Десятый самозванец - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 35
- Предыдущая
- 35/95
- Следующая
Шляхта, коей тост пришелся по душе, взметнули кубки, словно горнисты, играющие атаку, и, дружно прокричав: «Виват!», выпили до дна. Пан Стась, который пил не меньше других, тем не менее не оставлял гостя в покое. Приказав кравчим вновь наполнить чаши, он приветливо покосился на Тимофея и спросил:
— Не будет ли мой гость настолько любезен, чтобы сообщить нам свое имя!
Тимофей, который уже давно был мысленно готов к подобному вопросу (даже и странно, что его не задали раньше!), вежливо поклонившись хозяину, с огромным достоинством изрек:
— Мое истинное (выделил он) имя, ясновельможный пан, я смогу назвать лишь вам наедине. Ну а пока я могу сказать, что мой род — один из древнейших в России! А мой секретарь — сын конюшенного и зовут его Константином.
Как ни странно, но и шляхте, и хозяину этого оказалось довольно. На что Тимофей, собственно, и рассчитывал. Ну, подумаешь, Евдоким Конюхов — стремянный, который должен присматривать за лошадьми, по сути — старший конюх, а не конюший, кто же в Польше-то мог это знать?
Тостов было много. Одно хорошо, что пили не водку. Ну а французского вина, которое подливалось и подливалось в кубки неутомимыми кравчими, стоявшими за спинами гулявшей шляхты, можно было выпить много…
Как он оказался в постели, Акундинов не помнил. Но это сейчас его не особо и волновало. Гораздо больше беспокоило другое — куда бы пойти, чтобы избавиться от жидкости, которая грозила разорвать пополам. Но тут, словно поняв, что нужна, к нему подскочила давешняя девка и, даже не спрашивая, вытащила из-под кровати ночной горшок. Позевывая, поднесла его к тому самому месту…
Акундинов, который еще не привык к европейским манерам, взял горшок в свои руки, чем, кажется, насмешил служанку… «А что, с… — то тоже в горшок?» — с ужасом подумал Тимофей, завершая «мокрое» дело.
— Проснулся, пан москаль? — услышал он голос Мордки. — Ваше платье готово! Всю ночь шили, — добавил портной со странноватой гордостью. — Да вы продолжайте, я подожду…
Акундинов чуть не выронил посудину, но девка, не забывавшая о своих обязанностях, быстро перехватила горшок и вынесла его из комнаты.
Лакей, вошедший в комнату вместе с Мордкой, помог обрядиться в непривычные одежды: кружевную рубаху, камзол с разрезами на рукавах и короткие, доходящие до колен штаны. Ну а чулки Тимоха натянул сам.
— Не взыщите, пан москаль, — извиняющимся голосом сказал портной, — но сапоги придется свои поносить. Сапожник Хаим, что в замке был, умер недавно, а новый еще не прибыл. Да и прибудет ли…
— Ты бы, жид, не болтал без меры, — одернул его холоп. — Куда он денется, сапожник-то?! Пан Станислав велел, чтобы не позднее среды сапожник был. Стало быть — будет. А будешь болтать, так и с тобой будет то, что с Хаимом.
— Ну, это, конечно, — поцокал языком Мордка. — Но если вешать всех старых евреев, так кто же будет пану Мехловскому камзолы да кюлоты шить? Уж не вы ли? Так вас пан Станислав раньше меня повесит. Ладненько, — махнул руками портной и спросил, обращаясь к Акундинову: — Хотите в зеркало на себя глянуть?
Слуга отдернул один из настенных ковров, за которым скрывалось прекрасное венецианское зеркало. Посмотревшись, Тимофей увидел вместо себя какого-то иноземца — не то англичанина, не то немца. Такие попадались в Китай-городе в Москве да иногда — во Фрязинской слободе в Вологде.
— Ну как, пан москаль? — нетерпеливо спросил портной.
— Здорово! — искренне сказал Тимофей, которому очень понравился знакомый незнакомец в зеркале.
— Ну так! — горделиво вскинулся тот. — Старый Мордка шил костюмы на самого короля Станислава!
— Слушай, — стесняясь, спросил Тимофей. — Ты молодец. Но, скажи-ка, дядька, а где тут у вас… — замялся он, — нужник?
