Спасатель. Серые волки - Воронин Андрей Николаевич - Страница 33

• Предыдущая
• 33/82
• Следующая

Топор, врученный Бегунком Коту, действительно пригодился. Бегунок не соврал и в этом: не все, но многое здесь действительно было прикреплено к своим местам на века, и, чтобы это прикрепленное отодрать, приходилось изрядно попотеть. Коечто при этом ломалось; Кот расколол вдоль целых две иконы и, ободрав драгоценные оклады, небрежно, носком испачканного глиной сапога, отшвырнул темные, с почти неразличимыми изображениями обломки старых досок в угол: если что, монахам сгодятся – хотя бы на дрова пойдут, что ли.

– Вы что же это делаете, окаянные? Креста на вас нет!

Слабый, дребезжащий, как надтреснутая чашка, старческий голос прозвучал как гром среди ясного неба. Кот, который в этот момент взламывал кончиком топора инкрустированную самоцветами дароносицу, вздрогнул так, что едва не порезал пальцы, и обернулся.

Они уже были в алтаре и почти закончили – оставалось всего ничего. И на тебе, приехали!

Бегунок опять не соврал: настоятель – а это, скорее всего, был именно он, – производил впечатление человека, который может рассыпаться в пыль от дуновения сквозняка. Он стоял на пороге распахнутых настежь царских врат с непокрытой головой, окруженной ореолом редких, невесомых, белых как снег, взъерошенных со сна волосенок, опираясь на тяжелый монашеский посох, – сгорбленный, костлявый и такой морщинистый, словно его небрежно, второпях обтянули крокодиловой кожей.

– Вон из божьего храма, чтоб духу вашего тут не было!

Голос его попрежнему дребезжал, но прозвучало это так грозно, что даже Кот слегка струхнул. А Уксус, стоявший буквально в паре метров от старика, перетрусил настолько, что, бросив тяжелый, литого золота крест, который как раз собирался сунуть в баул, сломя голову кинулся мимо настоятеля к дверям.

Настоятель с неожиданным в его возрасте проворством перетянул его посохом по хребту; Уксус побабьи взвизгнул, из чего следовало, что коекакой порох у старика в пороховницах еще завалялся, и, потеряв ориентацию в пространстве, с разбега въехал головой в косяк.

– Вот тебе, нехристь! – напутствовал его боевой старикан и еще разок отоварил своей дубиной – уже не по спине, а точнехонько по кумполу.

Уксус коротко вякнул и скорчился на полу, прикрывая голову руками, а потом поднялся на четвереньки и тихонько пополз к выходу. Выглядело это понастоящему смешно, и Кот чувствовал, что пацаны до конца жизни будут покатываться со смеху над его красочным рассказом об этом происшествии – естественно, в том случае, если им с Уксусом удастся благополучно унести ноги.

Впрочем, им случалось бывать и в куда более серьезных переделках, и, если бы сцена не была такой мистическимрачной, если бы старик не так сильно напоминал лежалого покойника, которого повело разгуливать по свету, Кот бы вообще не парился.

Убедившись, что один из налетчиков уже сыт Божьей благодатью по самое «не хочу», старик всем корпусом развернулся к Коту и двинулся на него, держа на отлете изготовленный для удара посох.

– Спокойно, папаша, – сказал ему Кот и, держа в одной руке тяжеленный баул, а в другой топор, бочком, в обход старика, двинулся к выходу. Он уже успокоился: настоятель был один и, с учетом его возраста и физического состояния, не представлял никакой угрозы. – Не напрягайся так, пупок развяжется. В твоем возрасте…

– Сумку поставь, святотатец! – заверещал вредный старикан. – Сам не ведаешь, что творишь! Грех ведь смертный, такое вовек не замолишь! Поставь, говорю, сумку! – крикнул он и махнул дубиной.

Кот попрежнему сохранял хладнокровие, хотя и был настороже, но старик действительно неплохо сохранился, и нанесенный им удар был не просто имитацией удара, какой можно было ожидать от этого божьего одуванчика, а вот именно ударом – резким, полновесным и точным.

