Варяго-Русский вопрос в историографии - Сахаров Василий - Страница 150

Но такая огромная разница в действиях викингов и варягов и руси может означать только одно: это совершенно разные народы, у которых принципиально различаются типы поведения. Это небо и земля. И если в Западной Европе, например, в Южной Италии и Сицилии, оказавшихся к концу XI в. во власти норманнов, «норманские сеньоры строили крепости, селились в них вместе с приближенными и начинали длительную борьбу за подчинение окрестной территории»[173], то русские варяги не строили крепости на землях славян и не порабощали их. Они воздвигали крепости по пограничью, защищая тем самым Русскую землю и русский народ от внешнего врага. Стоит сказать, что с появлением скандинавов на Руси в последние десятилетия X в., как на это время указывают саги, а с ними и других западноевропейцев - искателей удачи, резко меняется, по информации русских летописцев, сам характер поведения «варягов», как к тому времени восточные славяне стали уже именовать многих выходцев из Западной Европы (затем их в том же значении будут называть «немцами»).

Если до 980 г. варяги являли собой организующую и созидательную силу в восточнославянском обществе, активно решающую сложные внутри- и внешнеполитические вопросы, стоявшие перед зарождающимся и быстро крепнувшим государством, то во времена Владимира и Ярослава они выступают в роли активных участников княжеских распрей и в роли убийц, от рук которых погибли киевский князь Ярополк (980) и сын Владимира Святославича Борис (1015). Причем летопись в одном случае противопоставляет их варягам прошлого в лице некоего Варяжко, который долго мстил за смерть Ярополка. Показательно, что теперь с ними - наемниками - нисколько не церемонятся. Так, в 980 г. Владимир, захватив с их помощью Киев, не выплатил им обещанного выкупа с киевлян «по 2 гривне от человека», а затем, когда они двинулись в Константинополь, упредил императора об опасности, исходящей от них. В 1015 г. варяги, призванные Ярославом Владимировичем для войны с отцом, «насилье творяху новгородцем и женам их. Вставше новгородци, избиша варягы...». Так варяги были наказаны теми, кто выводил себя, согласно летописи, «от рода варяжьска»[174] (последний раз варяги упоминаются в ПВЛ под 1034-1036 гг.).

В софийско-новгородских сводах XV-XVI вв. в статье под 1043 г. повествуется о походе на Византию руси и варягов под предводительством новгородского князя Владимира, сына Ярослава Мудрого. Эта статья показательна тем, что в ней руси, т. е. восточным славянам в целом, резко противопоставлены варяги, ставшие главными виновниками несчастного похода: именно по совету последних Владимир пошел к Царьграду от Дуная «с вой по морю», но начавшаяся буря «разби корабли, и побегоша варязи въспять». Русь же настаивала, по подходу войска к Дунаю, «станем зде на иоле»[175] (в ПВЛ рассказ о тех же событиях сильно сокращен, и в нем отсутствуют варяги. К.Н. Бестужев-Рюмин, сопоставив статью 1043 г. ПВЛ и софийско-новгородских сводов, указал на первичность текстов последних). Еще Д.И. Иловайский заметил, что статья 1043 г. софийско-новгородских сводов прямо говорит об антагонизме варягов и руси. По заключению А.А. Шахматова, новгородский летописец всю «вину неудачи отнес насчет варягов, настоявших на том, чтобы идти в лодьях»[176]. И для летописца варяги 1043 г. - уже не составная и естественная часть восточнославянского мира, как это представляют летописи до 980 г., а чужаки, которые абсолютно отличаются от прежних варягов, устроителей Русской земли. Чужаки, возможно, имевшие отношение к таким пришельцам на Русь, как датчане. Так, Титмар Мерзебургский (ум. 1018) констатирует, а данную информацию он получил от саксонцев, участников взятия польским королем Болеславом Храбрым в 1018 г. Киева, наличие в нем «быстрых данов»[177] (под последними исследователи понимают либо шведов, либо датчан, либо норманнов вообще).

