Варяго-Русский вопрос в историографии - Сахаров Василий - Страница 109

Данное решение, конечно, нисколько не было соразмерно тому шуму, что был поднят Разумовским вокруг переписки Миллера и Делиля (а о серьезности первоначальных намерений президента говорит тот факт, что рапорты по этому разбирательству шли прямо к нему, минуя Канцелярию, что вызвало недоумение и озабоченность Шумахера). Может быть потому, что, как констатировал в 1764 г. Ломоносов, «однако по негодованиям и просьбам Миллеровых при дворе приятелей дело без дальностей оставлено» (не мешает добавить, что Миллер, став историографом российского государства, получил допуск к работе во всех архивах. В связи с чем ему надлежало, по постановлению Академической Канцелярии от января 1748 г., вести переписку с иностранными учеными лишь только через ее посредство)[141].

Необходимо сказать, что в академической жизни Ломоносова были не менее и даже куда более серьезные испытания, чем понижение Миллера в должности в 1750 г. или следствие 1748 года. Так, в октябре 1742 г., когда работала учрежденная Сенатом особая Следственная комиссия под председательством адмирала Н.Ф. Головина по расследованию обвинений, выдвинутых против правителя Академической Канцелярии И.Д.Шумахера, у Ломоносова произошел конфликт с конференц-секретарем Академического собрания профессором астрономии Х.Н. Винсгеймом (следствие было назначено по жалобе астронома Ж.Н. Делиля, поданной в январе 1742 г. в Сенат, в котором Шумахеру в вину вменялось то, что, как передает Пекарский, «при Академии, в ущерб ее процветанию как ученого сообщества, заведены разные учреждения по части художеств и ремесел, отчего с самых первых годов учреждения не доставало определенных на ее содержание денег и все представления для споспешествования наук оставались без исполнения. "Российский народ, - прибавлял Делиль, - также от того не мало претерпел для того, что профессора власти не имеют Академиею по намерению Петра Великого управлять; притом же не старались русских обучать и произвесть в науках, а употреблено и произведено токмо почти немцев, которые государству не много пользы учинили"». Шпион, а гляди, какой «русский патриот»).

Винсгейм, будучи активнейшим сторонником и защитником Шумахера, обвинил Ломоносова, комиссара М. Камера и студента И.Л. Пухорта, которым было поручено опечатать в Географическом департаменте «палаты и шкафы», а документы из опечатанного Следственной комиссией архива Академического собрания выдавать только под расписку, в «своевольстве» при выдаче документов из архива Собрания и в том, что лично адъюнкт Ломоносов говорил с ним «о разных делах ругательно и с насмешками» (по Пекарскому, Ломоносов «без всякой причины разругал» этого академика). В декабре члены Академического собрания подали в Следственную комиссию две жалобы на действия названных Винсгеймом лиц («чего ради они под видом осматривания печати с непозволенным бесстыдством обыкновенного профессорского собрания в палату входили, да еще неоднократно, и им во отправлении их дел мешали и такие учинили своевольства, которые чести всея императорской Академии наук предосудительны?»).

Но очень скоро гнев академиков сосредоточился почему-то только на одном Ломоносове. И в феврале 1743 г. постановлением Собрания ему было запрещено участвовать в его работе до окончательного решения Следственной комиссии по поданным на него жалобам (а они подавались и императрице. Как отмечает Пекарский, только что вернувшийся из Сибири Миллер «во всем этом деле принимал деятельное участие...»). И это постановление Ломоносову прочитал лично Винсгейм 11 апреля. Ломоносов тут же ставит о том в известность А.К.Нартова, назначенного Следственной комиссией на место Шумахера. На письмо Нартова Винсгейму сообщить причину исключения Ломоносова из Академического собрания, зачитанного Винсгеймом 15 апреля академикам, последние рекомендовали ему ответить, что тот «лишен права участвовать в собрании за свои "своевольные" поступки».

