Застава - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 29

• Предыдущая
• 29/65
• Следующая

Еще бы я не понимал. «Ромашка» и «Одуванчик» – это модели Центрума и окружающих его миров. Как ни странно, они обе верны. Только «ромашка» – это двенадцать миров-лепестков, с очень схожими условиями, среди них и наша Земля. А миры «одуванчика» – они под углом к плоскости «ромашки». И, зачастую, для жизни совершенно не пригодны. Рассказывали про миры, где люди живут вечно, но при этом умирают и возрождаются каждую неделю, про миры, где бродят неторопливые разумные деревья, словно сошедшие со страниц Толкиена сказочные энты, про миры, летящие сквозь вселенскую ночь без солнца – но согреваемые внутренним теплом и полные жизни… Много чего рассказывали.

– Можем заглянуть, – сказала Ведьма. – Это безопасно… почти. Только ты отвернись.

Я отвернулся. Никто не хочет рассказывать, как открывается его портал, – даже друзьям.

Что-то зашелестело. Наступила тишина. Едва слышный звук, вроде перелистывания страницы. Книжку она там читает, что ли?

– Пошли, быстро!

Я повернулся – и вслед за юрким мартышом заскочил в портал. Следом шагнула Ведьма. Я неожиданно подумал, что будет, если проводник пропустит кого-то в иной мир, а сам не пройдет. Конец ушедшим, да? Своим порталом не вернуться? Или все сложнее?

А потом я увидел иной мир – и все мысли вылетели у меня из головы.

Мы стояли на берегу моря. На самом обычном берегу – вот только поверхность моря дрожала, будто покрытая странной рябью, а солнце стремительно неслось по небу! В двадцать секунд оно преодолело полнебосклона и рухнуло в море, окрасив на прощание горизонт розовым всполохом. Небо налилось чернотой и прорезалось искрами звезд – ползущих, летящих, несущихся по небу! Море внезапно оказалось совсем рядом, вода промочила мне кроссовки, но тут из-за спины вынырнуло солнце – и море опять оказалось в отдалении.

– Не бойся, – сказала Ведьма. – Сейчас время синхронизируется…

– Что?

– В Центруме и этом мире, я зову его Хронос, время течет по-разному. За нашу минуту здесь проносятся сутки… Не бойся, сейчас все выровняется!

А я и не боялся. Я стоял, дрожа от восторга, и смотрел, как облака вьются в небе белым кружевом, как несется над головой солнце, как вновь вспыхивает красным закат и бросаются в полет звезды…

И тут все кончилось. Звезды застыли, море мирно дышало у самых ног. Мартыш тихонько и возбужденно взвизгнул.

– Долг, – сказала Ведьма. – Плата. Удача.

– Друг, – сказал мартыш. – Расчет. Удача.

Он мягко шагнул в темноту – и исчез.

– Это его мир? – спросил я. Меня слегка колотило от возбуждения. – Ты отвела его домой?

– Нет, не его, – ответила Ведьма, озираясь. – Тут живут странные птицы. Что-то вроде огромных пингвинов. Они плавают по морю в деревянных лодках и гребут крыльями. Охотятся на… на млекопитающих. Швыряют в них гарпуны.

– Ты не шутишь? – тихо спросил я.

– Нет, не шучу. Отвернись, надо уходить.

Я отвернулся. Подумав, снял автомат и крепко сжал в руках. Я ведь тоже млекопитающее. Спросил:

– А что ж ты говорила, что здесь не опасно?

– Я сказала «почти», – Ведьма опять чем-то шуршала. Выругалась. До меня долетел слабый отблеск фонарика. – Почти безопасно. Пока мы были в разном времени, нам не могло повредить ничто материальное… я так думаю.

Я посмотрел на мокрые насквозь кроссовки и покачал головой. Ох, не думаю я, что «не могло»…

– Пошли!

Хоть никаких гигантских пингвинов с гарпунами поблизости и не было, но я вывалился в Центрум с огромным облегчением. Тут, казалось, прошло всего несколько минут.

– А мартыш? – спросил я. – Его там не сожрут?

– Он сам сделал выбор, – сказала Ведьма. – Мартыши – очень любопытны. Им нравится путешествовать порталами, и они многое готовы отдать за дорогу в новый интересный мир.

– И что же он тебе дал? – полюбопытствовал я.

