Дочь снегов - Лондон Джек - Страница 14

• Предыдущая
• 14/58
• Следующая

— Вы! — воскликнула она. — Вы уже знакомы? И Фрона ответила:

— Да, мы встретились на дороге от Дайи. А люди, которым довелось там встретиться, никогда не забывают друг друга. — Как романтично!

Миссис Шовилл захлопала в ладоши. Несмотря на то, что она была толстой флегматичной женщиной под сорок лет, вся ее жизнь, когда она бодрствовала, проходила в восклицаниях и рукоплесканиях. Ее супруг под большим секретом уверял, что, если бы она встретилась лицом к лицу с господом богом, она непременно всплеснула бы своими пухлыми руками и закричала: «Как романтично!»

— Как это произошло? — продолжала она. — Не спас ли он вас в горах или что-нибудь в этом роде? Пожалуйста, скажите, что так оно и было! И вы

никогда об этом не говорили, мистер Корлисс! Пожалуйста, расскажите! Я умираю от любопытства!

— О, ничего особенного, — поспешил он ответить. — Ничего романтичного. Я, то есть мы…

Он почувствовал, что у него упало сердце, когда Фрона перебила его. Невозможно было предвидеть, что скажет эта удивительная девушка.

— Он оказал мне гостеприимство, вот и все, — сказала она. — Я могу похвалить его жареный картофель, а что до его кофе, то он превосходен для того, кто умирает от голода.

— Неблагодарная! — отважился он произнести, получив в награду улыбку. Затем Корлисса познакомили с молодым стройным лейтенантом горной полиции, который стоял у камина и обсуждал вопрос о продовольственном кризисе с живым, небольшого роста человеком в крахмальной сорочке с очень высоким, тугим воротничком.

Благодаря тому, что Корлисс по рождению принадлежал к известному общественному кругу, он непринужденно переходил от одной группы к другой, в чем ему завидовал Дэл Бишоп. Точно проглотив аршин, Бишоп сидел на первом попавшемся стуле и терпеливо дожидался, чтобы кто-нибудь из гостей простился и ушел. Он хотел посмотреть, как это делается. Мысленно он уже представлял себе эту сложную процедуру, он даже знал, сколько шагов нужно сделать до двери, и был совершенно уверен в том, что необходимо проститься с Фроной. Но он не знал, должен ли он пожать руку каждому из присутствующих. Он заглянул сюда на минутку, чтобы повидать Фрону, сказать ей «Как вы поживаете?», и неожиданно попал в большое общество.

Корлисс, только что кончивший болтать с некоей мисс Мортимер о декадентстве французских символистов, наткнулся на Бишопа. Старатель немедленно узнал его, хотя видел только раз, да и то мельком, у его палатки в Счастливом Лагере. Дэл немедленно сообщил Корлиссу, что он очень обязан ему за гостеприимство, оказанное мисс Фроне, в виду того, что он сам был задержан в пути; что всякая любезность в отношении мисс Фроны является любезностью и в отношении его и что он, Дэл, никогда в жизни этого не забудет, пока у него найдется хоть кусок одеяла, чтобы прикрыть им мистера Корлисса. Он надеется, что Корлисса это не очень стеснило. Мисс Фрона говорила что постельных принадлежностей было очень мало, но ночь была ведь не слишком холодная (скорее бурная, чем морозная), поэтому он надеется, что Корлисс не слишком продрог. Весь этот монолог показался Корлиссу довольно неуместным, и он отошел от Дэла при первой возможности, предоставив тому изнывать от тоски.

