоротать вечер с семьей. Не считаясь ни со временем, ни с усталостью, Бурдо усердно служил королю и проводил дома далеко не каждый вечер.

После легкого ужина Николя сел играть в шахматы с Ноблекуром. Не желая волновать бывшего прокурора, он не стал сообщать ему о своих последних открытиях, однако невнимательность и небрежная манера игры выдавали его озабоченность. Но то ли от рассеянности, то ли в порыве великодушия Ноблекур не обращал внимания на забывчивость Николя и с радостным видом трижды обыграл его. Игра позволяла почтенному магистрату убедиться, что он еще не утратил остроты ума, и вселяла в него уверенность, что возраст смекалке не помеха. Вскоре под предлогом усталости Николя удалился, желая как должно подготовиться к ночной прогулке.

Первое, что он сделал, — вычистил подаренный Бурдо карманный пистолет, который наконец вернулся из починки, куда его отправили после того, как его повредила пуля. Проверив спуск, он наполнил маленькую пороховницу и взял достаточное количество свинцовых пуль. Не желая марать фамильную шпагу в уличной потасовке, он взял с собой шпагу-трость, закаленный клинок, вделанный в рукоятку и вставлявшийся, словно в ножны, в полую трость; тяжелой рукояткой трости при необходимости вполне возможно раздробить череп. Эта трость также являлась подарком инспектора. Он пристроил пистолет за полями треуголки, чтобы, подняв руки, сподручней делать выстрел. Внутрь треуголки он по совету Бурдо вставил металлическую шапочку, чтобы не потерять сознание в случае, если удар нанесут сзади или из-за угла. Убедившись, что раны его быстро заживают, он облачился в черный фрак, туго стянул волосы в хвост и надел башмаки из мягкой кожи, позволявшие, в отличие от привычных сапог, бесшумно передвигаться, а в случае необходимости — бежать значительно быстрее. Завершая сборы, он вспомнил сумбурные предсказания Полетты, но постарался поскорее забыть о них.

Он попытался незаметно выбраться на улицу. Но ему не удалось избежать бдительного ока Катрины. Посадив на колени Мушетту, кухарка дремала на кухне; внезапно встрепенувшись, она открыла глаза. При виде Николя лицо ее тотчас обрело то тревожное выражение, какое принимало всегда, когда он уходил из дома ночью и при оружии. Приложив палец к губам, дабы она не успела ничего сказать, он выскользнул за дверь, послав Катрине на прощанье воздушный поцелуй, растрогав ее до глубины души.

Словно тень, скользил он по ночным улицам. Луна пряталась за тучами. Постоянно проверяя, нет ли за ним слежки, он в очередной раз убеждался, что горели отнюдь не все фонари, коим положено гореть. Продвигаясь по улочкам, ведущим к реке, он не встретил никого подозрительного. Навстречу ему попадались праздные зеваки, что, пользуясь вечерней прохладой, отправились погулять, девицы для утех в поисках клиентов, патрули городской стражи, пьяницы да редкие экипажи, пробуждавшие эхо стуком своих колес. Осторожно вступив в пределы интересующего его квартала, он осторожно прошел по улице Моннэ, пересек площадь Труа-Мари и, остановившись на углу набережной Эколь, внимательно огляделся. Оставаясь незамеченным, он некоторое время наблюдал за теми, кто поднимался на Новый мост и спускался по нему.

Внезапно на него налетел перепуганный молодой человек, убегавший от двух преследовавших его солдат. Если бы Николя не опирался на трость, он бы наверняка упал. К счастью для беглеца, успевшего скрыться в ночи, оба преследователя набросились было на Николя, но, узнав в нем полицейского комиссара, они, бормоча извинения, пристыженные, удалились. Это оказались вербовщики, жертвой которых в свое время чуть не стал Наганда[49]; комиссар хорошо знал их повадки. Девицы, крутившиеся вокруг кордегардии, соблазняли наивных юнцов, а вербовщики водили их по кабакам, пока продажная любовь и неумеренные возлияния не разоряли их окончательно. Начисто утратив соображение, юнцы подписывали контракт, ничего не слыша, кроме роковых слов: «Ну, кому еще отсыпать?» — и звона опущенных в кошелек экю.

Внимательно глядя по сторонам, он продолжал наблюдать за дверью в квадратный павильон водокачки Самаритен. С такого расстояния он не мог разглядеть, была ли тяжелая дубовая дверь приоткрыта или же нет. Близился урочный час. Полагаться на часы, что располагались на башенке водокачки, не представлялось никакой возможности, ибо стрелки месяцами не показывали точного времени. Достав из кармана часы, Николя нажал на кнопку и понял, что настал час действовать.

Пройдя по набережной, он вступил на мост, прошел вдоль парапета и, избегая нежелательных взоров, притаился в первой же нише ограды павильона. Обозрев местность, он убедился, что поток пешеходов иссяк, и только неподалеку, в конце моста, сидит какой-то нищий и, судя по всему, спит. Чтобы добраться до входа, ему оставалось преодолеть всего две ступени. Скользнув к двери, он плотно к ней прижался и надавил плечом; дверь поддалась. Свет, падавший от оставленной на полу свечи, озарял пустое квадратное помещение с деревянной лестницей в глубине и несколькими глухими дверцами в стенах.

• Предыдущая
• 48/87
• Следующая