Ведьма молчала. Я даже думал, что она вообще не ответит. Но минут через десять, когда мы уже шагали под гору, обратно к заставе, Ведьма сказала:

– Тебе бы не понравилось узнать, что именно я получила. Но… достаточно сказать, что я проживу года на два больше, чем должна была.

Еще через пару шагов она добавила:

– Когда состаришься – спросишь меня, я отвечу.

Я скептически посмотрел в ее спину. А потом подумал, что она идет гораздо быстрее, чем передвигалась весь последний год…

– Спрошу, – сказал я.

Я проснулся еще до рассвета. Та половинка вагона, что была отведена для пассажиров, оказалась в меру комфортной. Похуже, чем купе, в котором мы со Скрипачом когда-то ездили в Гранц, но вполне на уровне старых российских купейных вагонов – четыре полки, из которых верхние можно было поднять к стене, столик. То ли дизайн такой утилитарной вещи, как купейный вагон, трудно было придумать принципиально другим, то ли кто-то у кого-то когда-то этот дизайн спер.

Только лампочек у изголовья полок не было, имелась лишь одна под потолком, газовая, что вызывало у меня легкую жуть – я как-то слышал от пожарного рассказ о том, как быстро сгорают вагоны. Но лампа не горела, газовая магистраль оказалась пустой, и я успокоился.

Под мерный и даже чем-то убаюкивающий храп Скрипача я оделся и обулся. В купе было неожиданно прохладно, видимо, в горах дыхание осени чувствовалось куда сильнее, чем на равнине.

Подсвечивая фонариком, я вышел из купе. Фонарик у меня был замечательный, раритетный, выпуска тридцать седьмого года двадцатого века. Светил он, конечно, не так ярко, как нынешние, зато в нем не было ни грамма пластмассы. Даже провода были в натуральной каучуковой изоляции. Я заглянул в соседнее купе – там спал Хмель и какой-то молодой парень из наемников. Хмель открыл один глаз и шевельнул рукой под одеялом.

– Это Ударник, – прошептал я тихо. – Не пальни сдуру!

Хмель закрыл глаза и, похоже, уснул снова. У нас у всех хорошие нервы, те, у кого с эти плохо, долго в Центруме не живут.

Я прошел мимо остальных купе (и убедился, что сон наемников чуток не менее нашего, – в трех из четырех купе мое появление вызвало легкие шевеления), посетил туалет – простой, надежный туалет системы «дырка в полу, попади на шпалу». Умылся – кран вначале выпустил порцию ржавой воды, потом выдал относительно чистую.

И вышел в тамбур.

Дверь была не заперта, за сцепкой заманчиво поблескивали в рассветном полумраке ведущие на тендер лестницы. Я открыл дверь, протянул руки, вцепился в перекладину. Поезд шел ровно.

Авантюризм, конечно…

А преследовать пограничный спецназ – не авантюризм?

Перебросив на лестницу ноги, я довольно легко перебрался на тендер, поднялся по лестнице, спрыгнул на слой угля и, пригибаясь, чтобы спрятать лицо от встречного ветра, прошел к началу тендера. С паровозом тендер соединялся брезентовой «гармошкой», тут уже нужды в акробатике не было. Я подождал, пока дверь открылась и появился молодой парень, помощник машиниста, с совковой лопатой, загруженной в двухколесную тачку. Дохнуло жаром.

– Что ж ты творишь, дурелом пограничный! – рявкнул парень, обнаружив меня. – А если б поезд тряхнуло?

– Вы очень ровно едете, – попытался польстить я.

– Телега едет, а поезд катится! – не поддался железнодорожник на лесть и сунул мне лопату. – Нагружай!

Когда я закатил тачку с углем в жаркое чрево локомотива, Рой Пагасо с иронией посмотрел на меня. Он был голым до пояса – видно, машинист не гнушался сам покидать уголек в топку, и пил воду из жестяного чайника. Картина подкупала своей технопасторальностью. В железном паровозном нутре было светло – горело несколько газовых рожков, – и неожиданно уютно. На клепаных металлических стенах висели яркие цветные литографии с обольстительными девицами, одетыми «по погоде» – то есть в тот минимум, который дозволяли нравы Клондала.

– Что, заскучал? Сейчас приедем к Разлому, уж недолго осталось.

– Погреться решил, – сказал я осторожно. – В вагоне-то не топят.

– Сами бы и топили, уголь есть, – буркнул Пагасо. – Давай, шуруй!

• Предыдущая
• 29/65
• Следующая