26 апреля произошло новое столкновение Ломоносова с конференц-секретарем Академического собрания. В мае последнее подало в Следственную комиссию доношение о «недостойных поступках» Ломоносова («напившись пьян, приходил с крайней наглостью и бесчинством в ту палату, где профессоры для конференцей заседают...», «весьма неприличным образом бесчестный и крайне поносной знак самым подлым и бесстыдным образом руками» сделал присутствовавшим там профессору Винсгейму и канцеляристам, грозил Винсгейму, «ругая его всякою скверною бранью, что де он ему зубы поправит, а советника Шумахера притом называл вором», «профессоров бранил скверными и ругательными словами и ворами называл, за то что ему от профессорского собрания отказали...», «и притом побоями угрожая; то нещастие наше стало уже крайнее, обесчещены пред всем светом...»), с просьбой его «аррестовать, и рассмотря показанное нам от него несносное бесчестие и неслыханное ругательство повелеть учинить надлежащую праведную сатисфакцию, без чего Академия более состоять не может...».

28 мая Ломоносов по постановлению Следственной комиссии был арестован и взят под караул «при комиссии» (в августе, в связи с болезнью, был переведен под домашний арест). В июле Следственная комиссия передала материалы по его делу в Сенат, а императрице всеподданнейше обо всем было доложено, причем была приведена справка из Академии (как серьезно взялись за него!), что обвиняемый и в Германии «чинил непорядочные и неспокойные поступки и оттуда тайным почти образом уехал, да и по приезде сюда в Санкт-Петербург явился в драке и прислан из полиции в Академию...». Поэтому, заключала комиссия, Ломоносова надлежит наказать за «неоднократные неучтивые и бесчестные и противные поступки как комиссии, так и в Академии в конференции... также и в немецкой земле...». И лишь только 12 января 1744 г., т.е. спустя семь с половиной месяцев его нахождения под арестом, Сенат решил: «Оного адъюнкта Ломоносова для его довольного обучения от наказания освободить, а во объявленных учиненных им предерзостях у профессоров просить прощения» и жалованье ему в течение года выдавать «половинное» (по Пекарскому, этот приговор поражает «своею снисходительностью...»). 18 января Сенат издал соответствующий указ, а 27 января Ломоносов в Академическом собрании прочел «предписанную ему формулу извинения на латинском языке перед профессорами и скрепил ее своей подписью» (в июле того же года по высочайшему указу ему начали выдавать «прежнее по окладу его, полное жалованье»).

Спустя много лет история повторилась вновь: 10 марта 1755 г. президент Академии наук К.Г.Разумовский объявил выговор академику Ломоносову и отстранил его от участия в работе Академического собрания. Основанием чему явилась записка Миллера, являвшегося с февраля 1754 г. конференц-секретарем Академии, о ссоре Ломоносова и Теплова при обсуждении в собрании предложений Тауберта по поводу пересмотра регламента Академии наук (а его пересмотр был определен указом императрицы Елизаветы): «Сего февраля 23 дня учинился спор от г. советника Ломоносова против советника г. Теплова с такими словами, для которых г. советник Теплов объявил к протоколу, что за учиненным ему от г. советника Ломоносова бесчестием присутствовать с ним в академических собраниях не может; тако жиг. советник Шумахер говорил, что свое присутствие впредь за излишнее признавает». И я, добавлял Миллер, «такожде прошу, чтоб меня от академических собраний уволить, потому что я не меньше г. советника Ломоносова опасаюсь, имея уже толь много примеров его ко мне досады, что впредь с ним ни о каком деле говорить не осмеливаюсь...».

Сам Ломоносов отмечал, что Теплов «жестко» отстаивал, как его автор, прежний регламент и «с презрением» не хотел слушать его замечания, «что в оном стате есть много неисправностей, прекословных и вредных установлений... Отчего дошло с обеих сторон до грубых слов и до шуму.... По наговоркам Теплова отрешен был Ломоносов от присутствия в Профессорском собрании, однако при дворе законно оправдан и отрешение его письменно объявлено недействительным и ничтожным» (29 марта «Разумовский велел уничтожить письменное определение о взыскании с Ломоносова и допустить, "чтоб в собраниях академических по-прежнему ему присутствовать"»). А 2 мая 1763 г. Ломоносов указом Екатерины II вообще был уволен из Академии «в вечную от службы отставку» (13 мая императрица отменила свое решение). И как с огромной радостью писал в связи с этим Миллер в Германию И.Х.Гебенштрейту, некогда бывшему профессором ботаники Академии, «Академия освобождена от г. Ломоносова» (в черновом наброске это предложение начинается со слова «наконец»)[142].