Спасатель. Серые волки - Воронин Андрей Николаевич - Страница 27

• Предыдущая
• 27/82
• Следующая

Солнце палило, как в самом сердце Сахары. Слепящим пятнышком нестерпимо яркого сияния повиснув в зените, оно заливало резким, почти без теней, прямо как в операционной, светом изрытое колеями и ямами дно песчаного карьера. Небо было блеклоголубое, песок – бледножелтый, почти белый, и совершенно безжизненный, как будто дело происходило на Луне. Сходство с лунной поверхностью усиливалось исполосовавшими дно карьера отпечатками автомобильных протекторов, которые при известном напряжении фантазии можно было принять за следы, оставленные луноходом.

Оппоненты прибыли на двух машинах – солидном черном «мерседесе» с густо затонированными окнами и красном, заметно побитом ржавчиной японском джипе с укрепленной на переднем бампере лебедкой.

– Солидняк, – сказал, наблюдая за тем, как из машин выгружаются молодые крепыши в коротких кожанках и свободного покроя брюках, изрек Солдат. Он был спокоен, как Сфинкс, поскольку от природы не отличался впечатлительностью и привык во всем полагаться на коллег – в подобных ситуациях конкретно на дипломатичного Мажора. – Глядика, даже лебедку прихватили.

– Это чтобы «мерина» вытаскивать, когда увязнет, – предположил Монах и с неприятным шипящим звуком нервно втянул воздух оскаленным уголком рта.

Его нервозность должна была насторожить Мажора, но не насторожила: он был занят, издалека вглядываясь в лица оппонентов и прикидывая, с чего начать и как лучше повести переговоры.

Они сошлись на полпути между машинами – коренастый вислоплечий Солдат, длинный, костлявый Монах, в ощеренном, как волчья пасть, рту которого недобро поблескивал железный зуб, сосредоточенный, весь обратившийся во внимание Мажор и пришлые гастролеры – шестеро молодых, коротко остриженных, спортивного вида парней. Водители «мерседеса» и джипа остались в машинах, наблюдая за ходом переговоров оттуда и почти наверняка держа пальцы на спусковых крючках.

Слегка восточные черты лица одного из гастролеров показались Мажору смутно знакомыми. Они явно когото напоминали, но он не успел вспомнить, кого именно, потому что Монах неожиданно взял на себя инициативу и начал переговоры, осведомившись:

– Кто старшой?

Вопрос был, в сущности, правильный, протокольный, и прозвучал именно так, как того требовала ситуация: напористо, властно и уверенно. Это был вопрос хозяина, интересующегося личностью сопляка, пойманного за шиворот в огороде при попытке обчистить клубничную грядку. Плохо было другое: задав его, Монах тем самым взял на себя обязанность по дальнейшему ведению переговоров, к чему, по твердому убеждению Мажора, был, дипломатично выражаясь, не вполне готов и не лучшим образом приспособлен.

– Допустим, я, – сказал тот самый парень, который когото напоминал Мажору.

И тогда совершенно неожиданно для всех Монах вдруг выхватил откудато пистолет и без дальнейших разговоров нажал на спусковой крючок. Бригадир гастролеров пойманной рыбиной забился на песке, сжимая ладонями простреленное, фонтанирующее яркоалой артериальной кровью горло и судорожно молотя ногами. Монах продолжал палить, жутко скаля зубы и неразборчиво выкрикивая чтото матерное. Оппоненты бросились врассыпную; одного из них ранило в ногу, и он тяжело, торопливо заковылял к машинам, согнувшись в три погибели и зажимая ладонью рану в нижней части бедра.

Пули разбрасывали песок, с противным металлическим лязгом ударяли в борта машин. Боковое стекло джипа разбилось, осыпавшись на песок дождем мелких стеклянных призм, которые сверкали на солнце, как россыпь бриллиантов. Монах стрелял, пока не кончились патроны. Магазин пистолета Макарова вмещает в себя восемь зарядов; еще один, как правило, находится в стволе. Обойму Монах не менял, но оторопевшему от чудовищной нелепости происходящего Мажору показалось, что выстрелил он раз сто, не меньше. По ощущениям это сумасшествие длилось целую вечность, и только когда она истекла и затвор пистолета застрял в крайнем заднем положении, оправившиеся от шока оппоненты открыли ответный огонь.