— А зачем он вам, пан москаль? — удивился Мордка. — Вы же благородный гость. К вам и Витуся приставлена, чтобы благородное ваше э-э… уносить…
Акундинов хотел было не по-благородному дать старому жиду в ухо, но тот ушел. Ну что же делать…
Тимофей жил в замке как гость. Его кормили-поили, а по ночам еще и ублажали. И нельзя сказать, чтобы такая жизнь ему не нравилась. Только — скучновато, хотелось чего-нибудь такого, эдакого… А чего такого, он и сам бы не мог сказать. Конюхову проще — успел найти себе целую ораву собутыльников, которые не давали соскучиться. Еще смущала неопределенность. Пан Мехловский, равно как и его свита, до сих пор не удосужились поинтересоваться: кто он такой и откуда? — обращаясь к нему «наш пан москаль», как будто вся Россия была одной сплошной Москвой. Поэтому он был чрезвычайно обрадован, когда поутру к нему явился хлоп, передавший просьбу, в которой читался приказ:
— Если пан готов, то пусть он немедля изволит проследовать в кабинет к ясновельможному пану. Ясновельможный пан приглашает вас для завтрака и для беседы.
Пан Станислав принимал гостя в халате, из которого выглядывала грудь, поросшая седой шерстью, и в турецких шлепанцах. Что означал сей вид, сказать сложно. То ли он не считал нужным одеться для столь ничтожного гостя, то ли, напротив, показывал глубину своего расположения, раз принимает его по-простому, как близкого друга или родственника. Ну да кто же их, магнатов-то, разберет?
Кабинет, как помнилось Тимофею, — место, где занимаются письмом и чтением, сиречь умственным трудом. Однако ж кабинет пана Станислава меньше всего напоминал таковой. Тут и там взгляд натыкался на охотничьи принадлежности — рогатины, изукрашенные серебром и дорогими инкрустациями, арбалеты, с которыми не на охоту ходить, а на парад, охотничьи ружья — от прадедовских фитильных до самых новомодных — французских, кремневых. Чуть в стороне была стойка с саблями. Стены украшены охотничьими трофеями — головами медведей, волков, рысей. А между чучелами птиц дремал ловчий сокол. Но главным богатством и украшением кабинета было, безусловно, генеалогическое древо, вырисованное во всю стену.
— Видите, пан? — довольно улыбнулся пан Станислав, завидев интерес гостя. — Мой род восходит к глубокой древности. По линии матери я происхожу от Агамемнона, о чем говорит и герб — черный лев в серебряном поле, а по отцу — к внуку самого Ноя!
Тимофей чуть было не ляпнул, что все люди происходят от Адама и Евы, но сдержался, решив задать более разумный вопрос:
— А что сии цвета означают?
— Желтым цветом выделены святые, имевшиеся в моем роду, — пустился в объяснения Стась. — Видите, вот тут — святая Ядвига, тут — святой Варфоломей. Красным — короли и владетели различных земель. Ну, вот, например, — сын дочери князя Полоцкого, что правил потом Русью, — ткнул пан пальцем в подпись, в которой Тимофей с трудом разобрал имя «Уарославус». А черным цветом — те, кто умер, не оставив наследников.
— Ваш род поистине велик! — склонил голову Тимофей. Будь это в Москве, то он поклонился бы поясно. А теперь нужно быть европейцем!
— Ну что же, присаживайтесь, пан… — сделал хозяин многозначительную паузу. — Уже пора бы назвать свое имя… Согласитесь, сложно говорить с тем, чье имя, как говорили римляне, — nomina obscura.[41]
— Вы правы, — согласился Тимофей и тоже блеснул латынью, которой его когда-то обучали: — Посему, вы хотели бы, узнать меня nomine et re.[42]
— О, пан знает язык Вергилия и Овидия? — изумился Мехловский.
— Увы, пан Станислав, учил когда-то в детстве, — честно признался Акундинов, испугавшийся, что пан перейдет на латынь, а толмача рядом нет.
Пан Стась заливисто расхохотался, а потом потянулся к лежавшему на столе колокольчику.
— Вы курите, пан? — поинтересовался он у Тимохи, а потом, не дожидаясь ответа, приказал мгновенно явившемуся лакею: — Раскури две трубки и подавай завтрак!
— В последнее время в Париже на завтрак пьют шоколад, — пояснил пан Стась, указывая на крошечные чашечки, принесенные лакеем.
Акундинов предпочел бы миску каши или, на худой конец, кусок капустного пирога с крынкой молока, но против французской моды возражать не стал и храбро ухватил свою чашку. Сделав глоток, едва не обжег язык, но, поглядывая на лицо пана Стася, на котором было написано ожидание какой-то выходки от московского варвара, удержался, чтобы не выплюнуть горькую и горячую жидкость…
- Предыдущая
- 35/95
- Следующая
