Конан и Алая печать - Локнит Олаф Бьорн - Страница 24

• Предыдущая
• 24/59
• Следующая

Этот лабиринт, как говорят, тянется под всей старинной частью города, пронизывая землю, как разветвленная сеть кротовых нор. Отец намеревался как-нибудь вплотную заняться изучением этого сооружения, но руки не доходили.

Частично подземелья обжиты столичными нищими и контрабандистами, не собирающимися никого посвящать в свои тайны.

Мне не понадобилось долго искать. Шагов через тридцать я увидела большой топчан с брошенным на него тюфяком, стол, сооруженный из опрокинутого ящика, на котором стояли тарелки и кувшины, сундук и, что показалось мне крайне удивительным, решетчатую клетку с истерически кудахчущими курицами. Поодаль стоял садок с кроликами.

Мирную картину освещал факел на стене и шандал с десятком свечей.

— Есть тут кто-нибудь? — нерешительно позвала я.

— Как не быть… — громыхающе проворчали из-за пределов светового круга. — А подойди-ка поближе, мил человек, что-то я тебя толком не разгляжу…

«Не бояться», — напомнила я себе. Я у себя дома, я дочь хозяина, я могу за себя постоять.

Из сумрака выдвинулось нечто живое, громадное, тяжело дышащее. Если бы я так не тряслась, сразу бы догадалась, кто это. Один из отцовских людей, обязанный ему за спасение от кары за проступки молодости. Клейн, бывший гладиатор, бывший гребец на зингарских галерах, бывший наемный вояка, тип с физиономией прожженного каторжника (коим, впрочем, он тоже побывал), человек, у которого напрочь отсутствует чувство страха. Видимо, за ненадобностью. Тот, кому отец мог доверить надзор за матерью. Сторожевой пес, вроде Бриана.

— Маленькая госпожа? — сумрачно вопросил Клейн, рассмотрев меня. — До… Дори… Дольяна?

— Долиана, — поправила я и осторожно подошла поближе. — Я хотела бы увидеть свою мать.

— Не велено, — отрубил человек-гора.

— Но это моя мать! — раньше я никогда бы не решилась возражать кому-то из подчиненных отца. Теперь же мне вдруг стало жизненно важно хоть краем глаза взглянуть на хозяйку дома Эрде. Когда я спускалась в подвал, я даже точно не представляла, зачем сюда иду. — Ты не можешь мне запретить!

— Она опасна, — Клейн неожиданно сбавил тон. — Может броситься и оцарапать.

— Я постою за дверью. Ты будешь рядом. Если что-то случится, защитишь меня.

— Что бы сказал господин? — скептически заметил стражник.

— Что его дочь сама может решить, как ей поступать, — ушла я от прямого ответа. — Так я могу увидеть ее?

— Пошли, — Клейн грузно зашагал по коридору — Когда придем, убери фонарь. Ей не нравится яркий свет.

— Чем она обычно занята? — тихо спросила я. Потолок подвала, казалось, еле заметно колебался у нас над головами, грозя вот-вот опуститься. — И для чего ты держишь кроликов и куриц?

— Еда для нее, — кратко и недвусмысленно пояснил охранник. — Когда она проголодается, стучит в дверь. Иногда она поет или говорит с людьми, которых здесь нет. Когда у нее проясняется в голове, она разговаривает со мной. Я объяснил ей, почему она заперта в подвале. Она согласилась, что господин поступил правильно.

Он остановился подле особенно массивной двери, обитой полосами железа, жестом велев мне поставить фонарь на пол. Звеня ключами, отпер сначала один замок, потом второй. С усилием отодвинул створку.

Сначала я увидела непроницаемый мрак, перекрещенный ровными линиями. Потом догадалась — на расстоянии шага от дверей установлена решетка из толстых прутьев, глубоко утопленных в камни стен, пола и потолка.

Клейн оценивающе покосился на меня и начал ритмично постукивать ключами по железной обшивке двери.

В комнате что-то шевельнулось. Перетекло с места на место, словно ожившая частица мрака. Потом негромко засмеялись, и я впервые в жизни поняла, каково шлепаться в обморок.

Пришлось изо всех сил вцепиться в шершавую ободверину, чтобы не упасть. В смехе, собственно, не заключалось ничего страшного, он звучал приятно и немного кокетливо, что показалось мне самым жутким.

«Не надо было приходить сюда», — запоздало подумала я, и тут она появилась возле решетки.