Но Дэйв Харни попал сюда отнюдь не случайно. Он и не думал прилипать к первому же стулу. Будучи королем Эльдорадо, он считал нужным занимать в обществе то положение, на которое ему давали право его миллионы. И хотя он не знал иных удовольствий, кроме болтовни с бесшабашными собутыльниками в трактире или на пороге хижины, тем не менее он был вполне удовлетворен своими рыцарскими успехами в светских гостиных. Быстрый на реплики, он переходил от одного гостя к другому и с апломбом, подчеркнутым его удивительным костюмом и манерой волочить ноги, обменивался отрывистыми, бессвязными фразами со всеми, кто попадался ему. Мисс Мортимер, говорившая по-французски, как парижанка, поставила его в тупик своими символистами. Но он расквитался с ней хорошей дозой жаргона канадских вояжеров и поверг ее в величайшее недоумение предложением продать ему двадцать пять фунтов сахару, безразлично белого или коричневого. Впрочем, не она одна удостоилась его откровенности. С кем бы он ни болтал, он ловко переводил разговор на продовольствие и затем переходил к своему неизбежному предложению. «Сахар, чтоб мне лопнуть», — весело говорил он в заключение и направлялся к следующей жертве. В конце концов он умолил Фрону спеть вместе с ним трогательную песенку «Я покинула для вас мой счастливый дом». Это было, пожалуй, хвачено через край, но Фрона тем не менее попросила его напеть мелодию, чтобы она могла подобрать аккомпанемент. У него был не столь приятный, сколь сильный голос. Дэл Бишоп, внезапно обнаруживший признаки жизни, начал подпевать ему хриплым басом. При этом он настолько осмелел, что решился покинуть свой стул. Когда наконец он вернулся в свою палатку, то пинком ноги разбудил заспанного сожителя, чтобы рассказать ему, как приятно он провел вечер в доме Уэлзов.

Миссис Шовилл хихикала и находила все это неподражаемым, в особенности когда молодой лейтенант горной полиции и несколько его соотечественников громко пропели «Правь, Британия» и «Боже, храни короля», а американцы ответили им, спев «Мою страну» и «Джона Брауна». Верзила Алек Бобьен, золотой король Серкла, потребовал «Марсельезу», и общество разошлось, распевая на улице «Стражу на Рейне».

— Не приходите в такие вечера, — прошептала Фрона, прощаясь с Корлиссом. — Мы не сказали друг другу и трех слов, а я знаю, что мы с вами будем большими друзьями. Скажите, удалось Дэйву Харни выклянчить у вас сахар?

Они оба рассмеялись, и Корлисс пошел домой при свете северного сияния, стараясь разобраться в своих впечатлениях.

— А почему мне не гордиться моей расой? Щеки Фроны горели, глаза сверкали. Они оба только что вспоминали детство, и Фрона рассказала Корлиссу о своей матери, которую представляла весьма смутно. Белокурая красавица, ярко выраженного англосаксонского типа, — такой описала она ее, пользуясь своими воспоминаниями, дополненными рассказами отца и старого Энди из почтовой конторы на реке Дайе. Беседа коснулась расового вопроса, и Фрона в пылу энтузиазма высказала мысли, которые не согласовались с более консервативными взглядами Корлисса и казались ему рискованными и недостаточно обоснованными. Он считал себя выше расовых предрассудков и потому смеялся над ее незрелыми убеждениями.

— Всем людям свойственно считать себя высшей расой, — продолжал он. — Наивный, естественный эгоизм, очень здоровый и очень полезный, но тем не менее в корне неправильный. Евреи смотрели и до сих пор продолжают смотреть на себя как на избранный богом народ…

— Потому-то они и оставили такой глубокий след в истории, — перебила его Фрона.

— Но время не подтвердило их убеждений. Обратите внимание и на оборотную сторону медали. Наци-. считающая себя высшей, смотрит на все остальные нации как на низшие. Это вам понятно. Быть римлянином в свое время считалось более почетным, чем быть королем, и когда римляне встретились с вашими дикими предками в германских лесах, они только удивленно подняли брови и сказали: «Это низшая раса, варвары».

— Но мы продолжали существовать и по сей день. Мы существуем, а римляне исчезли. Все проверяется временем. До сих пор мы выдерживали это испытание. Кое-какие благоприятные признаки того что том, что так будет и впредь. Мы приспособлены лучше других. — Самомнение. — Подождите. Сначала проверьте. Фрона порывисто сжала ему руку. Его сердце забилось, кровь бросилась в лицо, и в висках застучало. Смешно, но восхитительно, подумал он. Сейчас готов был спорить с ней хоть всю ночь напролет.

— О, я полагаю, что слишком возбуждаюсь и дохожу до абсурда

— воскликнула Фрона. — Но в конце концов одна из причин того, что мы— соль земли, и кроется в том, что мы имеем смелость высказывать это.

— И я уверен, что ваша горячность заразительна, — ответил он. — Вы видите, она начинает действовать на меня. Мы— народ, избранный не богом, а природой. Мы англы и саксы, норманны и викинги, и земля — наше наследие. Так идем же все дальше вперед

• Предыдущая
• 14/58
• Следующая