Занятия боксом и внушительный опыт бандитских разборок не прошли даром. Отточенный до бритвенной остроты рефлекс сработал мгновенно: Кот разжал пальцы, выпустив баул, слегка отклонился и, закрывшись свободной рукой, ударил в ответ. Тусклое сточенное лезвие с отвратительным чавкающим звуком наискосок врубилось в морщинистую цыплячью шею под редкой седой бороденкой; старик, хрипя, упал на колени, из разинутого беззубого рта на бороду хлынула темная кровь, и только тогда Кот осознал, что его правая рука до сих пор сжимает гладкое, замысловато изогнутое топорище.

Он рывком высвободил топор. Кровь ударила фонтаном, но старик не упал – стоя на коленях, он тянул к Коту дрожащую, костлявую, как у скелета, окровавленную руку с растопыренными крючковатыми пальцами. В этот момент Коту стало понастоящему жутко, уж очень все это напоминало сцену из фильма ужасов. И, чувствуя, как внутри темной волной поднимается, норовя захлестнуть мозг и погасить сознание, бессмысленная скотская паника, он со всего маху ударил старого упыря топором по плешивой макушке…

Вздрогнув, он открыл глаза и с облегчением перевел дух. Ни старого упыря, ни тускло освещенного лампадкой алтарного придела, ни крови на лице и одежде – ничего этого не было. Это был сон – просто дурной сон, привидевшийся на почве нервного переутомления. И вообще, переедать на ночь нельзя, иначе будут сниться кошмары – это ему еще бабушка, царствие ей небесное, сто раз говорила. А еще, глядика, ухитрился прямо в кресле закемарить. С чего бы это вдруг? Времято детское…

Генералполковник Макаров сел прямее и, повернув голову, посмотрел на часы. Стрелки показывали самое начало девятого, точнее говоря, двадцать двенадцать. За окном гостиной брезжили серенькие ненастные сумерки, в кронах старых дубов тихонько, таинственно шелестел редкий дождик. Он негромко постукивал по крыше веранды и выбивал неровную, прерывистую дробь на донышке перевернутого ведра, оставленного какимто разгильдяем аккурат у крыльца. В камине уютно рдели угли, по которым изредка пробегали слабые язычки синеватого пламени, на придвинутом вплотную к креслу низком столике благородно искрилась глубоким янтарным светом без малого ополовиненная бутылка коньяка. В комнате царил теплый, уютный полумрак, в котором не было ничего тревожного или угрожающего. В стеклянных глазах висящей над входом клыкастой головы матерого секача играли кровавые отблески, но это тоже была привычная, милая сердцу деталь любовно обустроенного интерьера, вроде обглоданной дочиста кости, лежащей в темном уголке волчьего логова.

Василий Андреевич подумал, не накатить ли ему по случаю детского времени и свободного вечера накануне выходного дня еще граммулечек сто – сто пятьдесят, но решил, что расслабляться рановато. Коньяк – вещь хорошая, но он вроде этих новомодных лекарств от простуды, о которых все время кричит реклама, – устраняя симптомы, не лечит само заболевание. Спору нет, на какоето время он поможет забыться, не вспоминать о причинах гложущего Василия Андреевича беспокойства. Но сами причины от этого никуда не денутся, и уже завтра утром окажется, что они тут как тут и что, пока он валялся, храпя на весь дом и воняя перегаром, положение еще больше усугубилось, вплотную подойдя к критической отметке, а может быть, уже ее перешагнув.

Нужно было звонить доктору – грамотному, знающему специалисту, который к тому же добровольно взялся вылечить заболевание раз и навсегда. Как он тогда сказал: «Резать к чертовой матери, не дожидаясь перитонитов!»

Сказано это было уже почти неделю назад. Ну, и?..

Холеная рука его превосходительства протянулась над столом, на мгновение задержавшись рядом с бутылкой, а затем, миновав ее, взяла лежавший поодаль мобильный телефон.

Ждать ответа пришлось довольно долго. «Опять с бабами развлекается, кобель неуемный», – с завистью и раздражением подумал генерал, вслушиваясь в длинные гудки.

Потом трубку сняли.

– Здорово, Бегунок, – сказал Василий Андреевич. – Почему трубку не берешь? Опять с электоратом горизонтальный метод проведения выборов отрабатываешь?

– Ужинаю, – лаконично опроверг несправедливое обвинение депутат Беглов. Судя по некоторой невнятности его речи, это была правда. – Здорово, ВасяКот. Чего тебе надобно, старче?

• Предыдущая
• 33/82
• Следующая