Не появилась, возникла. Чуть сгорбившаяся, легко движущаяся тень, одетая в некогда хорошее, а теперь разодранное на лоскуты черное платье с ярко-алыми вставками. Остановилась по ту сторону решетки, положила руки на железные перекладины и выжидающе уставилась на нас чуть расширенными глазами.

Выпущенные когти в тусклом свете фонаря отливали зеленоватым блеском.

— У нее хорошее настроение, — привычно отметил Клейн. — Госпожа, к тебе пришли. Узнаешь эту девушку?

— Доли-Доли-Долиана, — почти ласково пропело существо, некогда бывшее моей матерью. — Где твой братец?

Я открыла рот, но заговорить почему-то не получилось. Словно я забыла, как это делается.

— Мужчины всегда чем-то заняты, — пожаловалась Ринга Эрде. — У них никогда не хватает времени. Досадно. Они сами не понимают, что упускают. Ты хотела мне что-то сказать, верно?

— Говори, пока она понимает, — толкнул меня Клейн.

К сожалению, мне было нечего сказать. Мать, конечно, вела себя странновато, но безумной не выглядела!

Не спрашивать же напрямую, что с ней случилось!

— Я пришла тебя навестить, — мой пересохший и намертво прилипший к гортани язык наконец задвигался. — Мама, я… Нам не хватает тебя. В доме пусто. Отец тоскует, хотя не признается. Мама, — я хотела подойти ближе к решетке, но Клейн уронил мне тяжеленную руку на плечо и отодвинул назад, — мама, неужели с нами, со мной и Вестри случится такое же? Или у твоей болезни есть какая-то иная причина? Я должна найти средство вытащить тебя отсюда! Подскажи, если можешь!

Женщина с другой стороны решетки задумалась, наклонив голову набок. Подняла правую руку, как гребнем, провела выпущенными когтями по всклокоченным волосам. Искоса поглядела на меня, словно хитрое животное, ищущее путь к бегству.

— Маленькая храбрая Долиана, одна против всего света, — с коротким смешком произнесла она. Этот характерный иронический смешок всегда принадлежал ей и только ей. — Ничего ты не добьешься. Так должно быть. Я сама виновата. Радуйся — у тебя в запасе имеется по меньше мере сотня лет яркой и запоминающейся жизни. Какая разница, что случится потом?

— Есть разница! — упрямо возразила я. — Мама, ты что-то знаешь? Нечто, о чем не хочешь никому говорить? Скажи мне. Я не проболтаюсь.

Мать оттолкнулась от решетки и исчезла в глубине комнаты.

Мои глаза привыкли к темноте, и теперь я видела, как она бродит взад-вперед, мотая головой и время от времени пританцовывая. Словно не имело никакого значения, что она заточена в подвале собственного дома, а ее разум распадается на тысячи осколков.

— Ступай к отцу, — вдруг отчетливо произнесла она.

— Ты хочешь, чтобы я ушла? — оторопела я. Мать, не обращая на меня внимания, нараспев продолжала:

— Беги к морю, к красным соснам над рекой. Красное, все красное… Красное сияние льется с другого конца времен. Сияет и живет. Это печать. Алая печать!

— Где живет красное сияние? Какая еще печать? — в отчаянье я ухватилась за единственную понятную фразу. — У моря, где растут сосны?

— Оно здесь, — Ринга сжатым кулачком постучала себя по голове. — И здесь, — взмахом руки она обвела широкий круг. — Здесь-здесь-здесь!

— В городе? — предположила я.

— В Лан-Гэлломе, — с внезапным презрением отчеканила моя мать. — Над морем. Никакое зло там не тронет тебя. Беги и спрячься!

Слово «Лан-Гэллом», если я правильно разобрала, мне ничего не говорило. Понятно только, что это место — область, город или поселение — расположено где-то у моря. Значит, на Полуденном Побережье.

— Но сияние? — решилась переспросить я. — Где искать красное сияние? И что за алая печать?

— Оно любит власть, — задумчиво ответила госпожа Эрде. — Где сердце власти, там его обитель. Затаившееся и холодное.

Она внезапно закружилась посреди темного подвала, раскинув руки и запрокинув голову назад.

Сделав два-три круга, остановилась, словно забыв обо мне, гибко опустилась на пол и принялась вполголоса напевать.

• Предыдущая
• 24/59
• Следующая