Ударившая в землю у самых ног автоматная очередь вывела Мажора из ступора. Рванув за плечо Монаха, он бросился к машине, боком упал за руль, запустил не успевший остыть двигатель и дал газ. Шальная пуля с треском влепилась в пластиковый фартук заднего бампера, отколов приличных размеров кусок и с глухим похоронным лязгом задев глушитель.

– Ты что творишь, идиот?! – уводя «девятку» изпод огня, бешено проорал Мажор.

– Чтоб другим неповадно было, – невпопад ответил Монах и наконецто убрал с глаз долой остро воняющий пороховой гарью пистолет.

Вечером того же дня их собрал Законник. Выглядел он так, что краше в гроб кладут, и было отчего: час назад знакомый мент поделился с ним оперативной информацией, которая ему, мягко говоря, не понравилась.

– Отморозок! – едва ли не впервые за все время знакомства отважившись высказать Монаху в лицо свое мнение о его персоне, без предисловий выкрикнул он. Его бабья физиономия была грязносерой, как застиранная простыня, полиловевшие губы прыгали, с трудом выговаривая слова. – Ты хотя бы знаешь, кого завалил?!

– Ну, и кого – папу римского? – пренебрежительно поинтересовался Монах. Он выглядел слегка обескураженным и явно чувствовал себя не в своей тарелке, но все еще хорохорился.

– Уж лучше бы папу, – сказал Законник. Его голос вдруг зазвучал спокойно и равнодушно, и Мажору отчегото показалось, что это спокойствие приговоренного, утратившего последнюю надежду на помилование и смирившегося с судьбой. – Это был Юсуп. Не знаешь, кто такой Юсуп? Юсуп – это племянник Пузыря. Может, тебе объяснить, кто такой Пузырь?

Нужды в таком объяснении, разумеется, не было. Пузырь к тому времени успел подмять под себя добрую четверть Москвы и почти половину Московской области. Разница между ним и Монахом с его «бригадой Серых Волков» была примерно такая же, как между современным танком и детским трехколесным велосипедом. Застрелив его племянника, Монах подписал себе и всем своим приятелям смертный приговор; это было не просто скверно – это был конец всему.

Мажор не стал высказывать свое мнение по этому поводу, а просто встал и, ни с кем не прощаясь, покинул побледневшее собрание: разговаривать с покойниками ему было не о чем. Это сильно напоминало бегство с тонущего корабля, но игры в мушкетеров кончились много лет назад. Теперь началась новая игра, в которой каждый был за себя; Монах, да и все остальные, в эту минуту не вызывали у него ничего, кроме глубокого отвращения, да и в том, что они незамедлительно последуют его примеру и, как крысы, разбегутся на все четыре стороны, Мажор не сомневался ни минуты.

Тем же вечером он позвонил матери и как бы между прочим поинтересовался настроением главы семейства. Ему было сказано, что, коль скоро речь идет о возвращении блудного сына, настроение главы семейства не имеет никакого значения, поскольку его можно и должно изменить, приведя в соответствие с требованиями момента. В способности маман совершить такую метаморфозу Мажор был уверен на все сто процентов: свои таланты в этой области она демонстрировала неоднократно и буквально вила из отца веревки – разумеется, там и тогда, где и когда он ей это позволял. Такова была цена его относительной мужской свободы – полного отсутствия контроля со стороны супруги, дачного бордельчика и раздельного, каждый сам по себе, отдыха на модных морских курортах.

Трогательная сцена возвращения блудного сына состоялась уже на следующий день. В ходе ее была извлечена из дальнего уголка зеркального бара и торжественно распита бутылочка коллекционного французского коньяка. Слегка раскрепостившись под воздействием паров алкоголя и собравшись с духом, Мажор произнес все слова, которых родители ждут от детей в подобных ситуациях, признал свою неправоту и даже попросил прощения – ну, в смысле извинился, поскольку со слезами на глазах молить о прощении – это уже был бы явный перебор.

Впрочем, папахен, как выяснилось, не напрасно ел белый хлеб с черной икрой в своем Внешторге – опытный дипломат, он в два счета почуял неладное и прямо спросил:

• Предыдущая
• 27/82
• Следующая