Итак, о несомненном присутствии скандинавов на Руси в 980-1040-х гг. свидетельствуют письменные и археологические источники. Вместе с тем они показывают их абсолютную непричастность к варягам и руси времени 862-980-х гг., олицетворяемым Варяжко, мира с которым так затем добивался князь Владимир, и даже, едва его уговорив, дал ему клятву: «одва приваби и, заходив к нему роте». Но что это за общность, поддержкой которой, несмотря на наличие в своем войске значительного числа варягов-наемников, так дорожил Владимир, каково ее происхождение и какими путями она прибыла в 862 г. на Русь? А эта общность есть, как его характеризует летопись, «род русский», который объединил восточных славян перед лицом нарастающей угрозы как с юга (хазары, степь), так и с севера (норманны). Этот род стоял во главе Руси и от его имени заключались русско-византийские договоры (как можно судить по договорам 911 и 945 гг., главным занятием «рода русского» были война и торговля). И объединение, созданное русами, оказалось достаточно прочным по причине взаимной заинтересованности. Ибо они, довольствуясь в основном лишь номинальной данью (по европейским меркам - крайне скромной) с подвластных славянских племен и не вмешиваясь в их внутреннюю жизнь, взяли на себя обязанность их защиты, столь важную, как справедливо подчеркивал А. Г. Кузьмин, вообще в эпоху становления государственности и особенно важную на границе степи и лесостепи внешнюю функцию. Во главе объединения различных земель-княжеств стоял киевский князь, выходец из «рода русского», власть которого была весьма ограничена последним[178].

Судя по источникам, языком общения призванных в 862 г. варягов и руси, в целом «рода русского», был славянский язык, ибо на славянском языке звучат названия городов Северо-Западной и Северо-Восточной Руси, которые были ими основаны и которым они дали эти названия. И поклонялись они славянским богам Перуну и Велесу. А язык и вера - главные признаки принадлежности людей к той или иной народности: на языке какого народа говорит человек, к тому народу (и его вере) он себя и причисляет, независимо от своего настоящего происхождения. «Род русский» как раз демонстрирует подобный пример: он вбирал в себя представителей разных этносов, в том числе германских. Но эти германцы давно уже ославянились (родной их язык - славянский, родные боги - тоже славянские), оставив на русско-славянских древностях различимую германскую «вуаль» (а на них фиксируют много других «вуалей», например, ярко выраженную иранскую).

В 1969 и 1973-1974 гг. Т.И.Алексеева выделяла Старую Ладогу из всех древнерусских памятников только потому, что «по антропологическим особенностям староладожская серия входит в пределы колебаний признаков в германских группах», хотя и «трудно сказать, в какой германской группе можно найти ей прямую аналогию». Тогда же она констатировала, что антропологические особенности краниологического материала из Шестовиц (Черниговщина) «указывают на связь с норманнами...» и что там «наблюдается смешение германских и славянских черт». В 1990 г. исследовательница вновь повторила, что «к германцам может быть отнесена краниологическая серия из кладбища XI в. в урочище Плакун, которая не только на основе погребального обряда (а эта априорность, заданная археологами, постоянно воздействует на выводы Алексеевой. - В.Ф.), но и антропологически определяется как норманская», и что население Старой Ладоги антропологически явно тяготеет «к средневековому населению Швеции, Дании и Саксонии...». В 1999 г. ею еще раз было сказано, что антропологический материал Старой Ладоги указывает, главным образом, на норманнов Швеции[179].

В продолжение разговора Алексеевой о «смешении германских и славянских черт» в антропологическом облике похороненных в Шестовицах следует остановиться на погребальном наборе гнёздовского кургана № 13, в котором традиционно видят захоронение норманна. И сегодня А.С. Хорошев и Т.А. Пушкина, характеризуя это богатое погребение воина как погребение скандинава, выделяют такую его «примечательность», как «сочетание славянской и скандинавской погребальной обрядности и инвентаря. К славянским относятся формы лепных глиняных сосудов, височное спиральное кольцо, ритуальное битье посуды и граффити. Скандинавские элементы - порча и втыкание оружия в погребальное кострище, присутствие гривны с амулетами-молоточками Тора, женские фибулы овальной формы, характерные для североевропейского костюма»[180]. О том, что перечисленные «скандинавские элементы» таковыми в чистом виде не являются, разговор уже шел.